Презент для певицы

– И совсем он не первый, этот раз, – мне надоело вести эти сладкие, приторные разговоры, и я отрезала: – Надеюсь, что последний, полагаюсь на ваше слово. Иначе мне придется полагаться только на свой кулак, если уж мужчины в наше время не держат обещание.

Вдруг я заметила движение в рядах охраны. К нам подошли двое телохранителей, и тот, что был постарше, коротко обрисовал сложившуюся ситуацию:

– Вероятно, наемный убийца находится среди гостей, а может быть, их даже несколько, – его голос звучал сухо, ни капли эмоций, ни намека на панику. – Действуем по плану номер два. Уходим немедленно, но как можно тише и незаметнее.

Эти двое и являлись теми охранниками, которые были осведомлены о запасном варианте. Я незамедлительно последовала приказу убраться восвояси. Мы проследовали до двери, скрывающейся за колоннами. С обеих сторон от нее отходили широкие лестницы с массивными перилами. Приглашенные продолжали веселиться, а для нас вечер закончится, по-видимому, головной болью, и отнюдь не от похмелья. Теперь нас с Парфеновым ожидают лабиринты коридоров и хлопающие с силой двери, словно ворота преисподни. Последний ужасно длинный коридор, крутой поворот – и все мы выходим, как говорится, на финишную прямую. Я вижу перед собой двери лифта, остается нажать на кнопку, забраться в его тесное логово и ждать счастливого приземления на первом этаже. Когда мы проходили очередной закоулок, ответвлявшийся в правую сторону, я, как только поравнялись с ним, заметила боковым зрением какое-то движение и повернула голову в ту сторону. Там стоял человек, в руках у него был «калашников».

Не спеша, словно в замедленной съемке, как мне показалось, он поднял ствол. Холодное чрево подарило нам сразу несколько десятков стальных мини-боеголовок. Я шла по левую руку от Парфенова, телохранитель постарше прикрывал его спину, а молодой охранник оказался как раз на линии огня с правой стороны. Первая пуля раздробила ему локтевую кость, а затем удары приняли грудь, живот, шея. Я обхватила Парфенова и толкнула его вперед, сзади бежал второй телохранитель. Молодой уже лежал на полу, и его тело продолжало конвульсивно вздрагивать.

Перпендикулярно коридору, по которому мы бежали к лифту, шел еще один. Я с Парфеновым спряталась за одним углом, охранник – за другим. Мы могли видеть друг друга и переговариваться. Я приподняла юбку, чтобы достать свой «макаров». Он висел в специальной кобуре под коленом.

– Вызывай лифт, – заорал мой напарник, стараясь заглушить автоматную очередь.

Убийца вышел из своего укрытия и направился в нашу сторону, стреляя на ходу. Куски известки отлетали от стен, осыпая нас белой пылью. Я нажала кнопку, вернее, несколько раз ударила по ней, пока не загорелся красный огонек. Двери наконец распахнулись, и я, схватив Парфенова в охапку, прикрывая собой, втолкнула в кабину. Этот раб страха был полностью подвластен моим движениям, будто размякший в горячих руках пластилин. Телохранитель встал между нами и убийцей и до боли жал на курок своего «маргулина». Неожиданно появился еще один убийца. Оказывается, исполнителей заказа было двое. Второй убийца встал на колено и поддерживал своего напарника огнем. Двое против одного – это нечестно.

– Лежать и не высовываться, – крикнула я Парфенову, прижимая его к полу.

В это время телохранитель упал на спину и как раз в дверях лифта. Его мертвое тело мешало им захлопнуться до конца. Мне пришлось подняться и, отстреливаясь, втащить покойника внутрь. При этом мою левую руку дважды обожгла, буквально пронзила страшная боль. Одна из пуль застряла в плече. Металлические створки наконец-то сомкнулись, но несколько пуль все же прошили двери лифта, ничто не помешало им. И в этот момент с пола вскочил Парфенов. Я и ползвука не успела издать. Те пули, что попали ему в грудь, застряли в бронежилете, но одна, самая сообразительная, угодила бизнесмену прямо в лоб. Он упал на колени, постоял несколько секунд, а потом рухнул лицом вниз. Мне тоже досталось – в правом боку полыхала боль, словно лесной пожар, но мне было не до этого. Я первый раз в жизни не знала, что делать дальше.

Двери распахнулись на первом этаже. Охранники, увидев такую картину, просто опешили. Сквозь скопление людей протиснулся в кабину Сенцов. Он приблизился к боссу, перевернул его на спину и убедился, что он мертв. Затем посмотрел на меня. Я сидела, прислонившись здоровым плечом к стенке лифта. В глазах Сенцова читались то отчаяние, то ненависть. Наконец он заорал на своих подчиненных во все горло:

– Чего смотрите! Живо оцепить здание! Чтобы даже мышь не проскочила! – Сенцов нагнулся ко мне и произнес почти шепотом: – А с тобой у нас разговор будет особый.

И что это он так разошелся? Нечего все списывать на меня. Тех, кто знал о запасном варианте, осталось двое. Сенцов и я, Охотникова.

Глава 2

– Записываем? – поинтересовался с некоторым нетерпением корреспондент Тарасовской Государственной телерадиокомпании Скоровский. Он переминался с ноги на ногу, держа микрофон в вытянутой руке. – Давайте начинать поскорее, – не унимался Скоровский. – А то я здесь топчусь, понимаешь, без дела, и люди думают обо мне бог знает что. На самом деле – просто замерз.

Он демонстративно выдохнул. Через открытый рот пошел пар. Такой, который бывает только в стужу. Но несмотря на холодный северный ветер, мелкий дождь и повышенную влажность, народ высыпал на главную площадь города.

От холода людей не спасали осенние пальто, кожаные куртки и высоко поднятые воротники. Ветер без особого труда забирался внутрь через рукава, обхватывал шеи своими ледяными руками, причем рук ему хватало на всех.

Митинг был организован лидерами профсоюзов. К нему долго готовились и, наконец, получив разрешение, собрали рабочих всех крупных заводов Тарасова. Всему этому предшествовали забастовки на рабочих местах, голодовки и акции протеста. Люди были недовольны невыплатой зарплаты – задержка уже превышала полгода, – а также ее уровнем, не сочетающимся с уровнем стоимости потребительской корзины.

И все эти шесть месяцев – полное игнорирование властями требований рабочих, отсутствие более или менее правдивой информации в выпусках местных новостей.

– Скоро вы там? Ну чего возитесь? – уже возмущенно прогремел Скоровский. Журналист, устав ждать, нервно передернул плечами. Оператор, не обращая внимания на его реплики, искал нужный ракурс. Выбрал, наконец, подходящий и остановился на нем.

– Готово! Можно начинать, – крикнул он.

– Да что вы, я ведь могу еще подождать. Мне не впервой, – ехидно заметил Скоровский. – Какой непрофессионализм, – добавил, еле сдерживая себя.

– Рома, поправь пробор – немножко пригладь волосы на правую сторону, – пытаясь успокоить его, сказала Юля, ассистент оператора.

Он что-то буркнул себе под нос и коснулся своих волос цвета воронова крыла. Этому замечанию он не мог не придать значения. Черная шевелюра как нельзя лучше дополняла весь его облик. Смуглая кожа, правильные черты лица, нос – немного широковат и с горбинкой. А черные глаза, от которых сходили с ума все женщины, когда-либо работавшие с ним, идеально гармонировали со смоляными волосами.

– Хватит прохлаждаться, – решительно заявил Роман Скоровский. – Нужно работать, а то и так много времени потеряли.

– Не знаю как ты, Рома, я уже давно готов. Словно пионер, – возразил ему оператор.

– Сегодня он что-то не в духе, – шепнула на ухо своему начальнику ассистентка Юля.

– Сегодня двадцать пятое октября, – начал Скоровский. – Начало Великой Октябрьской социалистической революции по старому стилю. На площади собрались на митинг люди в поддержку своих прав. Рабочие самых известных заводов города, предприятий, когда-то составлявших гордость всей страны. Горячие и эмоциональные выступления лидеров профсоюзов могут разжечь патриотические чувства, но согреть людей от холода у них вряд ли получится…

На сколоченном впопыхах помосте, напоминавшем платформу, с трибуны раздавались агитационные возгласы представителей профсоюзов, отдельных рабочих и лидеров стачечных комитетов. Ораторы быстро сменяли друг друга, отделываясь лишь плакатными лозунгами, но ничего конкретного не предлагалось. Толпа откликалась звучным эхом, то одобряя выступавшего, то напрочь с ним не соглашаясь.

Для обеспечения и поддержания порядка было выделено пять автобусов с ОМОНом, два – с курсантами училища МВД имени Дзержинского и около пятнадцати оперативных машин – с сотрудниками из прилегающих к площади участков милиции. Они с трудом сдерживали массы людей, разлившиеся, словно горный поток, на огромную территорию. Скверик у площади был забит до отказа. Милиция даже снимала смельчаков с деревьев. Один из митингующих попытался залезть на памятник героям революции, но был буквально за ногу свергнут со своего пьедестала и препровожден в отделение.

За происходящим с любопытством и со всем своим бронзовым вниманием наблюдал дедушка Ленин, указующий своим оттопыренным пальцем в вечность, в бесконечность со знаком минус; да еще вечный огонь у того самого монумента защитникам завоеваний Октября; да серое, пасмурное небо, все в свинцовых тучах, набухших от переизбытка влаги.

Вдруг толпа забурлила, послышались отдельные возгласы, раздались аплодисменты, и на трибуну поднялся мужчина лет пятидесяти, чуть повыше среднего роста, крупного телосложения. Он был невероятно широк в плечах, а руки у него были могучие, как у сталевара или шахтера. Лицо, словно высеченное из цельного куска гранита; тяжелые надбровные дуги как бы загоняли глаза глубоко внутрь. Его еще долго бы приветствовали, если бы он не поднял руку. В одно мгновение шум стих, и в наступившей столь молниеносно тишине раздался голос, усиленный мощной аппаратурой – динамики были установлены по всему периметру площади.

– Камеру на него, быстро. Снимай, Паша, снимай, – приказал своему оператору Скоровский, а потом стал комментировать выступление.

– Уважаемые телезрители, сейчас вы наблюдаете, можно с уверенностью сказать, кульминацию всего происходящего здесь, выдающегося и, по-видимому, надолго запомнящегося события. Речь держит представитель национал-рабочей партии в нашей губернии Блаженов Виктор Михайлович. Он не так давно вступил в предвыборную борьбу за место в областной думе.

Блаженов выступал минут двадцать. Занимался обычной предвыборной агитацией. Клеймил нынешнюю власть, доказывал преимущество программы своей партии перед конкурентами. Всячески старался использовать массовое собрание в своих целях. Людей подкупала ясность его речи, без лишних литературных выкрутасов; его кажущиеся на первый взгляд открытость и откровенность. Закончил выступление он призывом голосовать за него и пожелал рабочим удачи в борьбе за свои права.

– Не уступать им ни в чем и ни шагу назад! НРП с вами! – произносил Блаженов четко каждое слово, словно хотел поднять дух бойцов перед отправкой на фронт.

– Теперь можно расслабиться, – сказал Скоровский, посмотрев вслед удалявшемуся Блаженову, которого со всех сторон прикрывали телохранители, они оглядывались по сторонам, ища в толпе подозрительных субъектов. Роман, убирая микрофон, добавил: – Самое интересное позади. Больше ничего примечательного, думаю, не случится. Можете сворачиваться, – посоветовал он своей съемочной бригаде, расположившейся на небольшом пятачке возле платформы.

– Не понимаю, почему Пономарев не пускает нас в прямой эфир?! – с негодованием воскликнул Павел, выключив камеру. – Такое происходит у нас в городе, а телевидение молчит.

– А ты что, надеешься, что эта запись пойдет в вечерних новостях? – Корреспондент Скоровский усмехнулся, обреченно покачал головой. – Снова ведь ляжет на полку. Пономарев всего лишь руководитель нашей программы новостей. Есть еще начальство повыше, его воля – закон.

– Мы как будто находимся в искусственно созданном кем-то вакууме, – пытался поддержать Павел диалог. – Независимое телевидение отключили местные связисты за неуплату – это раз, – он загнул указательный палец. – Первый канал и тот отключили – два. Зачем это замалчивание фактов, причем очевидных? – Оператор запустил в свою рыжую пышную бороду всю пятерню, а затем добавил: – Может быть, хотят справиться своими силами?

Скоровский пожал плечами и ответил:

– Не знаю, Паша, не знаю. Для меня это тоже загадка. Но, надеюсь, не навсегда.

– Как тебе Блаженов? – спросил Скоровского как бы невзначай Павел. – По-моему, мужик что надо! Таких бы побольше нам, глядишь – и страну вытащили бы из грязи.

Скоровский в шутку схватил его за грудки, слегка встряхнул. Тот стал отбиваться и выворачиваться.

– Паша! – крикнул Роман. – Не верь словам, верь жажде, как говорится в одной рекламе. Кстати, мудрые слова. Ну сам посуди, взялся он неизвестно откуда, зарегистрировался только недели за две до начала предвыборной агитации, а уже набирает обороты. Эти народные гулянья ему только на руку. Он всегда серьезно занимается проблемами простых людей, так он говорит и клянется. Еще один вопросик – откуда деньги? Копил всю свою сознательную рабоче-крестьянскую жизнь? Не поверю. Есть одно предположение… – Тут он вдруг осекся и добавил: – Не буду пока все рассказывать до конца, это еще не проверенный факт.

– Ну смотри, – разочарованно пожав плечами, ответил Павел. – Тебе лучше знать.

Разговор сопровождали раскаты грома, отдельные вспышки молний. Вдруг на людей, заполонивших площадь, хлынул дождь, но толпа и не думала расходиться. Кто накинул капюшон, кто раскрыл зонт, а кто-то набросил на голову полиэтиленовый пакет. Съемочная группа засуетилась и забегала вокруг аппаратуры, пытаясь ее спасти, прикрывая чуть ли не своим телом.

– Быстро в машину, – кричал оператор, подгоняя нерасторопных коллег.

* * *

Родители рассказывали, что, когда я родилась, шел дождь. Роддом находился на горе, дорогу размыло – и рейсовый автобус не смог на нее взобраться. Отцу пришлось добираться туда своим ходом чуть ли не вплавь, его едва не смыло встречным потоком. Мать рожала очень тяжело. Как подумаешь, что все эти мучения ей доставляла я – жутко становится. Когда отец преодолевал водные препятствия по дороге к роддому, то заметил воробышка, бултыхавшегося в луже. Наверное, его сорвал с ветки ливень. Перышки намокли, и поэтому он не мог улететь. Отец положил его в карман, да так и забыл про него – в роддоме он узнал, что мама лежит при смерти, но со мной все в порядке. А дома неожиданно вспомнил про своего спасенного утопающего. Воробей просох, немного попорхал по кухне и вылетел в раскрытую форточку.