Клуб мертвых поэтов

– Алиса. Просто Алиса. – Девушка привстала с кресла и даже протянула мне для пожатия руку в перчатке. Я осторожно пожала пухлую ладошку. Из досье Черномора я уже знала, что в компании друзей Никиты Котова всего одна девушка. Именно ее, эту таинственную девицу, я и определила как источник неприятностей, как главную причину, что мешает наследнику «Тарасовнефти» покинуть Венецию, вернуться наконец домой и начать нормальную жизнь. В моем сознании сформировался образ роковой красавицы, утонченной, бледной и порочной, охотницы за деньгами глупеньких мажоров… но при виде Алисы эта теория немедленно испарилась.

Единственная девушка в кружке поэтов была толстенькой и, чего уж там скрывать, изрядно похожей на мопса. На редкость невзрачная девица! Длинное белое платье еще больше подчеркивало несовершенства ее фигуры. Распущенные по плечам длинные светлые волосы, в которые вплетены какие-то цветы, придавали ей вид актрисы самодеятельного театра. Воображает себя героиней с картины прерафаэлитов? Да девочка просто не умеет одеваться. Похожа на городскую сумасшедшую. Еще эта претенциозная перчатка до локтя, из белого шелка… Нормальные девушки такого не носят! Эти мальчики сами заплутали в лабиринтах мечты и бедную девицу втянули в свои странные игры.

Кстати, и молодые люди одеты так, точно собрались на костюмированный бал – во фраки, белые рубашки, жилеты с высокими воротниками, узкие штаны и какие-то штиблеты.

Фрак на Байроне был красным, Китс носил зеленый, изрядно потертый на вид, Кольридж коричневый, а остальные были в черном. Из жилетного кармашка Байрона свисала цепочка – очевидно, от часов, а на цепочке были нацеплены блестящие брелоки, разноцветные ленточки. Видимо, в начале XIX века тоже были хиппи? Или это мода такая?

Но на мужчинах эта одежда смотрится совершенно нормально. Кое-кому даже очень идет. Стильненко так.

– Позвольте поинтересоваться, кому принадлежит этот дом? – полюбопытствовала я.

Белокурый юноша в черном, тот, что вообразил, будто он Шелли, выступил вперед:

– Палаццо принадлежит мне. Точнее, я снимаю его у наследников, они проживают в Вермонте, и содержать дворец им не по карману…

– Знаешь, Перси, тебе осталось только показать Евгении свою налоговую декларацию, – фыркнул тот, что назвался Байроном. – Не многовато ли подробностей для чужака?

– Поверьте, я мечтаю только о том, чтобы сделаться вам не чужой, – тонко улыбнулась я. – Всегда мечтала войти в круг избранных. Знаете, меня тоже влечет к себе вечная красота.

Никита Котов с сомнением уставился на меня, но я подарила ему нежную улыбку, и мальчик потупился. При всей своей стати русского доброго молодца – румянец во всю щеку, косая сажень в плечах – Никита выглядел поразительно неискушенным.

– Чудесное палаццо, – светским тоном произнесла Алиса. – Мы очень рады, что Перси пригласил нас быть его гостями. Вот обратите внимание на камин – это мрамор работы Якопо Сансовино. Правда, прелесть? А мифологические сюжеты на плафонах потолка принадлежат кисти…

– Алиса! – взмолился Байрон. – Мы еще даже не завтракали!

Девушка встала, грациозно – как ей казалось – придерживая длинное платье.

– Отлично! Вы, мужчины, поразительно приземленные существа. Правда ведь, Евгения, в них очень много сохранилось животного?

– В женщинах животного ровно столько же. Например, во мне. Честно признаться, я не успела позавтракать и ужасно голодна, – призналась я.

Рафинированные эстеты с облегчением зашумели, послышался смех, и мы дружной толпой проследовали в столовую – не менее роскошную комнату с длинным столом под белоснежной скатертью и рядами старинных стульев. К завтраку уже накрыли. Столовая вполне могла вместить роту солдат, но за столом нас было только семеро. Алиса заняла место хозяйки. Байрон подергал за бархатный шнур – очевидно, подавая сигнал прислуге, и вскоре полная низенькая дама в черном платье, белоснежном фартуке и с наколкой на седых волосах внесла фарфоровую посудину.

– Овсянка, сэр! – нарушая атмосферу эстетства, радостно пошутил худенький Китс. Остальные смерили его осуждающими взглядами. В кастрюле действительно оказалась овсянка. Пожилая итальянка принялась серебряной ложкой раскладывать кашу по тарелкам. К счастью, на столе было еще много всяческой еды. Яйца, копченая рыба, подсушенный хлеб, джем. Завтрак был скорее британским, чем итальянским. Молодые люди явно обладали прекрасным аппетитом, но к еде никто не приступал.

– Благодарим мироздание за щедрые дары! – сказала Алиса, молитвенно сложив руки в перчатках. На мой изумленный взгляд девушка пояснила: – Мы агностики.

И как ни в чем не бывало принялась за еду. Романтики не отставали. Некоторое время слышался только тихий перезвон ложек по фарфору и просьбы типа «передай копчушки».

Когда молодые люди насытились, разговор вернулся к поэзии:

– Мудрость и Дух мироздания! Анима,
Предвечного сонма искусное чадо,
Что форме и образу дарит дыханье,

– процитировала я строчки из стихотворения Вордсворта. – Скажите, кто в наши дни способен написать столь прекрасные слова?

Как выяснилось, вопрос был задан правильный: молодые люди пустились в рассуждения о том, как измельчала поэзия за последние пару веков – мелкие темы, пошлые сюжеты… Следующие полчаса прошли в жарких спорах – тот, кто считал себя Китсом, утверждал, что и среди современников есть пара-тройка стоящих поэтов, а остальные дружным строем выступали против. Я сообразила, что подобные споры ведутся в этих стенах не в первый раз. И подивилась причудливой прихоти судьбы. Подумать только, эти ребята молоды, хороши собой, здоровы и богаты. И что же? Из всего многообразия мира их привлекают рифмованные слова и образы давно забытых поэтов.

Разговор не представлял для меня ни малейшего интереса, а завела я его с одной целью – выявить, кто же является лидером в этой странной компании. Мои глаза скользили по лицам спорщиков. Я не прислушивалась к тому, что они говорят, зато анализировала поведение, мимику, невербальные сигналы и прочее. Этому меня когда-то на-учили в «Ворошиловке», и навыки психолога не раз помогали мне в работе телохранителя.

Самым шумным и яростным спорщиком был Джордж Гордон Байрон. Молодой красавец с темными вьющимися волосами нападал на оппонентов так, будто от исхода спора зависела его жизнь. Перси Шелли говорил тихо, мягким приятным голосом, но всякий раз оказывался прав – очевидно, он разбирался в современной поэзии куда лучше громогласного друга. Китс вставил всего одно замечание, зато строго по делу. Кольриджу, кажется, доставлял удовольствие сам процесс спора – чернявый юноша с желтовато-бледной кожей выступал на стороне то одного, то другого спорщика, умудрялся перессорить тех, кто пришел к единому мнению, и вообще не давал конфликту угаснуть. Единственная девушка в компании почти не принимала участия в разговоре и, кажется, откровенно скучала. Отодвинув чашку с остывшим кофе, девушка закурила коричневую сигарету в длинном мундштуке. По комнате поплыл приятный, но чересчур ароматизированный дым. Китс закашлялся и виновато оглядел собравшихся. Никто не обратил на него внимания. А вот Уильям Вордсворт, он же Никита Котов, вообще не интересовался спором о поэзии. Когда молодому человеку задали вопрос, он ответил невпопад. Его глаза, обежав комнату, то и дело возвращались ко мне. Котов нервничал: поминутно облизывал губы, постукивал пальцами по столу – совершенно так же, как его отец, в общем, проявлял все признаки нечистой совести. Иногда Никита переглядывался с Кольриджем. Казалось, между ними происходил беззвучный диалог.

Почему эти двое такие беспокойные? Остальные не проявляют нервозности. Скорее мое появление их развлекает. Видимо, в этой компании давно соскучились по свежему человеку… Кто же из них лидер? Это был очень важный вопрос.

Я заметила, что чаще всего в союзники себе спорщики выбирают Шелли – спрашивают его согласия или одобрения. Итак, лидер, кажется, найден. Осталось только приручить этого молодого человека – и вся компания у меня в кулаке!

Наконец затянувшийся спор о современной поэзии мне надоел. Главное я уже уяснила – эти ребята действительно разбираются в том, о чем говорят, и тратят кучу времени на свое странное хобби. Значит, то, что объединяет этих молодых людей, и в самом деле поэзия – как ни странно это звучит, а не увлечение, к примеру, морфином… Пора было менять тему.

– Скажите, господа, где я могу ознакомиться с вашим собственным творчеством? Как и вы, я зачарована стихами лейкистов и романтиков, но мне хотелось бы прочесть что-то оригинальное!

В столовой повисла мрачная тишина. Я поняла, что мой вопрос оказался чрезвычайно бестактным. Единственный, кто оживился, была Алиса. Девушка выпустила клуб пахучего дыма и похвасталась с детским простодушием:

– Месяц назад я издала сборник. Это уже второй! Называется «Анима».

– По-латыни это значит «душа»? – уточнила я. Удивленно приподнятые брови Алисы были мне наградой. Зная, насколько самолюбивы поэты в таком возрасте, как нежно они относятся к своему творчеству и как ценят всякую похвалу, я попросила: – Мы еще так мало знакомы… не будет ли с моей стороны чрезмерной самонадеянностью попросить в подарок экземпляр с дарственной надписью?

Лица некоторых юношей – к примеру, Кольриджа и Байрона – выразили нечто, очень похожее на самую откровенную зависть. Алиса немедленно вскочила, скрылась в соседней комнате и вскоре уже протягивала мне тонкую книжечку изысканного нестандартного формата. Я перелистала мелованные страницы, полюбовалась розовой обложкой с какими-то ирисами бледно-сиреневого цвета. Читать самодеятельные вирши толстушки я точно не собиралась, мне было важно вызвать расположение и доверие девицы. Уверена, эта дурочка может поведать мне много интересного о тайнах своих друзей…

Алиса поставила на первой странице неразборчивый росчерк и задумчиво прого-ворила:

– Знаете, Евгения, вы определенно не безнадежны. Жаль, что вам скоро уезжать.

– А кто вам сказал, что я уезжаю? – удивилась я. – Мне безумно нравится Венеция, совершенно не собираюсь так скоро с ней прощаться. Да и все вы, признаться, мне симпатичны! С удовольствием продолжила бы знакомство.

– Позвольте! – изумился Байрон. – Мы думали, что ваша задача – взять нашего общего друга за… за ноздри и притащить на правеж к папаше!

Котов нервно облизнул губы и тревожно взглянул на меня.

– Совершенно верно, – кивнула я. – Но ведь Никита… простите, Уильям – взрослый, разумный человек. Вдобавок совершеннолетний. Он недвусмысленно дал понять, что не хочет возвращаться в Россию. Не могу же я запихнуть его в чемодан и перевезти через границу по горным альпийским тропам!

Все засмеялись, даже Никита слегка расслабился и позволил себе улыбнуться.

– Так что я вовсе не намерена уезжать. Хочу получше узнать этот волшебный город и… может быть, вы, господа – знатоки его истории и красот, – поможете мне? И наш разговор о поэзии еще не закончен…

Все. Удочка заброшена. Посмотрим, кто клюнет…

Первым на мою приманку попался Перси Шелли:

– Думаю, я скажу за всех. Вы нам понравились, Евгения. Мы не против продолжить наше знакомство. Здесь, в Венеции, мы ведем довольно… занимательную жизнь. И если вы разделяете наши интересы, если и в самом деле зачарованы творчеством романтиков – добро пожаловать в наш круг!

Я невольно залюбовалась белокурым юношей в черном фраке и белоснежной рубашке. Вообще-то я знала, что этого молодого человека зовут Костя Заворыкин, что его папаша – питерский предприниматель, хозяин сети магазинов по всей стране – от Калининграда до моего родного Владика. Знала, что мальчик бросил учебу в Лондоне и целый год болтается в Италии – точно так же, как и Никита Котов. Но в эту минуту белокурый юноша и в самом деле был похож на Перси Биши Шелли, чей портрет любезно предоставила мне Всемирная паутина.

Все одобрительно зашумели. Видимо, ребята и в самом деле утомились жить в своем узком кругу и были рады свежему взгляду и новому человеку.

Только Никита не проявил воодушевления. Да еще Сэм Кольридж вставил язвительное замечание:

– Персик, почему бы тебе тогда уж заодно не пригласить Евгению пожить в твоем палаццо?