Тайна мецената

– Оказывается, носят, – заметила я. – Вы точно не знаете, откуда она взялась в вашей квартире? Не видели подобные у своих друзей?

– Да вы что, смеетесь, что ли? – хмыкнул живописец. – Мы ж в двадцать первом веке живем, а не в девятнадцатом! Это тогда, ну, или в двадцатом там запонки носили. Сейчас разве что в музее такие раритеты хранятся.

– Данная вещь не является антиквариатом, – заметила я. – Она вполне современная, и вы не правы, если полагаете, что в наши дни запонки никто не носит. Напротив, они становятся все более популярными – как известно, мода возвращается! Если мужчина хочет продемонстрировать окружающим свое чувство стиля и значимость, то он купит к рубашке запонки, а не станет пользоваться пуговицами. Но, как вы можете видеть, данная деталь гардероба весьма заурядна, поэтому ее и обронили, даже не заметив. Я нашла запонку на полу, под тем местом, где висела ваша картина. Отсюда я могу сделать вывод, что человек, похитивший вашу работу, носил рубашку с запонками. Весьма возможно, что когда он снимал работу со стены, то задел рукой за раму другой картины, вот запонка и отстегнулась от манжета. Если бы этот мужчина – а запонки используют в основном представители сильной половины человечества, в гардеробе женщин это редкое явление, – предпочитал дорогие запонки с более надежным креплением, то он бы не потерял ее. Припомните, носит ли ваш Садальский рубашки с запонками? Вы должны были заметить их, они ведь отличаются от обычных пуговиц!

– Ну, рубашки он любит, – с сомнением проговорил Огородников. – Однако носит запонки или нет, точно сказать не могу. Как-то не смотрел на рукава, поэтому не знаю.

– А ваши друзья? Скажем, Игорь Леонидович, может, он носит одежду с запонками? О Сергее молчу, он вряд ли такое наденет… Учитывая его нынешнее положение с жильем…

– Ну, Сергей вообще довольно редко носит рубашки, – пожал плечами Огородников. – А Игорь Леонидович… В принципе он адвокат, всегда одет с иголочки. Конечно, когда живописью занимается, надевает что попроще, чтоб не жалко было испачкать. Может, у него и имеются запонки… Но… вы же не хотите сказать, что это он украл мою картину? Даже если запонка принадлежит ему, наверняка это Садальский ее подкинул! Хотел, чтобы подозрение пало на моих друзей, вот и все!

– Может, запонку и подбросили для отвода глаз, – не стала я исключать подобный вариант. – Однако вначале надо установить, чья она, а потом разбираться, каким образом попала в вашу квартиру. То есть вы утверждаете, что данная вещь вам не принадлежит, вы ее никогда не видели и не знаете, чьей она может быть?

– Именно, – кивнул Огородников. Я осторожно положила запонку в пакет для улик и продолжила осмотр квартиры.

Провозилась я около часа, однако запонка неизвестного происхождения оставалась единственным моим достижением. Закончив с процедурой осмотра, я сообщила Огородникову, что берусь за его дело, и попросила держать меня в курсе событий.

– Сообщайте обо всем, что покажется вам странным и непонятным, – сказала я напоследок художнику. – Или то, что на первый взгляд не вызывает никаких сомнений и вопросов. Например, о возникновении новых учеников, покупателей или о каких-то происшествиях. В общем, вы меня понимаете.

– Понимаю, – отозвался Огородников. – И все-таки, когда вы найдете мою работу? Что мне сказать покупателю?

Вот заладил свое, подумала я с раздражением. Хотя привыкла к тому, что клиенты порой бывают не слишком понятливыми, поэтому научилась держаться со всеми подчеркнуто спокойно, не выказывая своего недовольства.

– Я сделаю все возможное, чтобы разыскать вашу картину как можно скорее, – заверила я художника. – Но сами понимаете, расследование – штука непредсказуемая, никогда не знаешь, каким окажется то или иное дело.

– И все же, попытайтесь отыскать мое произведение в ближайшие дни! – попросил Огородников. – Заплачу, сколько скажете, для меня это очень важно! Вы представить себе не можете, какой это удар для меня – и не только потому, что я собираюсь продавать картину. В нее ведь вложено столько чувств, столько мыслей и идей… Это самое лучшее мое полотно, другого такого никто и никогда не напишет!

– Да-да, я вас поняла! – сказала я. На этом мы распрощались – я покинула квартиру гения современного искусства, а тот вернулся к своему холсту и продолжил малевать очередной шедевр…

Глава 2

Визит к Садальскому пришлось отложить на следующий день. Осмотр квартиры Огородникова затянулся на довольно длительное время, и, когда я позвонила конкуренту Вольдемара по телефону, было уже около восьми вечера. Садальский не брал трубку, и я сделала вывод, что либо художник спит, либо так сильно занят, что у него нет времени ответить на звонок. После того как я побывала у Огородникова, у меня возникло ощущение, что художники Тарасова частенько устраивают фуршеты-гулянки, и автоматически причислила Садальского к любителям увеселительных мероприятий. Спустя полтора часа Роман Андреевич сам перезвонил мне, и голос его был трезвым, без намека на то, что он употреблял что-то крепче чая. Он поинтересовался, кто я и по какому поводу звонила.

– Меня зовут Татьяна Иванова, и я хотела бы побеседовать с художником Романом Андреевичем Садальским, – представилась я в трубку. – Я журналист газеты «Тарасовские вести», веду рубрику «Культура». Тема моей статьи – живопись в Тарасове в наши дни. Скажите, удобно ли вам дать мне небольшое интервью?

– Сегодня – вряд ли, а завтра – почему бы и нет, – проговорил тот равнодушным тоном. По его голосу было непонятно, хочет ли он попасть на страницы газеты или ему абсолютно безразличны известность и признание.

– Во сколько можно подъехать? – поинтересовалась я.

– Утром, до двенадцати я свободен и буду дома, – отозвался тот. – Но прошу приезжать не ровно в двенадцать, а раньше, иначе у меня не останется времени ответить на ваши вопросы.

– Хорошо, вас устроит, если я подъеду к девяти утра? – предложила я.

Садальский заявил, что такое время ему удобно, продиктовал мне свой адрес, который уже имелся в моем блокноте, и на этом мы распрощались.

Утром, сидя с чашкой крепкого эспрессо и сигаретой в руках, я включила компьютер и открыла пустую страницу Интернета. Интереса ради забила в поисковик фамилию и инициалы Садальского и сразу открыла страницу, посвященную биографии художника. Огородников отзывался о своем коллеге как о бездарном самоучке, однако тот факт, что в базе Интернета имеются сведения о Садальском, о чем-то уже говорит.

Я пробежала глазами скупую биографию Романа Андреевича. Родился он в 1967 году в Тарасове, в 1991 году окончил Российский государственный гуманитарный университет по специальности «культурология». С двенадцати лет Садальский учился в детско-юношеской художественной школе Тарасова, которую окончил в семнадцать лет. Никакого художественного училища Роман Андреевич не посещал, однако в выставках и конкурсах участвовал, причем не безрезультатно. Число выставок, в которых принимал участие Садальский, насчитывало не менее десятка, и, судя по всему, отсутствие художественного образования не помешало ему называться тарасовским живописцем. Я проглядела названия выставок, сделала кое-какие пометки в своем блокноте и закрыла страницу.

Допив вторую чашку крепкого кофе, я начала собираться. Несмотря на то что проснулась я в половине седьмого, за своим обычным завтраком в компании со Всемирной сетью я порядком засиделась, и следовало уже готовиться к визиту к Садальскому. Я выбрала на сегодня строгий костюм – юбку и пиджак, посчитав, что журналистка так и должна выглядеть, – пожалела, что на улице осенняя слякоть и я не смогу надеть свои любимые туфли на невысоком, но изящном каблуке. Волосы забрала в высокий хвост, гладко зачесав отросшую челку наверх, на шею надела скромную золотую цепочку с кулончиком в виде парусника. Весьма довольная своим внешним видом, я вытащила из шкафа клетчатое полупальто и черные сапожки. Все равно еду на машине, по грязи топать, надеюсь, не придется, поэтому можно надеть элегантную обувь, а не привычные ботинки спортивного типа. Облик журналистки дополнила весьма изящная сумочка-клатч, в которую помимо блокнота для записей и ручки отправились «жучки» и отмычки в футляре из-под губной помады. Мой походный «набор шпиона», без которого я не мыслила ни одного расследования, запросто мог уместиться даже в небольшом кошельке. И никому бы и в голову не пришло, что в нем находятся не просто банковские карты и денежные купюры, но и прослушки с отмычками. Немного подумав, я достала фотоаппарат и повесила его на шею, чтобы более соответствовать выбранной мною роли. Закончив с приготовлениями, я спустилась на лифте на первый этаж своего дома и вышла на улицу.

Утро выдалось хмурым и безрадостным. Как и вчера, моросил несильный, но постоянный дождь, а небо затянули плотные, гнетущие облака. В этом году природа отчего-то отказалась баловать жителей Тарасова улыбчивыми деньками золотой осени с прозрачным голубым небом и золотистыми кронами деревьев. Нет, весь сентябрь, а затем и октябрь небо всхлипывало и рыдало, ни разу так и не показав жизнерадостных солнечных лучей. И как результат – повсюду грязь, слякоть и мешанина из мокрой земли и опавшей тусклой листвы.

Я завела машину и выехала на дорогу. До улицы Загородней добралась быстро – пробок, как ни странно, в это время не было. Меня данное обстоятельство только порадовало, и я припарковала свою «девятку» возле круглосуточного продуктового магазина, рядом с которым и находился нужный мне дом под номером сорок пять.

В двадцатой квартире меня уже ждали – на звонок домофона ответили сразу, и дверь открылась. Я вошла в светлый подъезд и вызвала лифт.

Садальский оказался невысоким мужчиной с пронзительным взглядом серо-голубых глаз и редкими волосами, кое-где тронутыми сединой. Выглядел он на свой возраст – ни моложе, ни старше. Никакого эпатажного внешнего вида или специфической одежды, выдававшей в нем натуру творческую, неординарную – если бы я не знала, что по роду занятий он художник, то не догадалась бы. Скорее, он походил на преподавателя университета – довольно строгий серый костюм из брюк и жилетки, бледно-голубая рубашка. Мой взгляд сразу приковали манжеты рубашки, однако никаких запонок или следов, что Садальский их использовал, не было. Конечно, глупо думать, что у него имеется только одна рубашка – к примеру, похищать картину он мог бы и в другом костюме. Я про себя подумала, как бы мне половчее спросить у него про найденную мною запонку, чтобы Садальский раскололся, если, конечно, сия вещь принадлежала ему. Но пока дельных мыслей в голове у меня не было, и я решила действовать по обстоятельствам.

– Здравствуйте, – спокойно поздоровался со мной художник. – Вы мне ведь вчера звонили, так? Татьяна… как вас по батюшке?

– Александровна, – сообщила я. – Приятно познакомиться, Роман Андреевич.

– Проходите, – радушно пригласил он меня. – Где вы предпочитаете беседовать? В зале или на кухне?

– Мне не принципиально, – пожала я плечами. – Разве что попрошу вас продемонстрировать какие-нибудь ваши работы для фотографий. Вы ведь здесь картины пишете?

– У меня есть собственная мастерская неподалеку, – пояснил Садальский. – Если вас интересуют все картины, в том числе и ранние, то я бы вас пригласил туда. В этой квартире у меня тоже есть некоторые этюды, но если их недостаточно, то отправимся в мастерскую.

– Посмотрим, – неопределенно пожала я плечами.

Садальский решил, видимо, что лучше разговаривать с журналисткой на кухне, поэтому пригласил меня туда. Чистые, опрятные и убранные комнаты составляли яркий контраст с беспорядком в доме Огородникова. У Садальского же стены не были измазаны краской, скатерть на столе не была заляпана пятнами от кофе и жирной еды, а на полу – никакой пыли или грязи. Интересно, художник живет один или с супругой или родителями? Если первое предположение верно, то он превосходно умеет поддерживать порядок и явно заботится о сохранности собственных вещей. Может, в душе Роман Андреевич – педант? Судя по всему, он не курит – я не учуяла в квартире запаха табачного дыма, не увидела пачек сигарет на столе и пепельниц. Может, ведет здоровый образ жизни? Увлекается йогой и вегетарианством, а в свободное от практик время пишет картины? Но тогда зачем ему воровать «шедевр» Огородникова? Насколько мне известно, люди, стремящиеся к гармонии и внутренней осознанности, не допускают разрушительных чувств вроде зависти, обиды и гнева. Ладно, посмотрим, что он мне сам расскажет…

Садальский галантно предложил мне сесть на стул и поинтересовался, не желаю ли я выпить чаю или кофе. Я согласилась, и он включил электрический чайник, который закипел довольно быстро. По моей просьбе Роман Андреевич положил в чашку две ложки черного кофе, себе заварил зеленый чай без всяких добавок. Когда напитки были разлиты по чашкам, я решила приступить к своему интервью.

– Читателей нашей рубрики интересуют вопросы, связанные со становлением творческих натур, – начала я. – Скажите, вы учились в художественной школе или училище?

– Художественную школу окончил в детстве, – повторил Садальский уже знакомую мне информацию. – С дальнейшим художественным образованием не сложилось. Я учился на факультете культурологии в гуманитарном институте, позже поступил в художественное училище имени Рериха в Санкт-Петербурге. Увы, не окончил его, хотя учиться мне нравилось, но обстоятельства сложились так, что пришлось возвращаться в Тарасов. Так что после полутора лет учебы училище я бросил, в Тарасове какое-то время работал, потом поступил в декоративно-прикладное училище, но и его не окончил. Тоже учился полтора года, но так как заведение было коммерческим, из-за материальных трудностей пришлось бросить учебу и идти работать. Живопись я никогда не рассматривал в качестве источника дохода – писал картины, а точнее, этюды, только чтобы отвлечься, потому что нравилось. Судьба сложилась таким образом, что я свел знакомство с нашими тарасовскими художниками, среди них у меня появились хорошие друзья. Мы вместе и в Хвалынск на этюды летом ездили, и в другие города. Так и вышло, что я стал принимать участие в выставках и благодаря этому получил членство в тарасовском Союзе художников. Точнее, началось все с того, что я попросту стал посещать Союз художников, чтобы заниматься рисунком. Это было около пятнадцати лет назад. Председателем был покойный (Царство ему Небесное) Федор Иванович Глухов, замечательный человек и выдающийся живописец. Вы наверняка знаете его пейзажи – он очень любил писать Волгу. Федор Иванович и организовал курсы рисунка при Союзе художников, куда мог записаться любой желающий. Иногда он сам проводил занятия, и все ученики стремились попасть на его уроки. У Федора Ивановича имелся настоящий талант к преподаванию. Даже самые скучные и неинтересные вещи вроде начертательной геометрии, построения геометрических тел в пространстве он мог объяснить доходчиво и понятно. Только благодаря ему я полюбил рисунок, который, по сути своей, является основой живописи. Федор Иванович заботился о том, чтобы у нас всегда были модели для портрета и фигуры, приглашал своих знакомых натурщиков и просто людей, которые могли по нескольку часов позировать. Он даже курсы масляной живописи при Союзе организовал. По понедельникам, с семи до десяти вечера, мы писали натюрморты маслом в различных техниках, а летом выходили на пленэры. Ни в одном художественном заведении я не получил столько знаний, как на этих занятиях. Мы все жалели, что живопись преподается только раз в неделю, и Федору Ивановичу приходилось буквально выгонять нас из мастерской по домам – никто не хотел уходить, трех часов было слишком мало… Его смерть – тяжелая потеря для всех творческих людей Тарасова. Я сомневаюсь, что в нашем городе найдется человек, который сможет продолжить дело Федора Ивановича.

– Но сейчас председателем Союза художников является Вольдемар Огородников. – Я плавно перевела беседу на интересующую меня тему. – Как вам кажется, он хороший кандидат для этой должности? Вы ведь знакомы с ним, раз посещаете Союз художников?

– Признаться, я теперь не прихожу туда так часто, как раньше, – со вздохом произнес Садальский. – И не только потому, что сменился председатель, хотя и это сыграло свою роль. Увы, Огородников – не такой выдающийся художник, как Глухов. Я бы сказал, что он совсем не художник. Вольдемар Огородников, в отличие от меня, имеет художественное образование, однако свои способности, которые у него наверняка были, он попросту загубил на корню. Я не понимаю этого человека. Точнее, мне ясны его намерения – стать новатором нынешней живописи, создать нечто новое. Однако в погоне за новшествами он переусердствовал. Если вы видели картины Огородникова, то понимаете, о чем я говорю. Оно, конечно, и хорошо – работать в своем собственном стиле. Однако его работы больше напоминают непонятную мазню, чем картины. И при всем этом Огородников ведь может писать нормальные этюды – я видел его ранние пейзажи и портреты. Выполнены грамотно, реалистично, все на своем месте. Есть и передний план, и дальний, правильно расставлены акценты, тени мягкие и глубокие, передний план – контрастный… В общем, вполне хорошие, зрелые этюды. Но сейчас… Что он сделал со своей живописью! В погоне за эпатажем Огородников начал малевать, как ребенок дошкольного возраста, и при этом он гордится своим придуманным направлением в искусстве! Получается какая-то сказка про голого короля. Кто пытается сказать ему, что его работы – это ужас кромешный, тот, значит, ничего не понимает в искусстве и вообще не разбирается в живописи. Вы уж извините, что я такое говорю о своем, так сказать, коллеге, но Огородников – просто выскочка, а не художник! Все делает напоказ и ведет себя соответствующим образом. Ничего собой не представляет, зато пафоса и самоуверенности хоть отбавляй. И врет постоянно… Не пойму, почему народ из Союза художников не изберет другого председателя, потому как Огородников, если продолжит вести себя так, как раньше, попросту развалит всю организацию!