Элитное подземелье

Пока я укладывала в темно-зеленый автомобиль ящики с вещами, мама позвонила папе и опять завела свою бесконечную песню об экономии. Она предложила нам обеим переехать в Катину квартиру, а хрущевку сдавать. Или, наоборот – сдавать Катину квартиру, за нее больше бы дали.

Папа выслушал маму, как всегда, спокойно, только уточнил:

– Нина, там обстановка тысяч на триста евро, не считая картин. Ты кого собралась туда пускать? – Мама нервно гладила Стерву и не отвечала. – Ты не сердись, но дай ребенку впервые в жизни пожить самостоятельно.

– Вот этого я и боюсь, – ответила мама.

Думаю, маме тяжело было смириться с тем, что дочь, всю жизнь просидевшая на шее родителей, внезапно стала обеспеченным человеком. А это действительно так. Даже когда мама устроила меня завхозом в заводоуправление, я ходила на работу не чаще недели в месяц и получала мизерную зарплату. И вдруг ни за что на меня свалилось наследство, да еще от Кати, которую мама не любила и не уважала.

В Катиной квартире я оставила все без изменений. Не с моим инженерно-строительным образованием менять то, что сделала женщина с великолепным художественным вкусом. Только сожгла коврик, на котором умерла Катя. Вынесла его на отгороженную помойку за домом и подожгла.

Как рассказал Аркадий, соратник тети по производству художественных ценностей, в тот злополучный вечер у Кати происходил очередной богемный сабантуйчик. Все здорово упились и обкурились, а Катя еще и вкололась. В два часа ночи Катя решила повторить дозу. Она ушла на кухню и, по врожденной жадности, вколола себе не дозу, а полторы. Или она забыла, что сегодня уже приняла норму, или по пьянке решила, что проскочит…

Когда после укола ей стало плохо, она смогла доползти из кухни до прихожей и вышедшему к ней Аркадию сказала: «Перебрала, дура». Вызвали «Скорую», но уже было поздно. «Скорая» вызвала милицию. С Катей остался только Аркадий. Остальные, откупившись от медиков, уехали домой.

В гостиной у Кати висели работы Гончаровой, Куприна, Лентулова и две неоконченные картины Петрова-Водкина. Своих картин Катя не любила, называла открытками.

Не знаю, почему одна картина висит над столом директора продовольственного магазина и стоит тысячу рублей, а другая радует глаз в музее и стоит в районе миллиона. У меня свой критерий: нравится – не нравится. Петров-Водкин мне нравится. Даже недорисованный.

Я с удовольствием ночевала одна в подаренной квартире, но сегодня настроение было такое… тревожное, что ли? Мне хотелось увидеть Милу, мою подругу, но она соглашалась приехать в гости вместе с воздыхателем Шуриком, – а точнее, с Шуриком, по которому вздыхала именно она. А Шурик, любитель шумных компаний, притащит за собой еще кого-нибудь. Ему стоит поддаться один раз, и приличные апартаменты превратятся в караван-сарай, не отмываемый никаким «кометом».

До часу ночи я смотрела телевизор, ела диетическое печенье и пила мартини. Мартини Катя затарилась основательно, так что, при разумном использовании, запаса хватит до Нового года. А сейчас только сентябрь.

Стерва занималась любимым делом – стащила с моей ноги тапок и трепала его, рыча тенором. Наказывать Стерву было бесполезно. Размером она меньше стандартной кошки, а упрямства в ней на целого осла.

Сегодня я впервые решилась спать не в гостиной, а в кровати Кати. Засунув под подушку записки со всеми известными мне мужскими именами, я прошептала:

– Сплю на новом месте, приснись жених невесте! – И легла на водяной матрас, обхвативший меня с трепетом и нежностью.

Утром в гости пришел Григорий. Коротко позвонив, он открыл дверь своим ключом. Автоматически, как у себя дома, повесил пальто в шкаф прихожей, поменял туфли на тапки, прошел в комнату и сел на диван. Опять крутил в руках зажигалку, на меня не смотрел, разговаривал сам с собой:

– Настя, есть отличное предложение. Двухкомнатная на пятом этаже, переезд оплачиваю я и даю двести тысяч в придачу. Позвони маме, посоветуйся.

Мне спросонья было не до общения с надменным Григорием, меня больше волновал вопрос «суженого», а для этого надо было достать из-под подушки записку с именем. При взрослом мужчине предаваться подобным детским забавам неудобно, но записку под подушкой я все-таки нащупала. Развернула…

Я что, вчера слишком спать хотела? Что это за имя – Сигизмунд? Совсем я себя не люблю, если смогла такое написать. Настроение упало. Григорий все бубнил о квартирах и деньгах, обсуждая вопрос переезда. Он решил, что обмен мы уже обговорили.

– Гриша, но меня больше всего устраивает первый этаж. Если лифт ломается, мне необходимо будет забираться по лестнице. Э-эй, Григорий! – Мне пришлось прищелкнуть пальцами, привлекая его внимание. – Не с моей ногой делать альпинистские восхождения.

Григорий взглянул в сторону алькова и заговорил тоном барина, объясняющего бестолковой дворовой девке алфавит:

– Настя, в тех домах, о которых я говорю, есть собственные подстанции, и лифты там не ломаются.

Ой, не нравился мне сегодня Григорий! Дергается, смотрит не на меня, в сторону. Врет. Но в чем врет?.. Мутный разговорчик получался. Гриша ведь хронический жмот. А тут такое…

Я тут же набрала мамин телефон:

– Алло, мам, ставки растут. Григорий предлагает квартиру и денег двести тысяч евро.

Мама помолчала. Я слышала, как она барабанит пальцами по столу.

– Знаешь, Настя, мы сегодня с тобой к Илье приглашены, ему полковника дали, вот там и поговорим. Передавай Григорию привет и отсылай его… до завтра. Лучше всего надеть скромное черное или однотонное платье, все цацки сразу на себя не навешивай, а только самый дорогой бриллиантовый гарнитур…

– Хорошо. – Я отложила телефонную трубку, и Стерва лениво куснула ее. – Гриша, мама сказала, что мы завтра дадим ответ. Сегодня идем к дяде Илье, ему полковника дали, надо отметить.

– Завтра?

Григорий из всего разговора услышал только это слово. Он встал и ушел. Просто встал и без «до свидания» или «пока» ушел из квартиры, вытащив по пути пальто из шкафа. Совершенно на него не похоже. Или он всегда был показушно воспитанным, а я не замечала?

Хотя, если б у меня оттяпали купленную квартиру, я бы и улыбаться не смогла… А может, Катя бравировала перед знакомыми богатым любовником, а сама спонсировла покупку?.. Может быть. С Катей все могло быть.

Глава 4

Дядюшкино чинопразднование

Закрыв за Григорием дверь, вернее, обе стальные двери, я села перед трельяжем в спальне. Григорий не услышал, что мы сегодня идем поздравлять новоявленного полковника, ему это неважно, а вот для меня это событие из ряда вон выходящее.

В гостях у маминого двоюродного брата мы бываем раз в год, на его день рождения. К моей маме семья дяди Ильи относится хорошо, но меня к ним приглашают из жалости. Я не люблю ездить туда из-за Андрея, сына дяди Ильи и тети Маши. В детстве он мне постоянно хамил, а в последнее время разговаривал как с неизлечимо больной… умственно больной…

Теперь мама решила похвастаться наследством. И я ее понимаю. Мне тоже хочется показаться в платье за штуку евро, с бриллиантами в ушах и на руках. Да еще на новой перламутровой машине.

Я уже прикидывала, какое из Катиных платьев сможет на мне застегнуться и как будет смотреться колье из двадцати семи бриллиантов… Но Стерва кротко тявкнула и скосила вишневые глазки, призывая к сочувствию… Блин, надо ее выгулять, неизвестно, во сколько закончатся мои показательные выступления на дне рождения дяди.

Погода была так себе. Идти далеко с собакой не хотелось, и я, дождавшись, когда Стерва оросит газон с зеленой травой и желтыми листьями, собралась щелкнуть пальцами, давая команду «домой». Но моя поднятая рука замерла.

Правее, у высокой ограды, в кустах сирени, курил парень, рассматривая окна моего дома. Очень высокий, очень стройный, почти худой – то есть мой любимый размерчик…

Парень повернулся, и сердце мое екнуло. Не дай бог в такого влюбиться. Правда, глаза у него голубые, а я больше люблю темные, но такое дивное творение природы трудно испортить… И чего стоять и пялиться на него? Никогда на меня красавцы мужчины не обращали внимания… и, может быть, оно и к лучшему, голову терять не хочется. Нет! Хочется! Очень хочется! Но опасно. Для меня.

Щелчком пальцев я развернула Стерву, начавшую копать ямку, и мы благополучно вернулись в квартиру.

У дяди Ильи на меня всегда мало обращали внимания. Только тети Машина подруга, которая появлялась на каждом празднике с мужем-полковником, в этот раз сначала смотрела на мои кольца и колье со снисходительной брезгливостью, а потом, когда тетя, сминая свой необъемный бюст о ее плечо, прошептала что-то ей на ухо, явно расстроилась, рассматривая двадцать семь бриллиантов…

В фужер с водкой упала офицерская звездочка, мужчины в штатском, с военной выправкой встали, женщины выпили сидя.

Мило и скромно улыбнувшись, я пригубила шампанское и отставила бокал. Я очень не против выпить, но дома, без свидетелей, сидя в удобном кресле. После полстакана водки меня ноги не держат. Колени начинают работать не синхронно, и я падаю, если, конечно, не держусь за стенку, что тоже не доставляет особой эстетической радости ни мне, ни собутыльникам.

Двоюродный брат Андрей не рвался со мной общаться, но посматривал раз в пять чаще обычного. Интересно, с ним родители инструктаж проводили или он сам такой сообразительный?

Гости устроили танцы и слаженно прыгали на ковре гостиной под маршеподобные газмановские песни. Я скромно сидела около мамы, слушала словоизлияния гостей о сложностях в работе.

Дядя мой служит в милиции, теперь вот уже полковник. Тетя Маша тоже работает в МВД, занимает должность невысокую, но теплую, замещает заведующего аптекарским отделом. Сын в том же ведомстве дослуживается до крупнозвездных погон в аналитическом секторе.

Мне гудеж с застольными песнями и напольными плясками быстро надоел. Я достаточно покрасовалась, посверкала глазами и бриллиантами, удивила знакомых и незнакомых теток, так что пора было сваливать домой.

Мама уезжать не собиралась, ей было интересно со сверстниками. Мне в провожатые назначили Андрея. Я попыталась отказаться, но меня никто не слушал. Смешно. Сегодня меня провожают, а когда мы с мамой ковыляли по лужам или мокрому снегу после очередного показушного семейного юбилея, никому провожание в голову не приходило.

Андрей подержал мне пальто, вызвал лифт, помог сойти с лестницы. В автомобиль я села сама.