Пятница, тринадцатое

Меньшикова улыбнулась уголками губ и едва пожала плечами – похоже, эта шутка показалась ей не очень пристойной. Или вопрос Капустина таил в себе двойной смысл? Может быть, он тоже знал, что Меньшикова провела эту ночь вместе с профессором?

– Утешение? – медленно проговорила она. – Может быть, это то, чего нам так не хватает в жизни. Как вы думаете, Дора?

Дора никак не думала. Вопрос Меньшиковой застал ее врасплох, и, пока она размышляла, требует ли он серьезного ответа, нить беседы перехватил Сема Волков. Шумный постоялец, как обычно, стал зудеть на свою излюбленную тему. Широко размахивая вилкой с насаженным на зубчики кружочком салями, Волков вещал:

– И ночью тут одно беспокойство, и днем. Вот вчера, скажем, взяли лодочку прокатиться. На час, как полагается. И чуток задержались. Так на станции говорят, что возьмут как за два часа. А у нас – полтора без пяти минут. Ну?! Разве это сервис?

– У них просто нет секундомера, – спокойно заметил Капустин.

– Секундомера? – не понял иронии Волков. – Зачем им секундомер?

– Да так, – пожал плечами Максим. – Для точности. Слушайте, коллега, а чего это вас сюда понесло, если тут все так погано?

– Погано? – переспросил Волков. – Я не говорю, что погано, просто…

– Здесь очень тихо и спокойно, – вклинилась в разговор его жена. – Мы тут очень хорошо отдыхаем. Тут намного лучше, чем в городе…

Поскольку на слова Милены никто не прореагировал, она решила немного заострить тему.

– Хотя вот в Германии…

Волков поперхнулся и, отложив вилку в сторону, с неудовольствием посмотрел на жену.

– В Германии все было по-другому, – твердо сказала Милена, выдержав взгляд супруга.

– Вы отдыхали в Германии? – осведомилась Дора. – Там действительно чудесно…

– Да-да, в прошлом году, – быстро заговорила Милена. – В Дрездене. Там такие замечательные гостиницы, такие чистые озера…

Она полезла в сумочку и, достав оттуда фотографии, протянула их Капустину.

Тот с интересом просмотрел снимки и, поблагодарив, вернул их Милене.

– Это вид отеля с улицы, – пояснила Волкова, – а на другой – номер, в котором мы останавливались. Очень изысканно, правда?

– О да! – с грустью кивнул Максим. – Хотелось бы там побывать…

– Подкопим денежек и съездим, милый, – дотронулась до его локтя Дора. – Тебе вроде обещали повысить оклад, правда?

– Обещать-то обещали, – неуверенно проронил Максим. – Кто их знает…

Славик все это время молчал, так как его рот был занят ванильным пудингом. Но, едва десерт был уничтожен, мальчик соскочил со стула и, увидев кошку, которая нежилась на солнышке в коридоре, стремглав подскочил к животному и стал дергать ее за хвост.

Не привыкшая к такому фривольному отношению, Мурка дико взвыла и пустилась улепетывать вдоль по коридору. Бедняжка ожидала, наверное, что ей почешут шейку или ласково погладят, а тут такое безобразие! Славик, довольный произведенным эффектом, с воинственными криками стал преследовать кошку и загнал ее в угол.

Мурка, прижавшись к ребристой батарее, выгнула спину и принялась злобно шипеть, обнажив мелкие зубы. Славик бухнулся на четвереньки и, имитируя ее движения, тоже оскалил пасть, рискуя получить лапой по носу. При этом он рычал, зверски выпучив глаза.

Дверь в коридоре приоткрылась, и оттуда выглянул профессор. С невыразимой тоской посмотрев на беснующегося Славика, он отыскал взглядом за столом Капустиных и попытался безмолвно, одним своим видом привлечь внимание к поведению их сына.

Безрезультатно. И Максим и Дора внимательно слушали рассказ Милены о германском уровне сервиса, и до сына им не было никакого дела.

Я заметила, что Капустины позволяют своему чаду делать все, что он захочет, и практически не ругают его, что бы он ни творил.

Скажем прямо – довольно редкая воспитательная метода, но и она имеет некоторое право на существование. Правда, от нее страдают окружающие, но педагогический принцип есть педагогический принцип…

Поняв, что помощи от Капустиных он не дождется, профессор окликнул комендантшу:

– Оленька! Распорядитесь, чтобы у меня убрали посуду и принесли какао!

– Иду-иду, Алексей Данилыч! – засуетилась старушка. – Валя, обслужи!

Толстая раздатчица поспешила с тележкой к номеру профессора.

– Как трогательно! – заметил Артем Погодин. – Прямо сердце сжимается…

– Трогательно? – переспросила я. – Что вы имеете в виду?

– Вы обратили внимание, как наш старикан позвал комендантшу? «Оленька»! – с улыбкой проговорил Артем. – Когда очень пожилые люди называют друг друга по именам, они как бы снова обретают молодость.

– Вы полагаете?

– Конечно! – подтвердил Погодин. – Именно такая форма обращения характерна для детей и стариков. А стоит человеку чуть-чуть повзрослеть, и ему сразу же хочется перейти со всем миром на «вы» да еще по имени-отчеству – вроде как значительности прибавляет. Зато потом, когда годы берут свое и гонор заметно поубавится, снова идут в ход уменьшительные имена. И хочется называть вот это милое сморщенное яблочко Оленькой.

Я не разделяла умиления Артема. Тем более что форма уменьшительного обращения в данном случае прозвучала только с одной стороны.

И потом, тут был еще один момент, которого Погодин не уловил. Профессор Алексей Данилович обращался к комендантше не просто как постоялец к обслуге. В его голосе явственно звучали нотки человека, который умел, любил и привык приказывать.

На голос профессора, в отличие от Капустиных, обернулась Милена Волкова, прервав свой увлекательный рассказ о прелестях объединенной Германии. Она скользнула по нему взглядом, потом снова повернула голову, внимательно вгляделась в обрамленное благородными сединами лицо и тихонько ахнула.

– Сема… – едва слышно прошептала она, толкая мужа локтем в бок.

– Чего?

– Это же Шмаков, – проговорила Милена, вытягивая свой пухлый подбородок по направлению к уже закрывшейся двери.

– Какой еще Шмаков?

– После расскажу, – дрогнувшим голосом пообещала Милена.

– Старичок оказался вашим знакомым? – поинтересовался Максим Капустин.

Милена молча кивнула и углубилась в вымачивание «суворовского» печенья в ван-гуттеновском какао. Кажется, ей было не очень приятно, что она обронила эту фразу при посторонних.

– Мир тесен, – тихо произнесла Дора. – Может быть, даже слишком.

Это глубокомысленное замечание было тотчас же подтверждено вновь прибывшим постояльцем. Правда, весьма своеобразным способом.

Входная дверь корпуса громко хлопнула – как будто раздался пистолетный выстрел, – и все сидевшие в столовой вздрогнули.