Лагеря и этапы

И до поры, до времени, это было для меня единственным возможным вечерним времяпрепровождением. Если быть точнее – до того года, когда у меня появились первые комплексы, и замечания по поводу пропущенных мной мячей или кривых подач перебили всю мою охоту играть вместе со всеми. Поэтому чаще всего я читала, одним глазом наблюдая за игрой, или смотрела с малышней мультфильмы, которые для них крутили в игровой. Там же, на этих показах – держалась за ручки, убегала в лес на «свидания», и все остальное – по списку.

Играли до темноты, когда увлекало особенно сильно – даже в темноте, при фонарях. После волейбола бежали мыться.

Душ – это тоже отдельная история. На первых порах был кочегаром папа моего лучшего друга вместе с ребятами-штангистами, а затем и мой папа. Когда после лесных пожаров запретили разводить костер, мы бегали к нему жарить хлеб, по привычке. Печка была здоровенная, чугунная, из кочегарки всегда несло жаром, дровами и углем. Топить начинали сразу после ужина и продолжали до самой ночи. Вода нагревалась долго, а на утро снова текла ледяная. И всегда – ржавая, из-за старых труб, которые ни разу на моей памяти не меняли. Хотя в самом душе ремонт несколько раз делали. Душевой служил большой кирпичный сарай, поделенный на две половины – мужскую и женскую. В обеих присутствовал предбанник и сама душевая комната, в которой расположены вдоль стен шесть или восемь распределителей. Внизу – дощечки, чтобы не скользко было стоять.

В лучшие времена, чтобы попасть туда, нужно было отстоять или отсидеть очередь. Занимать начинали еще до ужина. И первым делом после еды неслись на скамеечку перед входом. Кидали баскетбольный мяч или просто болтали. Как только кто-то выходил – сообщалось, сколько уже помылись и переодеваются. В зависимости от полученной информации, ожидающие, в заданном количестве, протискивались в предбанник. Кабинок, ширм или шторок никаких не было. Поэтому мы всегда старались заходить с девчонками вчетвером или вшестером, чтобы не мыться вместе с тетками или бабками. Подолгу намыливались, нежились под горячей водой, исполняли новые хиты, кидались друг в друга тапками и просто дурачились. И как можно дольше оттягивали момент прежде, чем впустить кого-то еще. Даже если дверь настойчиво атаковали. Постепенно лагерь приходил в упадок и очереди начали пропадать, особенно – после волейбола. Уже никто не ругался, если мы затевали стирку или просто торчали там битый час.

Глава вечерняя.

Сказки на ночь.

Про мои отношения с темнотой

Когда с водными процедурами было покончено, включали фильмы уже для взрослых. Если не было фильмов, мы устраивали чаепития. Каждый тащил, что у него было, или что разрешали взять родители, и выкладывал на общий стол. Мы рассказывали друг другу страшные истории. Или слушали рассказы М., что было нашим самым любимым занятием. Не знаю, сколько из них было правдой, а сколько – выдумкой, но чаще всего даже самые страшные истории были веселыми и легкими. Постепенно посиделки перетекли в игротеку, к ним добавилась игра в покер, тоже быстро ставшая традицией. Правда, спустя какое-то время играть в него становилось все скучнее, и мы снова перебрались за стол на улице, болтали, дожидаясь играющих, а потом шли гулять по ночному лесу.

В первый раз мне было страшно до усрачки. Слово неподобающее, но со всей полнотой описывает мои ощущения. С темнотой у меня вообще отношения были напряженные. Тем более что перед этим мы зачастую смотрели фильмы ужасов, и тогда я даже в темный коридор не заходила одна. Всегда просила кого-нибудь проводить меня прямо до комнаты, а после будила маму, чтобы она закрыла дверь.

Один раз, еще будучи маленькой, я осталась ночевать у девочки, чьи родители не то уехали в город по делам, не то с друзьями на шашлыки. Изначально план был – веселее не придумаешь. Красить друг другу ногти, делать прически, читать журналы, которых мы притащили из библиотеки целую кипу. Все было хорошо ровно до первого похода в туалет. Мало того, что туалет – это название символическое, до него еще и идти приходилось чуть ли не через весь лагерь. И если в первый раз мы героически выбрались из комнаты с фонариком и добежали до кустов неподалеку, то во все остальные разы я категорически отказывалась покидать наше пристанище. Нам пришлось соорудить себе ночной горшок. В дело пошло трехлитровое ведро из-под майонеза. Ночевка была испорчена. Нас очень скоро начало клонить в сон, в комнате стало душно, журналы казались скучными, мы надулись газировки, и ведро переполнялось слишком быстро. Запах стоял тлетворный, а шторы пришлось завесить так плотно, что не осталось ни единой щелочки, потому что мне все время казалось, что за окном кто-то стоит.

Так или иначе, страх свой мне пришлось перебороть, ведь именно с наступлением темноты начиналось все веселье. Хотя первый поход веселым у меня язык не повернется назвать. Мы решили прогуляться до озера. Я стянула из нашего коридорчика полотенце и купальник, сушившиеся на веревке, и тихонько выскользнула из дома. Мы шли, если я не ошибаюсь, вчетвером,– две моих лучших подруги, я и мальчик, с которым мы учились в одной школе. Именно ночные прогулки нас с ним сблизили, и пару лет мы тесно и много общались. Ходили вместе на пробежки и даже побывали в Питере на футбольном матче. Но в ту злополучную ночь мы еще практически не были знакомы. Просто кто-то из нас троих решил увязаться за ним.

Я храбрилась и делала вид, что мне почти и не страшно. Даже прошла не очень большой, но внушительный для меня самой участок, в одиночестве, пока они ждали, проверяя меня на стойкость. Назад я прилетела как ужаленная. Но свое таки доказала.

То купание и положило начало нашей с Д. дружбе. До этого мы ходили ночью купаться давным-давно, еще с мамой. Мне было тогда лет пять от силы, и я плохо запомнила подробности. Только что дело было под закрытие смены, народу набралось – человек двадцать, самоназначенный Сусанин заплутал, и кто-то на весь лес пел: «Я СВОБОДЕ-Е-ЕН».

Когда же мы отправились вчетвером, я впитывала каждый шорох, каждое мгновение, каждую деталь всем своим нутром. Для меня это стало открытием и откровением. Тайное действо, дух авантюризма, и такая магическая, идеальной температуры, недвижимая водная гладь. Озеро, освещенное лунным светом – один в один – огромное зеркало, чернело среди мрачных лесных силуэтов. Небо над головой – чистейшее, усыпанное звездами и бархатистое. Залезать было страшно, но Д. пригрозился, что уплывет без меня, и я решилась. Потому что плыть с ним было куда спокойнее, чем трястись от страха с не менее «храбрыми» подругами. Это был восторг. Неописуемый, детский, искренний, заполняющий и пронзающий все мое существо насквозь. В какую-то секунду мне стало нестерпимо страшно. Показалось, что кольцо леса обступает нас все плотнее, и сзади подплывает черная лодка с людьми в черном. Я с криком бросилась к Д., и мы быстро добрались до берега.

На обратном пути, когда мы уже почти дошли до лагеря, нас встретил мой папа, мчавший на велосипеде всех спасать. Оказалось, кто-то заложил всю нашу контору, ибо я не вернулась домой в назначенный час, и взволнованные родители отправились на поиски. Не помню, влетело ли мне за ту прогулку. Но у меня появился хороший друг, а комендантский час был отменен уже насовсем.

До тех пор, пока я должна была возвращаться в определенное время, я могла вставать и без десяти семь, чтобы вместе с родителями и прочими любителями ранних купаний отправиться на мостки. Иногда мы с папой бежали туда, а обратно возвращались все вместе. Если не было мужчин, купались голышом. После теплого одеяла и бодрящей прогулки по зябкому лесу и мокрой от росы траве, заходить в воду было тяжело. Еще труднее – заставить себя вылезти из нее, подставляясь холодящему ветру на растерзании. Но плавать в теплой, как парное молоко, воде, от которой поднимался пар, при утренних приглушенных цветах было непередаваемым наслаждением. Вода принимала в свое лоно, нежно обволакивая и лаская горячее со сна тело. Лучи восходящего солнца высвечивали верхушки деревьев, а вслед за ними появлялся и сам пламенеющий шар, заполняя пейзаж совершенно немыслимыми тонами, оттенками и переливами.

Мы возвращались как раз к завтраку. По утрам столовая была пронзена насквозь солнечным светом. Народ лениво передвигался от раздачи к своим столикам, оттуда – мойке, и к выходу. Желающих вставать в такую рань обычно было не много. На завтрак давали кашу и бутерброды, всегда – с маслом, день через день – с колбасой и сыром, какао или кофе. В последний день смены готовили творожную запеканку и раздавали шоколадки.

Глава про перемены и приход новой поры

После того, как мне предоставили самой решать, во сколько возвращаться домой, я с трудом просыпалась к завтраку, а иногда и вовсе обнаруживала, что родители ушли за грибами или ягодами, а на столе лежат завернутые в салфетку бутерброды. Ранние подъемы перестали иметь какой бы то ни было смысл, потому что остальные подтягивались только к обеду. Но все же я любила вставать пораньше, чтобы после завтрака полежать на полупустом пляже или посидеть в беседке за чтением.

Читали мы тогда много. Нас снаряжали с кем-нибудь взрослым на озеро, мы набирали книг, и, устав от бесчисленных кульбитов в воде и игр с мячом или в бадминтон на суше, заваливались на траву и погружались в чтение. Как мне сейчас кажется, мы успевали за день переделать, по меньшей мере, пару сотен разных дел. И причина не только в том, что время здесь шло как-то по-особому, в этом нет никаких сомнений. Оно словно вообще не существовало. Мы жили вне пространства, вне времени, и одно лето равнялось целой жизни, а то и двум.