Дублерша для жены

– Ну, по-моему, фамилия и имя достаточно редкие, чтобы встречаться на каждом углу. Кстати, тетушка, сначала я его в Москве видала. В одном клубе. У нас с ним появилась странная традиция – встречаться в клубах. Там, в Москве, смешно получилось: ко мне подошел молодой человек и назвал каким-то странным, певучим, явно не моим именем. То ли Изабелла, то ли Полина… что-то вроде того.

Я не сказала, что в ту ночь хорошо выпила, потому что мы отмечали с московской подружкой ее день рождения. Такие подробности совершенно излишни для тетушки.

– А потом оказалось, что этот молодой человек – охранник Эллера, – продолжала я. – В Тарасове же мне привелось и с самим Леонардом Леонтьевичем познакомиться.

– Но он же… личный друг Олега Табакова, Никиты Михалкова… да мало ли кого! Он Альфреда Шнитке знал. И с ним ты вчера танцевала?

– Совершенно верно.

Тетушка в который раз за это утро всплеснула руками:

– Да что же ты молчала? Как всякую ерунду, так рассказываешь по пять раз, а тут знакомство с самим Эллером! Ты хоть автограф у него попросила?

– Знаешь, он вел себя со мной так, что было похоже, будто он сам у меня вот-вот автограф попросит, – подбоченясь, лукаво сообщила я. А потом ответила на тетушкин вопрос: – Зачем мне автограф Эллера? Я ни одного его фильма не видела, а те его полторы роли в кино, что я одним глазком видела… не очень-то мне и понравились, честно сказать.

– Так для меня бы попросила! Леонард Леонтьевич Эллер – это же российская величина! А я и не знала, что он сейчас в Тарасове, – ахала тетушка, не в силах успокоиться после моего сообщения.

– И он долго еще будет в Тарасове. На днях приехал. Он тут свой очередной фильм снимает. То есть не весь фильм, а эпизоды для него. Ландшафт, говорит, подходящий. К тому же здесь его малая родина и тесть у него тут живет.

– Тесть?

– Ну да. Борис Оттобальдович Бжезинский. Слыхала?

– Ну как же! – Тетушка буквально расцвела. – Борис! Я Бориса Оттобальдовича с тех времен помню, когда он еще не был первым секретарем Тарасовского горкома партии. Да-да, бывали времена, когда и он не слишком гордый был. А теперь только слышишь – польская кровь, немецкая кровь, чешская кровь… Спеси во всех более чем достаточно появилось. А Борис Оттобальдович…

– Мне кажется, тетушка, ты ведешь националистическую пропаганду, – иронически заметила я. – Что еще за польско-чешская кровь?

– Ну как же! Фамилия-то у него какая: Бжезинский. Из графов, польской шляхты предок был. А отчество – Оттобальдович, немецкое. И по отцовской линии у него чешская примесь есть. Он, помнится, любил пиво чешское и, когда его пил, все подмигивал и говорил, что это в нем чешская кровь играет. Я с ним познакомилась, когда мне лет семнадцать было. Погоди, – спохватилась вдруг тетушка, – а как же так выходит, что Бжезинский – тесть Эллера? Ведь, если мне не изменяет память, они чуть ли не одногодки.

– Вероятно, да. Только Леонард Леонтьевич твой хваленый – кобель, каких поискать. У него, по-моему, только русских жен штук пять или шесть было. А еще были шведка, американка и даже японка, кажется. Причем я только официальных жен считаю.

– Ну уж ты, Женя, скажешь, – засомневалась тетушка. – По твоему счету выходит, что у него чуть ли не десять жен было, так, что ли?

– И это не учитывая любовниц. Впрочем, человек он творческий, ему постоянно нужен стимулятор вдохновения… – Я пожала плечами. – Вот вчера он меня, вероятно, тоже использовал в качестве стимулятора. Только недолго. Я все-таки предпочитаю более молодых мужчин.

– Эллеру, если не ошибаюсь, около пятидесяти? – уточнила тетя Мила.

– Да, где-то так, – согласилась я.

– Ну вот что, Женька, – произнесла тетушка назидательно, – если ты увидишь Эллера еще раз, все-таки возьми у него автограф. А лучше купи его книгу – он, кажется, издал автобиографию, – и пусть он на ней распишется. Ладно?

Я снова пожала плечами:

– Это уж как получится. Может, ты его сама увидишь. На какой-нибудь презентации.

Тетушка заерзала в кресле и проговорила:

– Значит, Эллер женился на дочери Бориса Оттобальдовича? Так-так, понятно. Наверное, она молодая?

– Ничего не знаю, – сказала я и повторила по слогам: – Ни-че-го не зна-ю. Если ты так хорошо знакома с этим Бжезинским, то должна сама знать, сколько лет его дочери.

Тетушка тяжело вздохнула и произнесла:

– Да дело в том, что это могла быть и моя дочь.

– Что, прости? – резко повернулась к ней я.

– Я ведь два года встречалась с Борисом Оттобаль… с Борисом. Он меня лет на пять старше.

– Значит, сейчас ему лет шестьдесят.

– Да. Он тогда меня даже с родителями своими познакомил. Представляешь, я – простая студентка, живу в институтской общаге, а Борис приглашает меня к себе в гости. Его отец, Оттобальд Бжезинский, – генерал КГБ, руководил местными чекистами. Мать – холеная такая, лощеная, не работала. А по тем временам в домохозяйках могли себе позволить сидеть лишь жены крупных военных, от полковника начиная, и крупной партноменклатуры. Представляешь? Твой отец, мой брат Максим, тогда в лейтенантах ходил, а мой друг – сын генерала КГБ. Помню, пришла я к ним домой, они в центре, на Бахметьевской, в четырехкомнатной квартире жили, а там – ох! Белая кожаная мебель, стенка югославская, посуда чешская, техника… В общем, все! Я просто онемела. А великосветские манеры мамаши Бориса меня просто убили. Для нее положить вилку не по ту сторону тарелки было как уголовное преступление. А я с перепугу вилку от ложки отличить не могла и нож в левую руку взяла… Она потом сказала Борису: дескать, милая девушка Мила, но нам не пара. Она так и говорила: нам. Ну а что я хотела? Все равно не допустили бы. Борис, правда, гордый был, говорит: «Все равно по-своему сделаю, буду жить с ней в коммуналке, а вас не послушаю». Да гордость гордостью, а балованный он с рождения был, балованный, капризный, ничего делать толком не умел, да и зачем ему было самому что-то делать? Над ним с пеленок мамушки-нянюшки носились. Так что, даже если бы с ним поженились, ничего бы не вышло.

– Понятно, – кивнула я, – мезальянс. Да ладно тебе, тетушка, что было, то прошло. У них, у этой знати, замкнутое общество, чужих туда не пускают.

– Это точно, – отозвалась она, – да я и не жалею. Поздно жалеть. Ладно. Пойдем лучше завтракать. Я блинчиков с мясом понаделала. Идем, Женя.

Но аппетитных блинчиков с мясом, до приготовления которых тетушка большая мастерица, я отведать не успела. Только мы уселись за стол, как зазвонил телефон. Тетя, как всегда, сама взяла трубку. Дело в том, что я никак не сподоблюсь приобрести аппарат с определителем номера, поскольку говорить хочу далеко не со всеми, кто звонит. Вот тетя Мила и выступает в роли живого определителя номера и плюс автоответчика.

– Да, слушаю, – услышала я теткины слова. – Квартира Охотниковых, вы не ошиблись. Евгению Максимовну? А кто ее спрашивает?

Я усмехнулась: въедливая тетушка никого не допускает до моей персоны, не разведав все от и до. Кстати, для особо заветных друзей у меня имеется сотовый, чтобы миновать цензуру в лице любезной Людмилы Прокофьевны.

В этот момент из прихожей, где она говорила по телефону, раздались грохот, звон разбитого стекла… Привыкшая мгновенно реагировать на авральные ситуации, я вскочила из-за стола и ринулась на шум.

Что за чепуха? Уж не ворвался ли к нам пьяный сантехник дядя Гриша из соседнего подъезда, который постоянно принимает нашу квартиру за свою. Однажды он даже взял ключи у тети Милы и собрался сделать с них копию. Тетушку он, понятное дело, принял за свою жену, а она была так растеряна его мамаевым наскоком, что ключи отдала. Пришлось мне идти к нему и разбираться, отбирать ключи, хотя дядя Гриша сам толком не помнил, сколько дубликатов сделал…

* * *

Нет. Зря я грешила на сантехника дядю Гришу.

Посреди прихожей стояла только растерянная тетушка. В одной руке она держала телефонную трубку, во второй – башмак, при посредстве которого она, видимо, и повалила полочку для обуви. На полу валялся разбитый телефонный аппарат.

– Тебя, – ошеломленно выговорила тетя Мила.

Я взяла у нее трубку и приложила к уху. В трубке стояла глухая тишина. По всей видимости, аппарат раскололся так основательно, что связь прервалась.

Я вырвала провод из телефонной розетки и бросила испорченный телефон в мусорное ведро.

– Что случилось-то? – спросила я у по-прежнему остолбенелой родственницы. – Кто меня спрашивал?

Она открыла было рот, но тут зазвонил другой аппарат, располагавшийся в зале. Не дожидаясь, пока тетушка выйдет из столбняка, я сняла трубку:

– Да!

– Доброе утро, Евгения Максимовна, – пророкотал в трубке бархатный баритон со смутно знакомыми нотками. – Побеспокоил? Соединение как-то странно оборвалось.

– Да нет, ничего. А кто это говорит?