Ты обязательно простишь

– И я уже все буквы знаю! И читать умею! Ерундовские уроки!

– Ага. Ерундовские.

За детьми единогласно был отправлен Марти как самый бесполезный в кулинарных делах. Когда он подошёл к школе, там уже стояли Илькина и Мишкина мамы, а со стороны улицы Марата приближалась бабушка Андрюшки. Если бы на месте Марти был кто-нибудь другой, вероятно, события, которым суждено было случиться, произошли на много лет раньше. Но у судьбы свои причуды. Обе мамы и бабушка поздоровались, как старые знакомые, коротко обменялись впечатлениями о школе и разошлись, когда первый «Б» с весёлым гомоном вырвался из дверей. Марти не обратил на них никакого внимания.

К приходу виновников торжества в просторной коммунальной кухне накрыли общий стол. По случаю праздника его сервировка была соответственно праздничной. Любимый Анькой и взрослыми, но не любимый Антошкой рассольник перелили в фамильную супницу Игнатовых и поместили в середину композиции из тарелок, столовых приборов, соусницы со сметаной, салфетницы, хлебницы, а также бокалов для вина, гранёных стопок для водки и стаканов для лимонада. Перед тем, как приступить к еде, детей одарили шикарно изданными сборниками русских сказок с иллюстрациями Билибина, но рассматривать их разрешили только после еды, чем простимулировали скоростное поглощение первого и второго. На второе были приготовлены цыплята табака, которых, наоборот, любил есть Антошка, но не очень любила Анька. Взрослые были всеядными, да и меню составляли коллективно, поэтому для них сюрпризом за столом оказался только «напиток от ДД», как назвала его Яна Ивановна. Напиток был странный. Вроде бы алкогольный, но, как всем показалось, недостаточно крепкий. Он имел непривычный цвет и ещё более непривычный вкус.

– Демьян Силантьевич, на сей раз Вы нас окончательно заинтриговали. Что это такое? Может быть, хоть сегодня раскроете секрет? – попытался прояснить состав и происхождение напитка Олис Тойвович. – Граждане, я ошибаюсь, или ЭТО, и правда, отдаёт молоком?

– Правда-правда, – поддержали его хором соседи.

– Итак, Демьян Силантьевич. Признавайтесь. Мы от Вас не отстанем. Что это такое? – интерес Олиса был неподдельным.

– Что-то мне это напомнило… – задумчиво произнесла Яна Ивановна. – Ой! Вот старая склеротичка. Совсем забыла. У нас же ещё подарок… – с этими словами она вышла из кухни.

– Это, – Демьян усмехнулся, покосился куда-то в сторону четы Карху, а затем, как будто нехотя, тихо закончил, – арачка, – больше никаких объяснений от него добиться не удалось.

* * *

3 июля 1936

Я честно собирался вести дневник методично, каждый день. Не получается. Никак. Вот пропустил вчерашнее число. Устал к вечеру так, что глаза слипались, а ручка просто выпадала из пальцев. Сегодня тоже устал, но записать всё просто необходимо. Иначе я перестану уважать сам себя.

Так вот. Вчера, 2 июля, мы в шесть часов утра выехали в деревню Огни (местные ставят ударение на первый слог). Деревня эта недалеко, всего в трёх километрах от Усть-Кажи, так что к ночи мы вернулись обратно. Дорога прошла легче, чем до Ути, а вот жители были не столь приветливы. Но нам всё равно удалось разговорить несколько человек. Поездка в результате оказалась не очень плодотворной, записали мы совсем немного слов, на прояснение значений потратили несколько часов. Приведу один пример, как иногда, казалось бы, знакомые слова имеют совершенно незнакомое значение. Когда мы, постучавшись, вошли в первую избу, то услышали обрывок разговора:

– Ну, набуткался? Навидишь обабки-то!

– Да ты сама ж навяливала.

– Навяливала, а ты и рад накладать.

«Набуткаться», как выяснилось, значит «наесться или напиться досыта». «Навидеть» – это «любить». Думаю, от этого «навидеть» образовалось «ненавидеть». А может, наоборот? Это надо выяснить. Что же получается? Тогда должно быть слово «нависть», то есть «любовь»? Как много ещё нужно исследовать! «Навяливать» – совсем не вялить что-то, а «настойчиво предлагать». «Обабок» – местное название белого гриба. Попутно узнали, что шампиньоны здесь зовутся «назёмниками». И совсем просто с «накладать» – «класть, накладывать». Похоже, скорее, на просторечие.

Времени мы потратили много, а толку получили каплю. Наверное, поэтому мы так устали. Когда работа идёт споро, силы сами откуда-то берутся. А когда вот так, как вчера, вся энергия улетучивается, и чувствуешь себя к вечеру просто ветошью. Даже наша Катерина выглядела бледной и сразу, как приехали, ушла спать. И ужинать не стала.

Сегодня, уже традиционно, встали рано. Нам дали другого проводника, который представился Мефодичем, с другой лошадью. Наша хозяйка почему-то назвала её «берёзовой». Мне это слово никак не давало покоя, и в дороге я поинтересовался у проводника, что она имела в виду. Мефодича мой вопрос позабавил, но он объяснил, что это масть у лошади такая. По внешнему виду так называется.

Ехали мы снова через лес, часа три или немного больше. Сначала по направлению к Ути, но немного, с километр, не доезжая, отклонились в сторону. Пару раз останавливались. Во время одной из остановок куда-то подевался, а потом нашёлся Дёма. Вернее, он отошёл за кусты по естественной надобности, а сам, по его же словам, решил осмотреть какие-то необычные растения, после чего углубился в лес дальше, чем планировал. Он же у нас специалист во всём. И лингвист, и натуралист, и ещё много кто. Мы минут десять его окликали, пока он не появился. Пришёл Дёма совсем не с той сторону, в которую уходил. Всю дальнейшую дорогу он был молчалив, думал о чём-то своём, на вопросы иной раз отвечал после заминки, как будто не сразу соображал, чего от него хотят. Потом вдруг вытащил из одного кармана тетрадочку, из другого – карандаш и начал что-то быстро рисовать. Очередная загадка нашей экспедиции. А может, он просто влюбился? Или стихи сочинял?

Деревня, в которую мы прибыли, имеет смешное название Комары. Домов в ней много. По сравнению с Огнями. И жители радушные. Встретили нас словно дорогих гостей. Председатель сельсовета лично вышел нам навстречу, предложил пообедать. Накормили нас прямо в сельсовете. Председатель и его жена (просто «кровь с молоком», весёлая) расспрашивали про Ленинград, про то, как организуют такие экспедиции, трудно ли нам, городским, в их деревенских условиях, да и просто о жизни. Они же рассказали нам местную легенду. Или, пожалуй, притчу. Алтайцы, как, впрочем, и другие народы, всегда были склонны одушевлять явления природы. О реках я уже писал, а теперь запишу короткую, но очень мудрую историю.

Жил когда-то в тайге один охотник. Он надолго уходил в чащу леса. И вот однажды зашёл он так далеко, что не успел к ночи вернуться домой. Он очень устал и чтобы отдохнуть и выспаться нашёл старый кедр, такой старый, что хвоя, годами осыпавшаяся с его кроны, образовала у его ствола мягкую подушку. Охотник прилёг на эту подушку и быстро уснул. Проснулся он оттого, что услышал чей-то тихий разговор. Он прислушался и вот что услышал. Старый кедр жаловался молодому, что очень устал и не может больше стоять. Молодой кедр спросил удивлённо, почему же тогда он не падает, ведь пришла пора, и вчера он точно так же жаловался на усталость. На что старый кедр ответил, что упал бы ещё вчера, да под ним прилёг изнурённый человек. Услышав это, охотник встал, благодарно обнял ствол старого кедра и отошёл в сторону. Старый кедр вздохнул с облегчением и упал на землю.

Мне кажется, что это о том, как внимательно и бережно следует относиться ко всему, что тебя окружает. И быть благодарным за любую малость, за доброту. Впрочем, кто-то может усмотреть здесь иные смыслы.

Уезжали мы в прекрасном настроении. Завтра снова поедем в Комары, так как здесь оказалось много не просто старожилов, но и выходцев из разных губерний России со своими языковыми особенностями. Интересно, что они, почему-то никак не ассимилируют друг друга. Для обозначения одних и тех же предметов в одном дворе употребляют одни слова, в другом – другие, но при этом все всё понимают. Очень интересный феномен.

А ещё в этой местности, говорят, до сих пор живут шаманы. Вот бы увидеть хоть одного за «работой». Когда я на обратном пути спросил у Мефодича, не знает ли он какого-нибудь шамана, тот строго на меня посмотрел и сказал, что всё это антинаучные бабьи сказки. А потом разразился речью на тему «опиума для народа». Вот уж точно «умом Россию не понять»: Мефодич, у которого едва ли найдётся за душой два класса какой-нибудь церковно-приходской школы, рассуждает об антинаучной сущности шаманизма, да ещё в выражениях какого-нибудь лектора научпросвета. А может, он, и правда, лектора слушал? Приезжают же к ним с лекциями. Хотя бы из Бийского музея. Но удивила меня не только речь Мефодича – во время нашего разговора рядом сидел Дёма, и у меня создалось впечатление, что он мог бы привести доказательства обратного. Что-то мне подсказывает, что о шаманах он знает больше нашего проводника, и что неспроста он сегодня пропадал в лесу. Впрочем, пока это только мои домыслы.

Всё. Заканчиваю отчёт. Меня ждёт «девушка-эхо», чтобы вместе полюбоваться закатом. И я обязательно пойду, несмотря на тяжесть в голове и слипающиеся глаза.

* * *

1975

Азим Булатович не мог пропустить такое ответственное мероприятие, как первое родительское собрание в школе. Нет, жене он полностью доверял, но хотел лично ознакомиться с обстановкой в классе, приглядеться к учительнице и ещё… Он и сам не знал, что ещё. Просто Абдулов сильно любил своего сына и хотел полноценно участвовать в его жизни, иметь чёткое представление о новых условиях, в которых оказался его малыш. А поскольку выводы он привык делать только на основе собственных наблюдений, то и на собрание отправился сам.

Первая, кого увидел Абдулов, войдя в класс, была Екатерина Владимировна Яскевич. «Значит её внук учится вместе с Наилем. Так-так…», – нельзя сказать, что открытие его обрадовало. С этой дамой Азим Булатович был знаком когда-то, очень давно, во времена своего почти забытого детства. Поначалу тётя Катя Азиму очень понравилась. Тёте на тот момент было двадцать два года, но десятилетнему мальчику она казалась зрелой женщиной, тем более, что за плечами у неё уже был почти законченный университет. Сначала его поразила красота этой приезжей. Сама Яскевич красавицей себя не считала. Она признавала некоторое своё сходство со знаменитой актрисой Марией Стрелковой, но не более того. Азим, который просмотрел фильм «Весёлые ребята» раз пятнадцать, это сходство тоже заметил, о чём с детской непосредственностью не преминул сообщить Яскевич, чем вогнал её в краску. Она с позиции своих лет, высокой образованности и комсомольской «праведности», по возможности деликатно, постаралась объяснить мальчику, что его заявление бестактно. Почему сравнение с киноактрисой показалось ей бестактностью, объяснить Екатерина не могла. Вероятно, её смутил откровенно восхищённый взгляд «маленького нахала». Тем не менее, они тут же разговорились. Сначала о кино, потом о литературе и, наконец, о математике, в которой Азим разбирался не в пример лучше «взрослой тёти». Но тётя в своё время училась в школе так же отлично, как и в университете, и школьную программу по математике забыть ещё не успела, поэтому могла поддержать беседу с четвероклассником. Их дружба длилась целую неделю, а потом произошёл ряд событий, вспоминать о которых Азим Булатович не любил. То, чему он оказался свидетелем, было неправильно, с его точки зрения, опасно и ничего хорошего, как показала жизнь, участникам не принесло.

Вторая встреча с Яскевич случилась спустя тридцать лет в Ленинграде. Это был самый счастливый период в жизни Азима Булатовича. Сразу три знаменательных события привели его в состояние, близкое к эйфории: успешная защита докторской диссертации, получение отдельной квартиры в центре города, что казалось невероятным подарком судьбы, и женитьба на очаровательной восемнадцатилетней пианистке. На третий день после переезда на новое место жительства на лестничной площадке этажом ниже он случайно наткнулся на сцену семейного прощания. Сначала он услышал: «Мамочка, не волнуйся. Всё будет хорошо. Как долетим, сразу телеграфируем». А потом увидел двух молодых людей с рюкзаками, сбегающих по лестнице, и пожилую женщину в дверях квартиры, которая с тревогой смотрела им вслед. Лицо женщины показалось Абдулову знакомым, но он не стал задумываться над этим – дома его ждала молодая жена. Через пару недель Азим Булатович обнаружил в почтовом ящике письмо, адресованное некто Е.В.Яскевич. «Почтальон, наверное, ошибся», – подумал он и решил не бросать послание в нужный ящик, а передать его лично, тем более, что, разбирая свою корреспонденцию, он успел подняться на два лестничных пролёта и находился как раз у нужной квартиры. Он потянулся к звонку, но отдёрнул руку. Звонить почему-то не хотелось. В памяти промелькнуло что-то, Абдулов не успел понять, что. «Что за глупости», – подумал он и нажал на звонок. Когда дверь открылась, Азим Булатович Абдулов, доктор наук, профессор, ощутил себя десятилетним любителем математики Азимкой. Перед ним стояла юная Мария Стрелкова. Вернее Катерина, так похожая на знаменитую актрису.

– Простите, Вам кого? – Яскевич его не узнала. Да и как можно было в этом импозантном взрослом мужчине узнать непрезентабельного, худенького мальчишку, с которым она общалась тридцать лет назад. Разве что глаза были те же, чёрные, глубокие, смотревшие сейчас пристально и удивлённо.

– Екатерина Владимировна, – Азим вдруг вспомнил её отчество, – это Вам. Случайно бросили в наш ящик, – он протянул женщине письмо.

Яскевич взяла письмо.

– Спасибо. А откуда Вы знаете, как меня зовут? Мы с Вами знакомы? – она внимательно посмотрела на Азима.

– Екатерина Владимировна, я Азим. Помните? Бия? Вы взялись доставить меня к дедушке…

– Боже мой! Азим… Как же… Да что я, проходи…проходите! Тебя, Вас не узнать…

– Зовите меня, как тогда, на «ты», пожалуйста, – Абдулов вошёл в квартиру.

– Боже мой! Боже мой! Что ты? Как ты? Добился, чего хотел? – засыпала его вопросами Яскевич, провожая в комнату. – Садись, садись. Сейчас чаю выпьем.

– Спасибо, Екатерина Владимировна… – в комнате света было больше, чем в прихожей, и Азим Булатович разглядел потяжелевшую фигуру, огрубевшие черты и мелкие морщинки на некогда гладком, одухотворённом юностью лице. Только походка Яскевич не изменилась. Ступала она твёрдо, прямо держа спину. «Настоящий комсорг», – подумал Абдулов.

– Зови меня, как тогда, тётей Катей, – предложил «комсорг». – А лучше просто Екатериной. Знаешь, в наши годы возрастные границы сокращаются, – она усмехнулась. – Десяток лет уже не срок.

– Спасибо, Екатерина, – обращение без отчества далось Азиму Булатовичу с трудом. – Десяток лет теперь не срок, конечно. Но чай как-нибудь в другой раз. Мне сейчас домой надо. Я вот только письмо занёс. Я теперь Ваш сосед, видите ли. Так что, думаю, ещё не раз увидимся.

– Как же, как же. Но в двух словах хотя бы. Исполнил ты свои желания? Стал математиком? Впрочем, вижу. Стал, – Екатерина Владимировна оглядела гостя с ног до головы. – Если и не математиком, то руководителем точно.

– Математиком. И руководителем, – Азим улыбнулся. – А Вы? Филолог? Учёный?

– Кабы так… – вздохнула Яскевич. – Я библиотекарь. Правда, грех жаловаться. Заведую библиотекой Крылова. Детской. Дело своё люблю. А наука… Что ж, много воды утекло… А помнишь… Сейчас… – она засуетилась и скрылась где-то в глубине квартиры.

Азим уже решил, было, что «тётя Катя» о нём забыла, и подумал, не уйти ли «по-английски», но тут раздался её голос:

– Азим, иди сюда! Посмотри, что я сохранила.

Азим прошёл в дальнюю комнату. Яскевич стояла у книжного шкафа. В руках у неё было то, чего не должно было быть. То, что ни в коем случае нельзя было привозить в Ленинград, из-за чего уже произошло много неприятного и, видимо, грозило произойти ещё больше. Азим не удержался от восклицания:

– Екатерина! Екатерина Владимировна! Зачем Вы привезли это сюда?! Зачем? Ведь всё это даже в музей нельзя было отправлять. Вы до сих пор не понимаете…

– Я думала… Не я одна, в конце концов. Это память. Просто красивая вещь. И не надо вкладывать в неё смысла больше, чем есть на самом деле.