Горбовский

– Даю голову на отсечение, что вас подкараулили и перехватили как минимум двое ученых сегодня утром, – загадочным голосом произнес Гаев.

– Абсолютно так.

– Зиненко и Крамарь?

Марина кивнула.

– Ох, бойтесь Крамаря, юная леди, – наставительно помахал пальцем Пшежень. – Вот, кого стоит опасаться молоденьким девушкам вроде Вас.

– Пусть только попробует, – вспыхнул Гордеев, – мы Вас никому не отдадим, Марина Леонидовна. Так что на счет экскурсии по НИИ? Сразу после того, как Юрек Андреевич вычитает вам ваши обязанности, разумеется. Ведь долг превыше всего.

Марина прикинула в уме и согласилась, к великой радости двоих из ларца.

Приходить сюда она должна была ежедневно, работать с девяти утра до трех дня с обедом. Работа ее заключалась во многих мелких вещах, напрямую связанных с вирусологией. В основном ей предстояло делать то, что ей скажут, покажут и объяснят. В общем, даже дурачок способен справиться, что уж говорить о Спицыной. Пока что все шло довольно неплохо, и даже Горбовский не показывался наружу с того момента, как вышел. Его отсутствие несказанно радовало глаз.

После долгой и тщательной инструкции Марине решили сначала показать всю секцию вирусологии, а потом уже вести по другим отделам. Гордеев и Гаев рассказывали вместе, не перебивая друг друга, а великолепно дополняя, как две части одного целого. Вообще у Марины было ощущение, будто она общается с одним человеком, настолько Слава и Саша были схожи в речи, в манерах, в поведении, в отношении к ней. Спицына получила халат и спецобувь, и теперь могла быть свободна в течение часа.

– Марина Леонидовна, почему Вы выбрали нашу секцию? – спросил Гордеев ни с того ни с сего, хотя до этого увлеченно рассказывал ей об устройстве электромикроскопа.

– Это опасно.

– Вот как! Любите опасности?

– Кто не рискует, тот не проходит комиссии, где председатель – Горбовский, – усмехнулся Гаев.

– А вот это – фильтр Пастера… Знаете, кто такой Пастер?

– Разумеется. Его портрет висит в первом помещении, которое я прошла. Среди прочих других.

– Да, что это я. Вы бы вряд ли попали сюда, если бы не имели понятия о том, кто такой Луи Пастер. Будьте так великодушны и простите меня.

– Не стоит того. Так что вы там говорили о конденсоре с ирисовой диафрагмой?

Гордеев и Гаев были в восторге. Их ожидания относительно девушки в полной мере оправдались. Она была умна, знала себе цену, схватывала все не лету и порой позволяла себе маленькие дерзости, которые действовали на двух коллег, как пылкие женские взгляды. Не помня о женах, они увивались вокруг Спицыной, рассказывая и показывая ей все, что только можно было рассказать и показать, вплоть до компьютерных штепселей и содержимого личных блокнотов наблюдений.

Марина почти не слушала их, одновременно вникая во все, что слышала. Ее мысли были заняты важным вопросом. Как эти люди, такие добрые, отзывчивые и приятные, могут работать в одном коллективе с такой бесчувственной сволочью, как Горбовский? Как они терпят его? Видно ведь, что между ними всеми довольно теплые отношения, но как в эту картину вписывается Лев Семенович? Как? Да, несмотря на обычную сухость и резкость, здесь он будто бы мягче голосом и плавнее движениями, но от этого он не перестает быть собой.

На самом деле Горбовскому было очень тяжело держать себя в руках. Он холодно ненавидел Марину и только и ждал случая, чтобы на ней отыграться. Пока все ее обхаживали, он проводил диагностику оборудования в хранилище образцов и скрежетал зубами, вполголоса высказывая проклятия в адрес ненавистной практикантки.

– А животных Вы любите? – спросил Гордеев, открывая перед Мариной толстую стальную дверь в виварий.

Девушка шагнула внутрь и ахнула. Десятки боксов с подопытными заполняли просторное помещение. Марина двинулась между двумя рядами, заглядывая внутрь каждой клетки, Гордеев и Гаев последовали за ней, гордые и довольные собой. Неожиданно вошел Лев Семенович. Не задерживаясь, он проследовал в дальний угол, за образцами, к подопытному № 910.

– Сюда нельзя посторонним, – разозлился он, заметив Спицыну.

– Да мы только показываем, Лев Семенович, – отмахнулся Гордеев, не особенно придавая значение недовольству Горбовского, что снова удивило Марину. – Да и какая же это посторонняя, теперь она будет здесь часто бывать.

Сдвинув брови на переносице, Лев Семенович выразительным взглядом посмотрел на троицу. Внешне он был более чем холоден, но внутри весь пылал от гнева. Эта девчонка… ее хотелось за шкирку выбросить вон, за порог, пнуть ногой, чтобы больше она никогда не смела сюда войти… Он заметил, что у него трясутся руки и дергается левая сторона лица.

– Гордеев и Гаев! – Горбовский властно повысил голос, – немедленно разойтись по рабочим местам! Хватит прохлаждаться! – он подождал, пока коллеги поймут, что сейчас его лучше послушаться, и добавил, – а Вы, Спицына, останьтесь.

У Марины сдавило в горле. Она замерла на месте, сцепив руки за спиной. Гордеев и Гаев помялись вначале, но, встретив суровый и бескомпромиссный взгляд коллеги, удалились из помещения. Горбовский остановился в метре от Марины.

– Ты хоть понимаешь, на что идешь?

– Даже лучше, чем Вы, – практикантка не упустила случая съязвить, чтобы еще больше разозлить ненавистного вирусолога.

– Даже так? – он поднял брови, скрестил руки на груди. – Думаешь, все знаешь. Ну я тебе устрою практику, м-мерзавка. Вылетишь отсюда, как пробка. Сама сбежишь.

– Посмотрим.

– Я тебя…

– Лев Семенович! – позвал со стороны входа Тойво.

Горбовский резко повернул голову, белый воротник халата откинулся набок, обнажив шею. Марине стал виден крупный выпуклый шрам в виде большой кляксы. Это было похоже на старый ожог.

– Что, Тойво?

– Вас зовет Юрек Андреевич.

– Подождет. Закрой дверь снаружи, – прорычал Горбовский.

Ли Кан, испугавшись, скрылся. Лев Семенович взглянул на Марину, как смотрят на надоедливую вещь, которую обязаны терпеть поблизости.

– Пшежень объяснил тебе твои обязанности?

– Так точно, – отчеканила Спицына.

– Забудь напрочь все, что он сказал, и слушай меня: ежедневно, без опозданий, ты появляешься здесь в девять утра. Будешь мыть полы и бегать по НИИ посыльной, ясно? Большего ты не заслуживаешь.

– Что?.. – девушка опешила.

– За нарушения будешь оставаться здесь сверхурочно. Работу я для тебя найду. С этого момента ты поступаешь в личное подчинение каждого ученого в нашем отделе, а это значит, ты должна выполнять любые поручения, которые на тебя возложат. О накоплении профессионального опыта можешь забыть, я тебя и близко к микроскопу не подпущу, – четко и ясно проговорил Горбовский, и, не дожидаясь реакции практикантки, стремительно вышел из помещения.

Полы халата развевались за ним, как шлейф. Едва он скрылся, Марина приложила ладонь к сердцу – оно выпрыгивало из груди.

Глава 11. Две новости

«Жизнь дает человеку три радости. Друга, любовь, работу. Каждая из этих радостей уже стоит многого. Но как редко они собираются вместе!»

Братья Стругацкие – «Стажеры»

Как бы Марине ни было противно, а фигура Горбовского в ее восприятии подвергалась все более тщательному анализу, причем неосознанному. Девушка не могла управлять этим процессом – он происходил сам по себе. Избежать его было невозможно, так как юная практикантка отныне должна была видеться с предметом ее подсознательного интереса каждый день.

С чувством тяжести на душе Спицына отслеживала градацию личного видения Горбовского, и эта градация, к ее сожалению, шла на повышение. Сначала девушка видела его лицо как мутное пятно, фигуру – как негнущуюся деревяшку. Затем, помнится, стала различать черты лица Льва Семеновича, цвет глаз, выражение во взгляде. А сейчас наступила стадия, когда Марина видела все, вплоть до ресниц, морщин и родинок. С Горбовского как будто слой за слоем смывался мутный налет, и каждый раз этот человек становился для Марины более ясным, более четким, более отличным от всех других. Она как будто разглядывала Горбовского в микроскоп.

После тяжелого разговора в виварии Марине было, мягко говоря, не по себе. Она весь оставшийся день ничего не ела, хотя и ощущала смутные позывы голода, и почти ничего не пила, хотя во рту все пересохло. Ее дух, такой амбициозный и пробивной, как будто бы отстранился на время от тела, оставив оболочку инертной и апатичной.