Ринама Волокоса, или История Государства Лимонного

У партии Нилена был другой бог – пролетариат, а значит, она не делила людей по национальному признаку. В ней было много обиженных ейверов, немало представителей разных народностей, также обиженных имперской властью. Их всех собрал под своё крыло водяной имперец Нилен. Среди них был недоучивший Христа Линтас, объегоривший даже ейверов. Избавиться от Нилена властолюбивому зиргуну помогли враги партии. Но впереди было очень много работы по созданию нового тоталитарного государства. Ему мешали водяные – великая имперская нация; пролетариат, возомнивший себя мессией; партия, не признававшая зарвавшегося выскочку; короче говоря, ему все мешали. Но не мог же он, право слово, уничтожить всех; кем бы он тогда руководил? Пришлось убивать выборочно: одних – больше, других – меньше. Кому досталось больше других – сказать трудно, тем более что Линтас не был заинтересован в статистике. Одно очевидно: тем, кого ксеген боялся больше других. Может быть, это ейверы? О коварстве и вероломстве ейверов, которые расправились с самим Христом, недоучившийся богослов узнал ещё на ученической скамье. Позже он убедился в этом на собственном опыте, когда вступил в партию Нилена. Хотя Нилена ейверы слушались, признавая его превосходство, Линтасу они уступать не собирались. Претендуя на авторитет и влияние, они для начала выбили себе преимущества под национальную убогость и угнетённость, получая привилегии в то время, как водяные их лишались. Для Линтаса ейверские карьеристы представляли большую опасность. А разве меньшую опасность представляли зиргуны? Неужели он меньше боялся водяных, которые теряли всё под громкие крики о том, что они приобретают весь мир? Так кто же всё-таки больше всех пострадал от Линтаса?

Милые мои! «Сочтёмся славою, ведь мы свои же люди, пускай нам общим памятником будет» неприятие всех тоталитаризмов и деспотий. Я беру на себя смелость в начале XXI века выступать от имени водяной нации, которая ни на кого не обижается, кроме Линтаса, и то – не за себя, а за другие народы. Великой нации не пристало обижаться, ныть и скулить; ей пристало действовать и бороться. За что? За государство. Против чего? Против государства. Государство – своеобразный аппарат, аппарат власти, защиты и насилия. Он создан людьми, чтобы над ними властвовать, их защищать и насиловать. Он властвует всегда, защищает в соответствии со своими интересами, а насилует, чтобы свои интересы защитить от людей, которые его создали. В государстве жить тяжело, но без государства жить невозможно. Мы обречены жить в государстве и подвергаться его насилию, когда его интересы не совпадают с нашими. Для этого государство располагает армией, полицией – всеми силовыми структурами. Но ни в коем случае нельзя забывать: государство нас насилует в такой степени, в какой мы это ему позволяем. Государство и Родина – не одно и то же. Государство приходится терпеть, Родину нельзя не любить. Родиной может быть двор, улица, город, страна, планета и даже – вся Вселенная. Водяные всегда любили свою Родину. В сороковые годы XX столетия для них Родиной была ксегенская Лимония. В ксегенской Лимонии водяная нация стала терять своеобразие; она цементировала собой все нации ксегенского государства, превращая это уникальное сообщество в так называемое общенародное государство во главе с коммунистическим государем. К этому времени в Лимонии подросло молодое поколение новых людей, с молоком матери всосавших ксегенскую пропаганду, потому что другой пропаганды они не знали. Подобно своим родителям, они беззаветно любили своё сообщество, свою Лимонию, своего лимонного государя и своё светлое будущее, которое было не за горами. Необъятная любовь и потрясающие успехи нового государства вселяли в ксегенский народ оптимизм, уверенность в своих силах, энтузиазм, святую атеистическую веру в неминуемую победу. Несмотря ни на что, это был народ – победитель. Он раздавил фашизм и привёл в восхищение весь мир. Авторитет Лимонии и ксегенской власти непомерно вырос на Луне. Линтас моментально этим воспользовался и помог ряду лунных стран сориентироваться в нужном политическом направлении. Благодарные народы, освобождённые Лимонией от бесчеловечного фашизма, полагали, что выбрали социализм гениального Нилена, но это был тоталитарный линтасский социализм. Некоторым вновь испечённым ксегенам очень понравилась их власть, и они служили ей верой и правдой до самого конца социалистического лагеря. Другие начали потихоньку разочаровываться, тяготиться навязанным лимонным лидерством – их грубо возвращал на место сначала Линтас, затем другие лимонные ксегены, пришедшие ему на смену.

Такая перспектива привела в ужас не поддавшиеся страны, и они начали скрупулёзную борьбу за родной капитализм, получившую название «холодной войны». Для начала они возвели «железный занавес» между капитализмом и социализмом. Капитализма Линтас не боялся – он без промедления принял вызов. Казалось, ему даже понравился «железный занавес», за который можно было прятаться самому и прятать свой народ, который был опаснее лунного капитализма. Кто мог предвидеть, как поведёт себя народ-победитель, узнавший правду о своём коммунистическом идоле? Но правда была скрыта за семью лимонными печатями, а лунные капиталисты ещё не нащупали слабое место своего идеологического противника. Пока капиталисты выбирались из военных руин и думали, как им бороться с коммунизмом, Линтас обуздывал лимонный народ, который начал приходить в себя после ужаса войны и счастья победы. У ксегенского народа был непочатый край работы: надо было восстановить разрушенную страну, помочь новым социалистическим друзьям, пережить горе потерь, зарубцевать военные раны, обустроиться и под руководством Линтаса продолжить строительство счастливого коммунизма. Коммунистический горный орёл с высоты своего полёта зорко следил за своим ксегенским народом. Время от времени он камнем падал вниз и отлавливал самых ретивых строителей коммунизма. Но его силы были уже на исходе. Лечить коммунистического «орла» капиталисты не собирались, а лечиться у своих «орлят» он смертельно боялся. Страх кончился, когда наступила смерть.

После смерти запуганного тирана началась возня за власть. Вместе с победителем выигрывала или проигрывала страна. Она выиграла – но только наполовину. Власть захватил противник репрессий – неграмотный и некультурный Вёрщух, состоявший при Линтасе внештатным плясуном. Оправившись от страха перед трупом хозяина, низкорослый и лысенький вождь бросился очищаться от круговой поруки и отмываться от невинной крови. Он подновлял тоталитарное государство, грозил кулаком Акимере, стучал туфлей в Международной Организации, засеивал кукурузой все поля и огороды. Но это ещё не всё. Вождь новой формации определил точную дату наступления коммунизма, чтобы светлое будущее не ошиблось. Разоблачения Вёрщуха вызвали у народа кошмарный ужас, а его метания – недоумение и смех. Рубаха-вождь будоражил страну недолго, его остановил очередной вождь – более грамотный и культурный, степенный Жевберн, пришедший к власти в результате дворцового переворота. Он положил конец метаниям и разоблачениям, однако возврата к репрессиям не было и быть не могло – хорошо постарался чудаковатый Вёрщух. Умелый интриган Жевберн воцарился надолго, абсолютная коммунистическая монархия постепенно уступала место конституционной монархии. Между тем страна продолжала развиваться по хорошо накатанной колее, превращаясь в великую мировую супердержаву. Она осваивала космос и осуществляла грандиозное строительство, придумывала фантастическое оружие и помогала «братским» странам и народам.

Напрашивается вопрос: каким образом страна могла мощно развиваться при таких руководителях? Господи благослови! А когда Лимонии вообще везло на руководителей? Ну, очень редко. Из этой констатации вытекает ещё один вопрос: в какой степени монархи являются руководителями государства? Вероятно, в разной степени, это зависит от монархов и от монархий. Ксегенское государство было особой монархией. Аппарат государственного руководства создавался гениальным Ниленом – не для монархической власти, а для власти рабочих и крестьян. Выдающемуся деспоту Линтасу удалось, выхолостив управленческие структуры, превратить рабоче-крестьянскую власть – в монархическую. Вёрщух и Жевберн были гораздо менее гениальными и выдающимися. Чтобы разбираться в политических тонкостях, пришлось бы очень много читать, а они с трудом читали только свои речи, да и то – написанные ксегенскими пропагандистами. Изменить политические структуры – им даже в голову не приходило; они только корректировали политику, экономику и идеологию – в соответствии со своим временем, своими взглядами и своей личностью. Политический, экономический и идеологический задел был дан на много лет вперёд, но – не навсегда. Разумеется, он нуждался в периодическом реформировании, в то время как «отцы реформ» – наследники ксегенского престола – с трудом выговаривали это чуждое словообразование. Пока они чудили и читали по бумажке, жёстко централизованный государственный аппарат руководил необъятной страной. А состоял он, между прочим, из честолюбивых ксегенских граждан, которые пролезли в процветающую номенклатуру и продолжали лезть из кожи вон, чтобы жить в ней при настоящем коммунизме, тогда как весь остальной ксегенский народ жил при коммунизме недоразвитом.

7

Как же ему жилось при этом странном жевбернском социализме? Да хорошо жилось, но он, естественно, хотел жить ещё лучше, тем более что за «железным занавесом» был образец для сравнения. Народ считал, что имел на это полное право, потому что социализм – развитой, и он – развитой. На самом деле, лимонный народ сильно изменился. За послевоенные годы выросло новейшее молодое поколение, которое слыхом не слыхивало ни про какие репрессии, видом не видывало никакого другого режима, кроме ксегенского. Впрочем, старшие поколения тоже подзабыли линтасские репрессии и приучились считать ксегенский режим самым справедливым на Луне. Для этого у них было много оснований: бесплатное очень хорошее образование и бесплатное неплохое здравоохранение, доступная культура и отдых, гарантированные работа, пенсия, крыша над головой. Власть не обижала тех, кто ей подчинялся, и заботилась о законопослушных гражданах, как о любимых детях.

Сложнее дело обстояло с непослушными гражданами, которые не желали жить по законам тоталитарного государства.

В каждом государстве, как известно, есть люди, которые противоречат власти. В результате возникает конфликт, который здоровая власть пытается поскорее разрешить. Здоровая капиталистическая власть разрешает своим несогласным гражданам подавать на неё в суд, устраивать митинги, демонстрации и забастовки. В ходе выяснения отношений некоторые несогласные успокаиваются и становятся согласными. Другие продолжают конфликтовать, пытаясь победить власть; иногда им это даже удаётся; иногда они проигрывают и оказываются в тюрьме, в больнице или на улице. Больная ксегенская власть, которую заразили монархи-доходяги, всех несогласных превращала в безгласных, потому что они лишались права голоса и как бы переставали существовать. Подслеповатая власть доходяг не видела тех, кого не хотела видеть. Она в упор не замечала проституток, наркоманов и бомжей, потому что в «развитом социализме», который она объявила, для этой категории подданных совсем не нашлось места. Несуществующие проститутки, наркоманы и бомжи торговали телом, кололись и обживали улицу, тихонько подсмеиваясь над странной властью, которая, подобно увядающей кокетке, стеснялась надеть очки, чтобы не испортить внешность. Но были такие не учтённые «развитым социализмом» граждане, которые сами бросались в глаза, и тогда неповоротливая власть начинала шевелиться. Это были не гласные несогласные, то есть не «доступные для общественного ознакомления и обсуждения» так называемые диссиденты. Конечно, они не могли расколоть устоявшееся ксегенское общество и подорвать тоталитарную ксегенскую власть, но они мозолили ей глаза, и власть отправляла их с глаз долой, иногда очень далеко – за границу «железного занавеса». Там их подбирали идеологические противники, которые с их помощью добивались перелома в «холодной войне». Капиталистическим врагам вольно или невольно помогали социалистические друзья и рядовые ксегенские граждане, которые предпочитали плохой капитализм хорошему социализму. Они готовы были от всей души простить капитализму угнетение пролетариата за красивую и привлекательную капиталистическую жизнь. В справедливом социализме были четыре сорта колбасы, убогая одежда и дефективная мебель; а в несправедливом капитализме были семьдесят сортов колбасы, умопомрачительная одежда и ослепительная мебель. Выслушивая привычные сообщения о потрясающих победах тяжёлой промышленности и сельского хозяйства, рядовые ксегенские граждане мечтали о капиталистическом уровне жизни. У некоторых не выдерживали нервы – и они бросались на штурм «железного занавеса». Пробив брешь крепкой головой, они протискивались в желанную капиталистическую жизнь и служили живым аргументом капиталистической пропаганды. Все остальные бросались на штурм ксегенских магазинов – выстаивать очереди к полупустым прилавкам. Откуда же взялись полупустые прилавки в ведущей мировой супердержаве, которая на пару с Акимерой контролировала весь лунный мир? Вопрос, конечно, интересный. В окружении враждебного капиталистического мира молодая ксегенская Лимония была вынуждена обезопасить себя мощными средствами защиты. Она обязана была выжить, причём своими силами, без какой бы то ни было помощи извне. Она не только выжила, но в короткий исторический срок превратилась в великое государство. Великим его сделал великий народ. В лунной истории народом принято называть неимущих, которые работают на имущих. Так и было в царской Лимонии. Она состояла из множества наций, покорённых водяной нацией. В каждой нации был народ, который работал на своих имущих и на водяных; имперский водяной народ работал только на своих имущих. Ноябрьская революция ликвидировала имущих. Неимущие народы ксегенская власть сплотила посредством водяного народа и коммунистической идеи; обманом, силой и посулами она заставила сплочённые народы работать на себя, выдавая себя за народную власть. Ненародная ксегенская власть считала себя коммунистической, и в лице Линтаса она возглавила строительство коммунизма с монархическим лицом. Лицо у Линтаса было малопривлекательное, но монарх он был скромный: львиную долю наработанного народами добра отдавал государству, а себе оставлял лишь самое необходимое монарху. В ходе строительства коммунизма народам тоже кое-что перепадало, но государство было важнее, потому что именно оно демонстрировало преимущества коммунизма над капитализмом; народам демонстрировать было запрещено, потому что они могли продемонстрировать что-нибудь не то. По дороге к коммунизму государство демонстрировало разные стадии социализма. В поступательный процесс вмешался было неграмотный Вёрщух, пытаясь поторопить светлое будущее, но коммунизм по его указке наступать не собирался. Пришлось Жевберну срочно менять обещанный коммунизм на «развитой социализм».

Таким образом, власти постоянно приходилось решать глобальные проблемы, и у неё просто руки не доходили до таких мелочей, как полупустые прилавки. Образованный ксегенский народ, в который трансформировались сплочённые народы, начал догадываться, что власть его обманывает, тем более что ему помогали капиталистические пропагандисты, прорывавшиеся сквозь свой «железный занавес» с помощью литературы и радиопередач. Ксегенский народ больше не хотел, чтобы его использовали ради коммунистического будущего, которое неизвестно когда наступит, а может быть, никогда не наступит. Он хотел счастливо жить в настоящем, а для этого ему было мало четырёх сортов колбасы; для счастья ему нужны были семьдесят сортов колбасы, умопомрачительная одежда и ослепительная мебель, как у капиталистов. Другими словами, он хотел в справедливом социализме иметь несправедливый капиталистический уровень жизни.

8

Попробуем разобраться в «развитом народе» времён «развитого социализма», составной частью которого была «развитая» Ринама Волокоса.

Прежде всего – он состоял из разных людей, у которых, тем не менее, было много общего. Разность обеспечивалась полом, национальностью, возрастом, малой родиной, образованностью, культурой, семьёй, профессией, характером; общность вытекала из государственной принадлежности. За семьдесят лет ксегенской власти многое удалось, в том числе сделать одинаково цивилизованными многих людей – в пределах замкнутого государства. Для этого власть посылала водяных в разные концы необъятной Родины.

На севере они вырывали своих «меньших братьев» из объятий белых медведей, а на юге – разгоняли гаремы. После чего они смешивались с нацменами и погружались в быт. Пятнадцать «смешанных» ксегенских наций жили на территориях своих бывших государств. Они сохранили национальный язык и национальную культуру, освящённую великой коммунистической идеей и подчинённую ксегенской власти. Разные нации общались между собой на водяном, брачном, коммунистическом и бытовом языках. На территориях захваченных Лимонией государств жили сотни равноправных наций, которые подчинялись ксегенской власти. Все имели одинаковые возможности, чтобы жить одинаково хорошо. Ксегенская власть не разрешала одним жить намного лучше других, делая исключение ради своего руководящего аппарата. Когда люди стали жить одинаково хорошо, им захотелось жить всё лучше и лучше. Перед ксегенской властью стояла сложная задача: обеспечить всем лимонцам лучшую жизнь. Пока руководящий аппарат перегревался от умственного напряжения, ксегенский народ искал лазейки в светлое настоящее, которое он заслужил. Семьдесят лет народ верой и правдой служил ксегенскому государству; государство разбогатело, а народ – не очень.

В стране практически не осталось неграмотных, практически все были с обязательным школьным образованием; очень многие – со специальным техническим; многие – с высшим. Соединение талантливого образования с талантливым народом дало поразительные результаты: «общенародное государство» превратилось в неисчерпаемый источник гениев, которые становились всё гениальнее и гениальнее – по мере того, как повышалась образовательная планка. Однако парадоксальное государство не было заинтересовано в избытке гениев, так как не знало, куда их девать. Негениальная власть опасалась доморощенных гениев; ей не хватало ума, чтобы с ними справиться. За расплодившимися ненужными гениями подтягивались просто талантливые люди. Вдохновлённые прекрасной и полулживой ксегенской пропагандой гении устремлялись к гениальной жизни, а таланты – к талантливой; но – не тут-то было. По проторенной дороге они успевали добежать до одинаково хорошего существования, а дальше – как в сказке: налево пойдёшь – в тюрьму попадёшь, направо пойдёшь – за границу выкинут. Впрочем, в отличие от сказки, была ещё одна дорога – наверх, в руководящий аппарат; талантливых туда брали, гениальных – нет. По дороге к счастливому настоящему ксегенские граждане узнавали жизнь, которая очень сильно отличалась от пропаганды, потому что жизнь шла вперёд, а пропаганда топталась на месте. Такая непослушная жизнь сильно раздражала власть, которая пыталась её втиснуть в пропагандистские рамки. Диссидентка всячески сопротивлялась и лезла напролом, а власть – доходяга всё больше от неё отставала.

В отличие от больной власти, здоровый народ от жизни не шарахался, а старался за ней поспеть. Он со смехом оглядывался назад – туда, где на заре ксегенской власти застряла ксегенская пропаганда. В погоне за счастливым настоящим лимонцы разбирались по национальным командам – так было легче бежать. Вперёд выбивалась то одна команда, то другая; на беговой дорожке были свои чемпионы и свои аутсайдеры; за ними наблюдали команды, которые только готовились к бегу или уже сошли с дистанции. Тон задавала ейверская команда, которая дружной толпой выдвинулась в лидеры. Непреодолимой черты оседлости на беговой дорожке не было, а рытвины и ухабы казались многоопытным ейверам детскими игрушками. Повсюду на дороге были расставлены водяные, которых ксегенская власть провозгласила «старшими братьями» нацменов. Пропагандистские лозунги пестрели по всей стране, но лимонцы не обращали на них никакого внимания, потому что лозунгами сыт не будешь. Водяные давно привыкли быть, как все; как все, любили страну и стыдились её маразма; как все, про власть говорил «они», а про страну – «мы»; как все, на политзанятиях страдали от мировой политики, а в магазинах – от хамского сервиса; как все, жили в одинаково хорошей жизни и рвались к лучшей; как все, хотели работать не на власть, а на себя – и искали тёплое местечко; как все, не верили в сказочный коммунизм, а верили в родную Лимонию; как все, от образованности накапливали таланты, а от неудовлетворённости теряли профессионализм; как все, с молоком матери впитывали социалистическую пропаганду, а по дороге к счастью заражались капиталистическими пороками.

9

Ринама Волокоса долго была, как все, пока не разгадала государственный секрет. Это случилось в полузасекреченном учреждении под названием «почтовый ящик». До этого она работала в простой ксегенской школе учительницей цинафрийского языка. По сравнению с детским домом, куда она попала по распределению, школа была шагом вперёд, но надо было бежать дальше – к счастливому настоящему. В «почтовом ящике» Ринама работала младшей переводчицей – должность не весть какая, но она рассчитывала перейти в старшие. Военные и гражданские переводчики переводили техническую документацию для цинафроговорящих стран и поэтому были наполовину засекреченными.

Ох уж эта лимонная секретность! Над ней потешался весь ксегенский народ, но, разумеется, втихомолку, потому что громко было нельзя. Во всех странах есть свои табу, но в Лимонии их число перешагнуло через все мыслимые и немыслимые пределы. Экстремальная засекреченность создавала впечатление, что в ксегенском государстве ничего не происходит и ничего не может произойти. Как лимонцы соскучились по происшествиям! Они пытались их создавать самостоятельно, но чуть ли не каждая инициатива была наказуема. Маразм крепчал, а ксегенский народ становился всё беспечней и веселей. Патриотически настроенные граждане ещё верили, что поголовной засекреченностью страна борется со смертельно опасным, коварным, вооружённым до зубов капиталистическим противником. Но они не догадывались, что ксегенская пропаганда боится гласности, которая непременно разоблачит её полуправду; где это видано, чтобы пропаганда занималась собственным разоблачением!

Ринама веселилась вместе со всем народом, но в «почтовом ящике» с неё сбили весёлость. В своей молодой жизни Ринама не видела ничего подобного. Вообще ей везло в жизни, хотя и не сразу. Она родилась в Каубе – столице Байернаджазской республики ксегенского государства. Она очень любила свой родной город, «но странною любовью». Было много вещей, которые мешали любви. Например, хамство обслуживающего персонала, который не столько обслуживал, сколько хамил, потому что занимал прибыльные должности и не прибыльные посетители его раздражали; хорошо поставленная система взяточничества под местным названием «даш – баш»; бытовые межнациональные конфликты, которые провоцировали Ринаму «убираться к своим водяным»; сильный криминал, пугавший каубцев по ночам; сексуально озабоченные байернаджазские нацмены, от которых не было житья ни днём, ни ночью. Впрочем, нацменами они были для далёкого всемогущего Жевберна, а в своей республике они были нацболами. В нацменах как раз ходили водяные, а также десятки других наций, населявших Байернаджаз. Водяные гуляли по Каубу под большими лозунгами в свою честь, но это были только слова, которые не имели никакого практического подкрепления. К ним относились, как к безвкусному декору, без которого невозможно обойтись, и терпели вкупе с другими лозунгами, как то: «Слава ксегенскому народу!» или «Привет миллионному съезду!» Водяные учились в водяных учебных заведениях вместе с другими нациями, среди которых, кстати, были и байернаджазцы, предпочитавшие более надёжное водяное образование. Всюду бывшие имперцы, превратившиеся в «старших братьев», имели право и возможность разговаривать со своими «младшими родственниками» на родном водяном языке – вот, пожалуй, и все водяные преимущества, которые нация обязана была отрабатывать, исполняя свой священный ксегенский долг. Водяные честно заслужили свои «привилегии», служа связующим звеном между всеми ксегенскими нациями.

В результате получилось дружное сообщество людей, населявших солнечный Байернаджаз. Люди разных национальностей вместе учились, работали, отдыхали, веселились, печалились, спорили, конфликтовали, влюблялись, боролись, ненавидели. Они сообща любили свой родной Кауб, свой родной Байернаджаз, своё родное ксегенское государство и ненавидели «отдельные недостатки», которых было очень много.

Ринама любила вместе со всеми, а также самостоятельно – свою маму, своего папу и своего брата. Мама и папа были заслуженные, а брат катился по наклонной плоскости, где его удерживали от падения в пропасть близкие, любящие люди. Мама Генивея принадлежала к водяной нации и родилась в Водяной ксегенской республике – в крупном, богатом селе под названием Коноваловка. Все жители Коноваловки – водяные – говорили на чистейшем ниакурском языке (сказывалась близость другой ксегенской республики – Ниакуры, на территории которой Коноваловке довелось побывать на заре ксегенской власти). Папа Генивеи был рабочим, которого ксегенская власть выучила и выдвинула в начальники. Кроме этого, на протяжении жизни ему пришлось быть солдатом и командиром в четырёх войнах: первой мировой, гражданской, финской и второй мировой. Отовсюду он возвращался с наградами и ранениями, с последней страшной фашистской войны он вернулся с пулей около сердца и прожил с ней до восьмидесяти четырёх лет.

Мама Генивеи окончила церковно-приходскую школу и до революции прислуживала барыне. Выйдя замуж, она работала только на семью; на ней держался весь дом, который в Коноваловке назывался «хатой», и большое, зажиточное хозяйство. Генивея была старшей из трёх детей. Она росла смышленой и боевой девочкой. По моде того времени много занималась спортом и всегда ходила в лидерах, мечтала о героической профессии моряка или лётчика. В конце концов из чувства противоречия выбрала море (которое видела только в кино), потому что все друзья грезили о небе. Её учёба в Товсорском мореходном училище совпала с началом второй мировой войны. Когда миянгерские фашисты приблизились вплотную к Товсору, мореходное училище эвакуировалось на Казкав, где не было войны и было много еды.

Генивею, конечно, избрали комсомольским вожаком, а потом приняли в Коммунистическую партию. Вместе с другими курсантами девушка рвалась на фронт, но «друг всех моряков» Линтас лично попросил молодых патриотов продолжить учёбу, так как страна остро нуждалась в морских кадрах. После окончания училища Генивею направили на работу в Байернаджаз, чтобы она крепила дружбу народов и хилый байернаджазский флот. Там энергичный и трудолюбивый штурман быстро пошла в гору, но её карьеру подпортил завистливый молодой капитан Тиймирд, за которого влюблённая Генивея вышла замуж. Тиймирд был красивый и образованный мужчина с широкой водяной душой. Он родился в маленькой казкавской Еччне, где его отец устанавливал ксегенскую власть. Так же, как отец Генивеи, отец Тиймирда побывал на четырёх войнах. На последнюю – вторую мировую – он отправился в звании капитана.

Сын Тиймирд, которому было четырнадцать лет, убежал на фронт разыскивать отца. Ему это удалось, и безусый рядовой воевал бок о бок с любимым отцом; бил фашистов из миномёта и ходил в атаку, ловко орудуя штыком против здоровых, взрослых мужчин.

С фронта он попал в госпиталь, а из госпиталя – в байернаджазское мореходное училище. Сначала у Тиймирда ничего не было, кроме ранения и боевых наград. Но способный бравый морячок быстро сделал блестящую карьеру; он играючи перевыполнял план по ловле кильки, кутил в ресторанах, менял, как перчатки, женщин и в конце концов остановился на самой лучшей – голубоглазой помощнице капитана, о которой вздыхал весь байернаджазский флот.

Его мужскому самолюбию льстило, что строгая Генивея предпочла его всему остальному флоту; но то же самое самолюбие не могло вынести, чтобы женщина была равной мужчине. Поэтому как только стало известно о назначении Генивеи капитаном, он тут же отправился в Управление байернаджазского пароходства, чтобы помешать карьере жены. Расчёт водяного казкавца попал в самое яблочко. Начальник пароходства пошёл навстречу заботливому супругу и освободил от обременительных обязанностей капитана обременённую будущим ребёнком стеснительную женщину. Ни о чём не подозревающую Генивею это решение крайне изумило, но она совсем не огорчилась, потому что не она гналась за карьерой, а карьера гналась за ней.

Что касается ребёнка, то Миад появился на свет только через три года, а ещё через восемь лет родилась Ринама. Она была поздним ребёнком и любимицей всей семьи. Папа сдувал с неё пушинки, брат защищал от дворовых хулиганов, а за мамой она вообще была, как за каменной стеной. Тем не менее жизнь в семье не была безоблачной. В необъятной водяной душе Тиймирда Генивея занимала слишком мало места. По мере того, как его душа заполнялась чужими женщинами, терпение законной супруги иссякало; в конце концов оно лопнуло, и Генивея ушла из души и из жизни Тиймирда, захватив с собой детей. Водяная душа ловеласа выдержала это испытание, а водяное сердце сдало темп работы. Оно припомнило Тиймирду военные ужасы, трудовые конфликты, бытовые неурядицы – и разразилось инфарктом. В Каубе капитану больше делать было нечего, и он вернулся на маленькую родину – в Еччню. В бывшей семье появлялся наездами, чтобы проведать и поддержать детей. Его поддержка была не столько материальной, сколько моральной, поэтому Генивее пришлось поднимать детей одной. Самоотверженная женщина превыше всего ставила свой материнский долг, ради которого покинула море и устроилась на «земную» работу. На земле она выиграла в досуге, но проиграла в зарплате, во-первых, потому, что на суше не существует должности штурмана, а во-вторых, потому, что в ксегенском государстве можно было по пальцам пересчитать высокооплачиваемые профессии. Генивея начала со скромной работы в Управлении байернаджазского пароходства. Но вскоре честолюбие, работоспособность, честность, коммуникабельность, ум и характер сделали своё дело – и, как из рога изобилия, посыпались должности и награды. Конечно, её выбрали секретарём партийной организации байернаджазского пароходства, но в номенклатуру не пропускали, потому что она была чересчур честной и чересчур справедливой. Уделовой и практичной Генивеи от работы оставалось много свободного времени, которое она целиком и полностью посвящала Миаду и Ринаме.

На работе она была образцовой служащей, а дома – образцовой мамой. Дочь, как губка, впитывала образцовое мамино воспитание. Она очень хорошо училась, много читала и много дружила; занималась баскетболом и пела в хоре; играла в школьных спектаклях и изучала цинафрийский язык; ходила в кино, в театры и на концерты; вкусно ела и хорошо одевалась; с мальчиками не гуляла, не курила и не сквернословила; была честной, красивой, гордой, умной и обаятельной. Чтобы не испортить образец, Генивея брала на себя всю грязную и чёрную работу, позволяя образцовой белоручке расти заносчивой, вспыльчивой и надменной. Миаду она ничего не позволяла, и он рос полной противоположностью сестре. В наказание Генивея не брала сына в путешествия, к которым образцовую дочь приучала с раннего возраста.

10

Вместе с мамой Ринама объездила чуть ли не все республики огромного ксегенского государства. Страна занимала шестую часть планеты, и на её разнообразной территории разные люди жили по-разному. И всё же повсюду потихоньку текла узнаваемая устоявшаяся ксегенская жизнь, в которой Ринама чувствовала себя, как дома. Правда, в некоторых местах ей напоминали, что она приехала в гости; например, в Катрибилпе, которая присоединилась к ксегенскому государству перед второй мировой войной и не ощущала себя вполне ксегенской. На протяжении лунной истории Катрибилпа то входила в состав Лимонии, то выходила из неё. Коренные жители редко жили независимо, чаще всего они являлись чьим-нибудь придатком. Поэтому Катрибилпа была населена разными народностями, к которым аборигены относились настороженно, оберегая чистоту катрибилпийской крови и катрибилпийского языка. Тем не менее в Катрибилпе тоже были смешанные браки, но совсем немного, особенно по сравнению с Каубом. Как правило, байернаджазцы с удовольствием женились на водяных девушках, которые тоже охотно вступали в смешанные браки, потому что надо было выходить замуж, а по статистике на десять водяных девчонок приходилось девять водяных ребят. Ещё меньше в Катрибилпе было вывесок на водяном языке, на что ксегенская власть смотрела сквозь пальцы. Вообще она явно ослабила вожжи в этом привилегированном крае, не мешая катрибилпийцам обеспечивать себя продуктами и товарами. Те лимонцы, которым ксегенская власть очень сильно мешала, приезжали в Катрибилпу отовариваться. Коренные жители с большим трудом скрывали неприязнь к приезжим согражданам, отворачиваясь от людей, говоривших на чужом языке.

Ринама с клокочущим возмущением относилась к националистам; они были чужие, а все остальные лимонцы – свои, близкие, понятные. Среди близких и понятных байернаджазцев было немало сексуально озабоченных хулиганов, которые доставляли Ринаме много беспокойства и неудобств. После окончания средней школы девушка убежала от них в Водяную республику, где неустанно гонялась за синей птицей счастья. Со второй попытки Ринама обосновалась в столице Водяной республики и всего ксегенского государства – непреодолимо притягательной и совершенно невозможной Совкме. От всех других городов Лимонии столица отличалась невероятными размерами. В ней всё было громадно: дома, проспекты, парки, в которых копошились человеческие муравейники, от которых отбивались отдельные особи, терявшиеся в необъятных столичных просторах. Совковые особи сновали вперёд и назад, сталкивались друг с другом; как муравьи, узнавали «своих» по запаху; однозапаховые кучковались, а разнозапаховые разбегались в разные стороны.

Когда Ринама приехала в столицу в первый раз, её острому обонянию все совковые запахи показались чужими. Она с треском провалилась на первом и главном вступительном экзамене в Институт иностранных языков. Она не сдала цинафрийский язык; и в этом не было ничего удивительного, так как от абитуриентов требовалось абсолютное знание чужого языка. Огорчённая, но не сдавшаяся девушка возмечтала о том, чтобы чужие совковые запахи стали ей родными. (Как всегда, она добилась своего, хотя покорение Совкмы продолжается до сих пор, потому что этот город непобедим). Вторую попытку Ринама предприняла через год, и она оказалась успешной. Настойчивая и скрупулёзная работа под руководством опытного репетитора ейверского происхождения – обаятельной и очаровательной Ребекки Ивановны – наконец увенчалась успехом – и Ринама поступила на цинафрийский факультет Совкового Педагогического института. Она сняла комнату в коммунальной квартире в самом центре Совкмы – в Рушниковом переулке – и приступила к дегустации совковых запахов. Очень скоро выяснилось, что все запахи были родные, ксегенские, только со своеобразными столичными нюансами. Ринама шарахалась от запахов алкоголя, никотина и мужского пота; зато, как бабочка, летела на соблазнительные запахи тонких духов под цинафрийскими названиями «Папийон», «Клима» и «Шанель». Кроме того, её привлекали насыщенные запахи неуёмной рушниковой толпы и знаменитых столичных театров; головокружительные запахи совковых парков и танцплощадок; вкусные запахи кафе, кулинарий и магазинов; пресные запахи библиотек и кинотеатров. Способная девушка везде успевала и при этом была на хорошем счету в институте. В Совкме она ела и одевалась ещё лучше, чем в Каубе, потому что в столице было всё на любой вкус; но Ринаме не нужно было всё, а только то, что ей больше всего нравилось. Она получала то, что хотела, с помощью неиссякаемой энергии, которую щедро растрачивала в немеренных совковых очередях; а также с помощью неиссякаемых денег, которыми её снабжала классическая мама, вернувшаяся на море в качестве пассажирского помощника капитана. Однако на первое место девушка ставила помощь друзей, которых в неистощимой столице было видимо-невидимо. Ринама чувствовала себя в Совкме, как у себя дома, – в своём родном Каубе. Повсюду была Родина, родные ксегенские люди-добропорядочные, отзывчивые, сердобольные. С их помощью Ринама поселилась в тихой коммунальной квартире с интеллигентными соседями, которые тоже стали её друзьями. Но больше всего друзей она нашла в родном институте. Педагогический институт был большой, состоял из пятнадцати факультетов, разбросанных по всей Совкме. Они различались по профилю и по профессионализму. Цинафрийский факультет был одним из лучших, а может быть, самым лучшим. Его профессиональный и человеческий уровень определялся уровнем преподавательского состава. На факультете работали высокоинтеллигентные люди; каждый из преподавателей был, как минимум, интересной личностью. Им удалось создать атмосферу трудового соперничества, свободы самовыражения, взаимного уважения, почитания таланта и красоты. Половина преподавателей цинафрийского языка относилась к водяной нации, другая половина – к ейверской; и в этом не было ничего удивительного, во-первых, потому, что республика была водяная, а во-вторых, потому, что ейверы в ней обжили лучшие места. В политику эту многострадальную нацию не пускали (вероятно, сказывался линтасский синдром), на фабрики и в колхозы она сама не шла (вероятно, чуралась тяжёлого физического труда), а вот около заграницы ейверов было очень много. Дело в том, что цинафрийский факультет находился очень близко к загранице, и все преподаватели и студенты были выездными. Они ездили в Цинафрю и в цинафроговорящие страны, в то время как цинафрийцы приезжали к ним на факультет. А заграница – это деньги, это «тряпки», это перспектива. Жившие по дарвиновскому закону ейверы зарабатывали широкую жизненную перспективу трудом, талантом, жизнеспособностью, национальной круговой порукой. Они легко просачивались сквозь разрозненных водяных – всё дальше и дальше, за самую далёкую границу – и оседали там навсегда.

11

Ринама пережила на факультете первый массовый исход ейверов в страны обетованные. Это был апогей «холодной войны». Победа всё больше склонялась на сторону противника, опиравшегося на ксегенских диссидентов. Про них Ринама впервые узнала на факультете, а потом прочла в официальном справочнике. Оказалось, что в Лимонии есть люди, которые не приемлют ксегенскую власть, и этих диссидентов очень мало. Власть с ними борется и в наказание высылает за границу; диссиденты сопротивляются изо всех сил и иногда в знак протеста сами туда уезжают, если, конечно, прорываются сквозь «железный занавес». В это же время Ринама впервые познакомилась с «самиздатом», где печатались диссидентские авторы. Она не заметила большой разницы между диссидентским и ксегенским литературным творчеством и пришла к выводу, что диссиденты – такая ксегенская каста, которая по разным причинам не нравится ксегенской власти. Впрочем, Ринама не долго читала нелегальную литературу, потому что признанные властью писатели и поэты ей нравились больше. Её родные факультетские ейверы, сбежавшие в другие страны, не были диссидентами; они были «колбасниками». Так в народе называли лимонцев, прорвавших «железный занавес» в поисках «манны небесной». В массовой эмиграции семидесятых годов XX века преобладала ейверская нация, внемлющая зову предков. Он раздавался из молодого ейверского государства Зальрии, появившегося, кстати, при поддержке всемогущей Лимонии. Зальрии нуждался в ейверских гражданах, а они были разбросаны по всей Луне; но больше всего ейверов проживало в Акимере и в Лимонии. Зальриийские власти развернули пропаганду по всему антилимонному фронту, чтобы выудить из ксегенского государства как можно больше потенциальных соотечественников. Им помогали акимерзкие власти, которые взяли Зальрии под своё покровительство – в качестве «холодного орудия» в беспощадной «холодной войне». Кроме «холодных» боевых действий, ейверское государство вело «горячие» боевые действия против бараев, стремившихся вернуть отобранные у них земли. Для защиты отвоёванной территории Зальрии нуждался в пушечном мясе, которое в большом количестве проживало в ксегенском государстве. Это «мясо» со всех ног бросилось на штурм «железного занавеса», протискиваясь в пропагандистский проём, который капиталисты прорубили в Лимонию. К ейверам присоединились «колбасники» других национальностей, разбежавшиеся по белу свету в поисках мясной колбасы, коньячных конфет и продажных женщин. Среди искателей капиталистических приключений затесались преподаватели и студенты цинафрийского факультета. Они все были ейверами и ринамиными друзьями. Их было немало, во-первых, потому, что у Ринамы было много друзей, а во-вторых, потому, что на факультете было много ейверов, которые, как рыбаки, видят друг друга издалека. Напрашивается вопрос: как высокоразвитые ринамины друзья превратились в зальриийское пушечное мясо? А они в него и не превращались, потому что никто из них не поехал на родину предков. В Лимонии эти люди имели всё, кроме высокого уровня жизни. Вместо того чтобы ждать у моря погоды, они отправились по течению капиталистической пропаганды в богатые страны за лёгкой и красивой жизнью. Сквозь призму пропаганды эти государственные иждивенцы смогли разглядеть только блестящую импортную упаковку, которая слепила им глаза. Они обижались на родное ксегенское государство, как дети обижаются на родителей за то, что те их кормят не конфетами в красивых обёртках, а манной кашей и рыбьим жиром. Впрочем, для большинства ейверов большой родиной являлась вся вместительная Луна, а малой родиной – то конкретное место, где им лучше всего жилось. Варясь в собственном соку в необъятной ксегенской железной кастрюле, ксегенские ейверы стали по-ксегенски наивны и доверчивы. Рядом с ними варились другие народности, которые все вместе составили великий ксегенский народ. Небывалое сообщество сформировалось на основе потрясающей лимонной пропаганды и потрясающих условий жизни. На протяжении десятков лет изо дня в день лимонцам приходилось выслушивать сказки о том, что без созревшего пролетариата нигде ничего хорошего быть не может. Причём сам лимонный пролетариат к этой неумной пропаганде не имел никакого отношения, так как в ксегенском обществе не было передового привилегированного класса, а придушенных Линтасом рабочих ксегенская власть использовала в своих целях наряду с другими лимонцами. Ещё одним краеугольным камнем ксегенской пропаганды было обещание скороспелого коммунизма, который ассоциировался с земным раем. После того, как, вопреки предсказаниям недалёкого Вёрщуха, коммунизм не созрел к обещанному сроку, лимонцы, наконец, стали догадываться, что ксегенская власть пудрит им мозги и вешает лапшу на уши. Образованность, которой пичкали народ, находилась в обратно пропорциональной зависимости к коммунистической вере. Когда лимонцы намного превзошли доходягу Жевберна в грамотности, они окончательно потеряли к власти доверие и стали к ней в оппозицию. Но от пропаганды деваться было некуда; она требовала к себе постоянного внимания, и лимонцы относились к ней, как школьники относятся к правильной учительнице, талдычащей прописные истины. Они добросовестно усваивали хорошие правила, но им всё время хотелось нашкодить. В кромешной тьме они слушали вражеские радиоголоса, которые разоблачали ксегенскую пропагандистскую полуправду. Они ещё не знали, что на самом деле эта полуправда была четвертьправдой. Но наивные и доверчивые лимонцы не знали и другого: откровенная капиталистическая пропаганда сама была четвертьправдой. Она пудрила ксегенским гражданам мозги капиталистической пудрой и вешала им на уши капиталистическую лапшу. Капиталистическая волшебница манила лимонцев, как Хозяйка медной горы, и разнонациональные зомби очертя голову устремлялись на её зов, проходя сквозь железную стену вместе с килограммами драгоценной лапши на разбухших, утомлённых ушах.