Очередная волна ужаса окутала меня с головой, и я не выдержала. С воплем подскочила, стряхивая морок, опрокинула лавку, задела чашку, и остатки сбитня липкой жижей выплеснулись на стол, а я с коротким всхлипом оттолкнула от себя мужчину и, подвывая, бросилась к двери!
И только пробежав версту от деревни, я остановилась и без сил привалилась к шершавому стволу кряжистого дуба. И осознала, что ивовая корзина со столь необходимыми снадобьями, рукавицами и купленной в лавке сладкой булкой, осталась стоять на полу харчевни, возле ножки стола! Я застонала в голос, медленно сползла и уселась на корточки, обхватив колени руками.
И только сейчас заметила крепко зажатое в кулаке… кольцо?
Что это? Я медленно раскрыла ладонь, в ужасе уставившись на собственную руку.
Закрыла глаза, досчитала до десяти и снова открыла. Оно по-прежнему было там. Кольцо. Тусклая серая спираль на кожаном шнурке – разорванном. Тупо смотрю на него еще минуту. Нет, я все же не совсем безмозглая и уже понимаю, что, когда отталкивала то страшное, с не человеческими глазами чудовище, каким-то образом умудрилась сорвать этот шнурок с его шеи, но вот воспринять это событие и как-то его переварить мой разум категорически отказывался!
Что мне теперь делать, я не знала. Одно было совершенно ясно: туда я не вернусь ни за что. Очень хотелось разрыдаться в голос, просто от страха и непонимания, но я не стала. Вряд ли мне сейчас это поможет.
Когда ноги окончательно затекли, я все-таки встала и медленно поплелась в сторону приюта. Тусклую спираль на шнурке просто засунула в карман, что с ней делать – решу потом, сейчас были проблемы поважнее.
Глава 4
До приюта я добрела уже впотьмах, еле переставляя от усталости и пережитого ужаса ноги. Горестно размышляя о том, что же я скажу травнице, и горько сожалея о забытой корзине, я даже не обратила внимания на застывшего за воротами привратника.
В коридорах было пусто, все на вечерних занятиях. Я доплелась до каморки травницы и со всхлипом открыла дверь.
– Данина, я…
Она вскинула на меня воспаленные, лихорадочно блестевшие глаза.
– Ксеня умирает.
Онемев, я мгновение смотрела на травницу, силясь понять, что она сказала, и как с моей безрассудной и веселой Ксенькой можно соотнести такое страшное слово, как «смерть». А потом бухнулась на колени перед кушеткой.
Подруга лежала спокойно, словно спала. Чуть влажные ее кудряшки потемнели от пота, и завитки прилипли к бледному лицу, с которого словно схлынули все веснушки. Ресницы подрагивали, словно снился Ксени занимательный сон.
И пятна…
Столь красноречивые и жуткие в своей неотвратимости сине-фиолетовые пятна чернильной гнили, из-за которых эта болезнь и получила свое название. Везде: на тонкой шее, на груди, крепких запястьях, животе… ужасные убийственные предвестники смерти…
– Ей стало хуже, когда ты ушла, – вытирая глаза ладонью, сказала Данина. – Я ничего не могла сделать.
Я молча села на кушетку, обняв худенькое тело подруги.
– Ветряна… – начала травница, но замолчала.
Я знала, что она хочет сказать. Нельзя трогать больного гнилью, чернильные пятна заразны, переползут с умирающего на живого, как паразиты поселятся в теле, подточат изнутри. Но мне было все равно. На всей земле у меня только одна родная душа, один близкий человечек. И я не оставлю ее.
– Не уходи, Ксеня, – просила я, – пожалуйста… У меня больше никого нет.
Данина отвернулась. Тяжело шаркая, отошла к остывающему камину, я услышала оттуда ее сдавленные всхлипы.
Про корзину она не спросила. Да и ни к чему. Нет лекарства от чернильной гнили. Я это знала не хуже травницы.
Я прижала к себе подругу, баюкая, словно маленькую. Ксеня не реагировала. Дыхание ее натужное, трудное, с хрипом вырывалось из горла, замедляясь, прерываясь…
– Я не могу тебя потерять. Не могу, Ксенька, слышишь? Пожалуйста, ну пожалуйста…
Безвольное холодное тело ее словно тяжестью наливалось. Так тяжелеет человек, засыпая…
…Я попала в приют осенью. Помню грязную дорогу перед воротами, черные остовы облетевших деревьев, тянувших к небу сухие, скрюченные ветки-пальцы. Риверстейн мрачно нависал над размокшей долиной, ощерившись узкими окошками и распластав, как ворон, каменные крылья. Настоящие живые вороны молча и выжидающе сидели на столбах и кружились над воротами, оглашая округу зловещими криками. Я помню, как стояла у входа, с ужасом взирая на эту черную громадину, казавшуюся мне страшной обителью чудовищ, и испуганно комкала в ладошках грязный платок. Я не помню, как очутилась здесь и кто меня привез, самое первое мое воспоминание – это зловещая глыба Риверстейна, угрожающе рассматривающая меня, словно собираясь сожрать.
А потом в облезлых, облетевших кустах что-то завозилось, зашевелилось. Я отскочила с диким визгом, а из зарослей вылезло нечто грязное, конопатое, с куцыми косичками и измазанными глиной ладонями.
– Чу! – насмешливо брякнуло это нечто, при ближайшем рассмотрении оказавшееся девчонкой,– и что это здесь за плакса такая?
– Я не плакса!– хотелось обидеться, но любопытство победило: – А что ты делала в кустах?
Девочка задумалась, подозрительно меня рассматривая и решая, можно ли мне доверить Большую Тайну. И, видимо, сочла меня достойной великой чести.
– Я ищу сокровища гномов! – важным шепотом поведала она. – Хочешь со мной? Я Ксеня,– и протянула мне измызганную ладошку.
Еще бы я не хотела! Так что, когда нас обнаружили настоятельницы, мы уже обе были с ног до головы перемазаны глиной и присыпаны опавшими листьями.
Влетело нам знатно! Даже не отмыв, нас заперли в темном чулане. Правда, Ксеньке было не привыкать к подобному времяпровождению, а я была так увлечена непосредственной живостью моей новой знакомой, что и не заметила наказания. Через сутки мы вышли оттуда закадычными подружками.
…И теперь моя солнечная Ксеня, такая живая и веселая, засыпает на моих руках. Засыпает вечным сном, из которого нет возврата…
– Тихо-тихо в соснах ветер шелестит… Тихо-тихо что-то соснам говорит… баю-бай, стволы качает он крылом… Засыпают, засыпают сосны сном…
Вспомнила я слова Ксенькиной детской песенки. Ее пела подружке бабушка, до того, как преставилась, оставив внучку круглой сиротой. И Ксеня шептала ее мне, когда я не могла уснуть, мучаясь кошмарами или переживая очередное несправедливое наказание.
Я закрыла глаза. Я не буду сейчас ни о чем думать. Ничего нет, кроме этой минуты, кроме засыпающей на моих руках Ксени, кроме исчезающего ее дыхания. Кроме ветра в соснах, который шелестит, сливаясь с этим дыханием. Кроме тонкого месяца, смотрящего на нас сверху. Кроме бескрайнего, необъятного ночного неба с россыпью звезд.
Я хочу, чтобы ей приснились хорошие сны. Как в добрых сказках, которые мы так любили в детстве.
– … спите, сосны, говорит он, надо спать… Чтобы завтра в небо ветвями врастать… Чтобы сок земли корнями пить… надо спать. Так ветер говорит.
Я прижалась щекой к щеке подруги. Тонкая. Как молодая сосенка. Мне всегда она представлялась такой: упругим, налитым жизненным соком деревцем с блестящей янтарной смолой.
– …будет завтра землю солнце согревать… Птицы- петь… Река звенеть, сверкать… Будут травы пахнуть, а пока… надо спать. Всего лишь надо спать…
Слова незатейливой песенки закончились, как закончилось и Ксенькино дыхание. Огромная, невыносимая тяжесть навалилась на меня, придавила неподъемным камнем, высосала силы, не позволяя глаза открыть. Я решила, что тоже умираю. «Вот и хорошо», – устало подумала я. Хорошо. Потому что открывать глаза не хотелось. И я просто застыла, сжимая в руках мертвую Ксеню.
***
Сознание возвращалось в мое тело медленно. Словно раздумывало, нужно ли ему такое никчемное тельце или поискать что получше. Получше поблизости не оказалось и пришлось – в мое.
Я открыла глаза, силясь понять, где я. Бок придавило что-то тяжелое, не давая повернуться. Я обозрела каморку. За столом, положив голову на сложенные руки, спала Данина. Неудобно, кособоко, словно заснула внезапно там, где сидела. Пошевелилась, заворочалась, словно почувствовала мой взгляд. Неловко повела затекшей шеей.
– Ветряна? – прошептала она.
Я скосила глаза. За мутным окошком вставало солнце, бледные солнечные зайчики лениво плескались в пузатых склянках и блестящими лужами посверкивали на досках пола.
Шевельнулась. Руку закололо иголками, как бывает от долгой и неудобной позы.