Театр начинается с выстрела

– Чего же сложного? Скажет, например, Воронцов, что ему для какой-то сцены кресло надо присмотреть, и возьмет. Только, я думаю, они себе уже давно дубликат сделали.

– И когда они плотскими утехами занимаются? – поинтересовалась я, мысленно похвалив себя за то, что не оставила сумку в гримерке Анны, а взяла с собой. – Я имею в виду, в какое конкретно время? И ключик бы мне от этого склада. А еще выяснить, какой именно сотовый у Воронцова и его номер. Подсобите?

– Женька! Ты чего задумала? – грозно воззрилась на меня Ковалева.

– Я так понимаю, что у Воронцова было тяжелое детство, деревянные игрушки, и никто ему не объяснил, что хамить нехорошо. Я хочу исправить это упущение, – глядя на нее честными глазами, объяснила я. – Анна здесь будет совсем ни при чем! Да и я тоже. Это высшие силы его на путь истинный наставят. И я вас уверяю, что он все осознает и покается. А время их романтических свиданий вы мне все-таки скажите, потому что терять его как-то не хочется. Или вам доставляет удовольствие смотреть, как Анна мучается?

– Черт с тобой! – согласилась Александра Федоровна. – Возьму я для тебя ключ! А трахаются они там, когда Воронцов перерыв в репетиции объявляет. Все, конечно, знают для чего, хихикают потихоньку, но молчат. Пошли! Скажу Степанычу, что мне скамеечка для ног нужна, отекают, мол. А вот насчет сотового?.. Номер-то у помрежа я узнать могу, но вот какой он?..

– Будем надеяться, что не антиквариат и уж MMS как-нибудь примет, – пробормотала себе под нос я.

Спустившись вниз уже по другой лестнице, Ковалева оставила меня возле какой-то двери, а сама ушла. Через некоторое время она вернулась с листком бумаги, на котором был написан номер сотового телефона, протянула его мне и, отпирая дверь склада, пробурчала:

– Пришлось врать, что дальняя родня из провинции участвовала в массовке в одной из постановок Воронцова и теперь хочет ему показаться – вдруг понравится, и он ее в столичный театр возьмет. Я сама, дескать, с ним говорить отказалась, так она умолила меня хоть номер его телефона достать, а там уж она сама его уговорит. Помреж у нас человек неглупый, тут же понял, что вранье это чистой воды, но он и сам от Воронцова натерпелся, а мужик он злопамятный, так что дал номер без звука. А еще сказал, что у него смартфон последнего поколения.

– Вот видите, у нас уже и союзник появился, – подбодрила ее я.

Войдя на склад, Ковалева действительно начала искать себе скамеечку, а я под ее взволнованный шепот – «А что это такое? Ты чего делаешь? А это зачем? И что из этого получится?» – сориентировалась и закрепила камеру наверху стоявшего возле стены шкафа так, чтобы разложенный прямо посередине комнаты диван, кстати, застеленный несвежей простыней, был точно в фокусе. Выйдя из склада и заперев за нами дверь, Александра Федоровна со скамеечкой в качестве вещественного доказательства чистоты своих помыслов и деяний отправилась возвращать Степанычу ключ, а я поднялась к костюмерной и ждала ее там. У вернувшейся Ковалевой глаза от любопытства горели, как два прожектора.

– Женька! Еще и ты мне нервы мотать будешь? – с ходу начала она. – А ну рассказывай, что ты натворила и чем это нам поможет!

Я задумалась, как бы подоходчивее объяснить технически отсталому человеку, что и для чего я сделала, но, увидев, что она уже наладилась дать мне подзатыльник, быстро ответила:

– Александра Федоровна! Камера запишет все, что будет происходить на складе, а мы потом сможем это посмотреть.

– Эта крохотулька? – недоверчиво спросила она, и я кивнула. – А если у нее батарейка сядет?

Тяжко вздохнув, я стала объяснять ей принцип работы камеры. Вряд ли она поняла из моих слов хотя бы десятую часть, но благоразумно не стала углубляться в технические тонкости, решив, что тогда запутается еще больше.

– Скажи, что мы в результате получим? – потребовала она.

– Увидите! – многообещающе заявила я и не только успела увернуться от подзатыльника, но и перехватить ее руку, а то она ударилась бы о стеллаж, возле которого я сидела. – Ждать-то немного осталось, потерпите! – попросила я гневно сопевшую костюмершу.

– Стара я стала, – с горечью произнесла она. – А ведь я раньше мух так ловила, и ни одна от меня не ускользнула.

– Да вы и сейчас хоть куда. Просто у меня класс ускользания выше, чем у мух, – попыталась я утешить ее.

– Паршивка! – уже беззлобно буркнула она и, посмотрев на часы, сказала: – Обычно в это время Димка с Дашкой развлекаться ходят. Пошли-ка мы вниз. Анечка, наверное, уже у себя или вот-вот подойдет.

– Только вы ей ничего не говорите – не стоит ей знать, что мы сделали, – попросила я.

– И как я, недогадливая, столько лет на свете прожила? – съязвила она.

Ковалева оказалась права – Анна была уже в своей гримерке. Она сидела на диване с закрытыми глазами, сброшенные туфли валялись рядом, а ноги она положила на придвинутый стул. И, к величайшему моему удивлению, она курила, поставив пепельницу рядом с собой.

– Сейчас я тебе пустырничек дам, – засуетилась костюмерша.

– Не надо, я уже выпила, – тихо ответила Ермакова.

– Может, лучше корвалол? – шепотом спросила я у Ковалевой. – Я мигом сгоняю в аптеку.

– Я его не принимаю, там бром, – услышала меня Анна и попросила: – Сашенька, сделай мне лучше чаю.

Ковалева хлопотала вокруг нее, а я сидела в сторонке, глядя на осунувшееся лицо Ермаковой, и думала о том, что ей ведь вечером еще и спектакль играть. Это какие же нечеловеческие моральные и физические силы надо иметь, чтобы жить в таком напряжении, когда на тебя со всех сторон неприятности валятся? В театре – Воронцов, вне театра – Тихонов! Эдак ее обновленной внешности надолго не хватит! Утешало меня только то, что Воронцов вот-вот получит по зубам так, что «навсегда потеряет к людоедству аппетит», ну а с Тихоновым тоже разберемся по ходу дела.

Ковалева что-то тихо шептала Анне, гладила ее по руке, и та понемногу успокаивалась. Ермакова выпила кофе под сигарету, посидела еще, расслабившись, с закрытыми глазами, а потом поднялась, улыбнулась нам и весело сказала, как будто это вовсе и не она только что выглядела не краше покойника:

– Голгофа! Второй подход! И ваш выход!

Я сначала удивилась, но потом, когда Александра Федоровна кивнула мне на дверь, поняла, что надо выйти в коридор. Мы вышли из гримерки Ермаковой, она заперла дверь на ключ, который забрала с собой, и пошла в сторону зала, откуда уже слышались голоса, в том числе и Воронцова. Я открыла было рот, чтобы спросить, а почему нам нельзя было остаться в комнате, но Ковалева остановила меня:

– Потом все объясню.

Я не стала настаивать и попросила:

– А теперь идите снова к Степанычу и берите ключ от склада. Скажете, что очки там оставили – надо же мне камеру обратно забрать.

– Совсем ты меня загоняла, – проворчала она, но я видела, что наши шпионские игры ей понравились.

И вот наконец я и камеру забрала, и в костюмерную мы вернулась, и карту памяти вынула, и в свой ноутбук вставила, и включила воспроизведение. Ковалева с жадным интересом смотрела на все это, как ребенок на новогоднюю елку, но, как только пошли изображение и звук и до нее дошло, что именно она видит, эта почтенная женщина выматерилась не хуже портового грузчика, плюнула и, бросив мне: «Сама смотри это паскудство», – вышла в коридор.

Можно подумать, что у меня с души не воротило от этой видеозаписи, особенно от страстных воплей Лукьяновой: «Милый! Ты гений в постели и гений в режиссуре!» Что по поводу Воронцова, то о таких Владимир Вишневский очень образно выразился: «Без галифе вам лучше не хвалиться». Но вот наконец встреча двух любящих сердец закончилась, и я вздохнула с облегчением. Перегнав запись к себе в ноутбук, я запустила раскадровку и, выбрав самый похабный кадр, решила отправить его через Viber на смартфон Воронцову. Конечно, это можно было сделать немедленно, но мне хотелось посмотреть на его реакцию, а потом сказать ему пару ласковых и провести разъяснительную работу. Выглянув в коридор, я увидела, что Ковалева стояла под дверью и что-то возмущенно бормотала себе под нос.

– Можно заходить, – разрешила я. – А батюшку вы потом пригласите, чтобы костюмерную от скверны очистил.

Ох, зря я повернулась к ней спиной! При моем росте метр восемьдесят до затылка она, конечно, не дотянулась, но вот по попе мне отметилась очень чувствительно и с подозрением поинтересовалась:

– Ты куда это собралась?

– Иду вершить суд скорый и правый! – зловеще заявила я.

– Без меня? – спросила она голосом императрицы, которую обнесли пирожными.

– Я не хотела подвергать искушению ваше целомудрие, – скромно объяснила я.

– Ой, Женька! Доязвишься ты у меня! – пригрозила она, запирая дверь костюмерной. – Чего делать-то собираешься? Ты же здесь без меня точно не обойдешься.

Я объяснила ей свой план, и она тут же сориентировалась:

– Тогда это ложа осветителя, оттуда все будет хорошо видно.

И мы с ней пошли на дело! Стоя в глубине ложи осветителя, мы отлично видели и сцену, и сидевшего за столом Воронцова. Он как раз только что закончил очередную оскорбительную тираду в адрес Анны, получил в награду восхищенную улыбку Лукьяновой и был доволен собой, как обожравшийся сметаны кот. Тут-то я ему пир души и подпортила. Его лежавший на столе смартфон жалобно пискнул, явно почувствовав, что хозяину сейчас придется очень несладко. Воронцов глянул на него, взял в руки, чтобы посмотреть, что это там ему пришло. И посмотрел! Ох, как же он с лица сбледнул! Вскочил на ноги, с минуту беззвучно открывал рот, хватая воздух, потом, судя по движениям, удалил сообщение, сел и начал прямо руками вытирать потоком хлынувший по его лицу пот – я же говорила: тяжелое детство, пользоваться носовыми платками его явно не учили. Поняв, что с ним что-то случилось, все замолчали и уставились на него, а он, казалось, ничего вокруг не замечал. Ваш выход, госпожа Охотникова! И я позвонила Воронцову.

– Что, гений режиссуры – и в постели? Понравилось? – ласково поинтересовалась я, когда он мне ответил. – У меня таких кадров еще мно-о-ого! Целая короткометражка. И я очень хочу, чтобы мое операторское искусство оценил как можно больший круг людей, поэтому собираюсь выложить запись в Интернет. А чтобы твоя жена и ее братья ни в коем случае не пропустили твой дебют в качестве исполнителя главной мужской роли, я вышлю запись на их электронные адреса. Уверена, что они даже не подозревали о твоем выдающемся творческом потенциале, но обязательно оценят его по достоинству. Правда, после этого свой следующий спектакль тебе придется ставить не южнее Ямала, чтобы они до тебя не добрались, но что это значит по сравнению с пережитыми минутами истинной славы. Ты ведь именно к ней стремился?

За время моего недлинного монолога на лице Воронцова отразилась вся присущая человеку палитра чувств, а цвет лица с калейдоскопической скоростью менялся от мертвенно-бледного до устрашающе-багрового и обратно. Казалось, еще чуть-чуть, и его кондрашка хватит.

– Кто ты? – с трудом выдавил он из себя, когда я смолкла.