Ошибка авеянцев

«Что происходит?» – подумала я.

Разные мысли лезли в мою голову, но я бы никогда не подумала, что моих родителей нет в живых. Настроение у меня было терпимое, ведь оставалась надежда на выздоровление, тем более что нас уверяли о результативном продвижении работы с антивирусом. Кроме того, я себя не чувствовала больной. Нам сказали, что симптомы заражения проявятся за две недели до летального исхода, а, значит, нескоро.

Когда я услышала из уст врача о смерти моих родителей, то я поняла, что это самый ужасный момент в моей жизни. Я утратила опору под ногами, но продолжала слушать живумца.

В то время, когда на нас напали пришельцы, отец и мать находились у себя на заводе. Они работали вместе и погибли вместе. Их не удалось, как меня, вовремя вынести из помещения. Заражение было очень сильным, так что через два дня они больше не смогли бороться со смертью.

Всё закружилось диким вихрем перед моими глазами, начало носиться с бешеной скоростью. Жизнь утратила для меня всякий смысл. Не помню, о чём я тогда думала, что меня волновало, что я делала, как долго это продолжалось, по-моему, я только и делала, что с утра до ночи сидела на кровати и смотрела в окно. Я смотрела в окно, а сама ничего не видела. Как мне позже рассказали, именно тогда объявили, что создать антивирус по каким-то причинам не удаётся и не удастся, так что спасения ждать не приходилось. А я и не хотела ждать.

Именно с того момента я очень часто начала слышать сквозь пелену своих страданий плачь и причитания девушек, которые находились со мной в одной комнате. Только я одна не плакала. Причина была в том, что мне было всё абсолютно безразлично, умру я или нет – это меня не волновало. Мне казалось, что я уже почти умерла, только чужие страдания заставляли меня ненадолго «возвращаться на пески».

VIII

В один ареллский, не очень жаркий день всех больных поресцев выгнули на улицу подышать свежим воздухом, и я оказалась одна на скамейке рядом с живумским Па?рилом с его большими широкими ветвями и листьями.

На улице было хорошо, и я это ощущала. Тепло – не жарко и нехолодно. Живумская арелла приятно грела моё бледное исхудавшее лицо так, что на душе чуть потеплело. Дальше нашего парка тянулись пыльные дороги, так далеко, что кроме них и сухих блеклых цветов ничего не было видно.

«Интересно, – подумала я, – а где именно мы находимся? Понятно лишь то, что это юг Заверии». Почему-то с самого первого дня пребывания здесь, мне показалось, что это Окра?йна. Во-первых, потому что маленькая я была там, и в памяти моей остались с одной стороны образы Парилов, на ветвях которых я не раз лежала, подставив своё полуголое тело яркой южной ареллочке, с другой стороны, скучные бесконечные пыльные дороги. Во-вторых, я не раз слышала, как некоторые медсёстры говорили между собой по окрайнскому или же с окрайнским акцентом. А я этот акцент ни с каким другим не спутаю, ведь корни мои были именно из заверской Окрайны.

Я глубоко вздохнула свежий, нечужой воздух и почувствовала небольшой прилив сил. Вдруг я услышала негромкое рыдание, совсем близко со мной. Не знаю почему, но оно очень больно кольнуло мне в сердце. Здесь, на природе, меня это сильно взволновало. Я встала со скамейки и решила направиться к тому венорцу, который не скрывал своих чувств и не мог справиться с ними даже здесь.

Я увидела недалеко от своей скамейки юношу, который сидел на траве, закрыв лицо руками. Весь в слезах, вздрагивая всеми частями своего тела, он не заметил, как я к нему подошла. Сев рядом с ним, я тихо спросила его:

– У тебя умерли родители, да?

Юноша перестал трястись и замолчал. Размазав слёзы по всему лицу, он посмотрел на меня сначала волчонком, а затем растерянным ребёнком. Отодвинувшись от меня подальше, он не переставал смотреть на меня. Я решила, что мне не следует молчать и, поэтому продолжила:

– Я спросила тебя об этом, потому что у меня самой умерли мои мама с папой. И, так как я понимаю, что это такое, я подумала, что так горько плакать может только венорец, испытавший такое горе, которое испытала я, – с этими словами я сострадательно проникновенно посмотрела парнишке в глаза.

Его взгляд потеплел под натиском моего, и следующее, что я увидела, было сильно раскрасневшееся лицо этого юноши. Он опустил глаза, как будто ему было стыдно. Впервые я отметила про себя, что передо мной находится симпатичный, я бы даже сказала, красивый парень с чёрными, как смола, волосами, синими, как море, глазами и длинными тёмными ресницами, которым позавидовала бы любая девчонка.

– У меня не умерли родители! – услышала я его твёрдый с небольшой хрипотцой, может быть от волнения, голос. – Дело не в этом!

– Тогда в чём? – удивилась я.

Он заколебался, видимо, не знал раскрывать ему перед незнакомой ему девушкой душу, или нет. Но всё-таки решился и снова заговорил, может оттого, что его поразили мои слова:

– Мне очень больно было читать письмо от своих родителей, которые, слава богу, находятся в полном здравии! В строках этой бумажки столько жалости, как будто меня уже хоронят.

– Можно его прочесть? – попросила я.

– А ты бы хотела?

Я кивнула в ответ. Видя очередные колебания своего собеседника, я встала и без предупреждения подошла к нему. Взяла из рук его письмо и, ничего не говоря, отошла в сторону и начала читать. Всё это время он молча, бездействуя, наблюдал за мной, за всеми моими движениями тела. Я это, несмотря на то, что была повёрнута к нему спиной, прекрасно чувствовала.

Сколько смешанных чувств я испытала, когда закончила читать это письмо. Когда я повернулась к нему, парень очень удивился, увидев моё заплаканное с красными от волнения глазами лицо. Резкими быстрыми движениями подошла к нему, положила рядом с ним письмо, после чего выпрямилась во весь рост, глядя на ничего не понимающего юношу сверху вниз.

– Это – письмо не жалости, это – письмо любви! Ты должен быть счастлив, а вместо этого рыдаешь, как ребёнок! Тебе не стыдно? Посмотри вокруг себя – венорцы потеряли своих близких, родных венорцев. Никто им не прислал даже письма, полное, так унизительной для тебя, жалости, потому что мёртвые не могут писать. Я бы всё отдала, чтобы письмо, адресованное тебе, было моим. Я бы по нескольку раз в день читала его и прижимала крепко-крепко к сердцу, чувствуя, что тебя любят, и что ты не одна! А ты? – в моих словах слышались, и горечь, и призрение, и грусть, и злость.

Я отвернулась и пошла прочь, сама не зная, зачем я это всё сказала, зачем столько чувств из-за какого-то письма. Но я, как ни странно, не испытывала удовлетворения от того, что я всё высказала этому юноше, наоборот чувство смятения не давало мне покоя. Не злость, не стыд, а просто душевное смятение. Я шла, куда глаза глядят, лишь бы уйти подальше от живумца, который пробудил во мне столь сильные и противоречивые чувства. От стука в ушах и голове становилось невыносимо плохо.

А парнишка в тот день очень долго просидел на траве, весь бледный, не смея шевельнуться. Он испытывал чувство стыда от высказанных так смело слов девушки, которая, как оказалось, потеряла своих родителей.

IX

Я забыла то происшествие, того юношу уже как два дня, только когда я слышала чей-то плачь, во мне просыпались знакомые мне некогда чувства негодования и грусти.

Но вот сегодня этот живумец опять напомнил мне о своём существовании. Я, как всегда, вышла в коридор больницы, чтобы пройтись и полюбоваться цветами, которые украшали подоконники всей больницы. Только подошла к любимому моему декоративному цветку – белой лампе, как почувствовала прикосновение чей-то руки к моей. Я от неожиданности сначала замерла, а затем чуть повернула голову назад и увидела того самого парнишку, с кем у нас состоялся три дня назад неприятный разговор в парке. Чтобы исправить сложившееся неловкое положение, он быстро заговорил со мной:

– Только не отворачивайся от меня и не уходи, я просто хотел бы извиниться перед тобой и перед самим собой. Я глупо тогда повёл себя, но твои слова…

Тут я ему не дала договорить:

– Не надо передо мной извиняться, это я должна извиниться перед тобой за свои резкие слова. Прости меня, пожалуйста, я не хотела тебе причинить боль! Я не знаю, зачем я тебе столько всего наговорила! – я попыталась сказать это с той теплотой чувств, на которую я была в тот момент способна, и мне более или менее удалось сгладить произведённое мною на него не очень, как мне казалось, хорошее впечатление.

– Я вовсе не обиделся, наоборот, я даже благодарен тебе за эту «взбучку». Благодаря тебе я, наконец, пришёл в себя и перестал распускать нюни. Я знаю, я вёл себя не очень по-мужски, и мне из-за этого очень стыдно. Особенно стыдно перед девушкой, у которой нашлось столько мужества и сил перенести такую невосполнимую потерю, как потерю близких!

– Нет у меня ни мужества, ни сил, – сделала я шаг назад, чтобы уйти от волнующей меня темы разговора, – и вообще, ничего я не смогла перенести!

Увидев мои слёзы, которые я даже не почувствовала на своём лице, парень заговорил ещё быстрее, так, что его сложно стало понимать – скорее всего, он боялся, что я опять, не дослушав его до конца, не захочу с ним больше разговаривать и видеть его:

– Я обидел тебя, болван! Представляю, как тебе сейчас тяжело! Если бы я знал, что ты тогда подойдёшь ко мне…

Я подняла на него свои глаза. В них была отражена вся глубина моих переживаний. Юноша заметно погрустнел. Он переживал, и переживал за меня – я поняла это, и мне показалось это очень странным, и я почему-то испугалась.

– Не знаю, почему я тебе тогда раскрыл свои чувства? – продолжал мой собеседник. – Может у меня на время помутился рассудок, но мне показалось, что со мной разговаривал сам ангел, ангел, который спустился ко мне на пески, чтобы облегчить мою боль! Я сам художник, не знаю, правда, хороший или плохой! Две любимые темы, которые прослеживаются в моих картинах, – это пейзажи, чаще всего морские и ангелы. Знаю, на первый взгляд, это две совершенно разные вещи, но если хорошенько вдуматься, то и в море и в ангелах можно найти ту чистоту, воздушность и красоту, которые присущи нашему небу. Кроме того, ангелы парят в небе, а море отражает его в себе, словно брата-близнеца! Так что, эти два небесных созданий завладели мною полностью и целиком ещё с раннего детства. Но море – это реальность, я знаю, как оно выглядит, и мне не доставляет труда нарисовать это творение природы. А вот ангелы! Я никогда их не видел, но они являлись мне во сне и всегда в разных обличиях, словно специально пытаясь окончательно запутать меня. То это были совсем маленькие дети с голубым нимбом над головой, то старики с добрыми мудрыми глазами, то вообще белые цветы с морскими «слезами» на лепестках. Но я никогда бы не подумал, что ангелом может быть обыкновенная девушка с бледным худым личиком, с длинными золотистыми, как морской песок, волосами и чёрными, как ночное небо, глазами.

Говоря это, он осторожно дотронулся рукой до моих волос.

– Теперь они уже не так золотятся, я просто перестала за ними ухаживать. – чуть улыбнулась я. – И я отнюдь не ангел!

– А ангелы сначала не могут знать наверняка, что они ангелы. Это потом, после смерти, ты узнаешь, прав я был или нет!

Мне его слова показались такими глупыми и не подходящими для возраста такого парня, как он, и, вследствие этого, он предстал перед моими глазами очень беззащитным и слабым созданием. Мне захотелось приободрить его, поэтому я опять разулыбалась в ответ. Беззащитный художник сам расплылся в счастливой улыбке, после чего спросил меня:

– Меня зовут Ли?ра, а тебя как?

– Ама?йа или А?йа, как тебе больше нравится! – тихо ответила я, после чего поспешно добавила: – Извини, Лира, но мне сейчас некогда с тобой вести беседу, я и так с тобой что-то разговорилась! Мы с тобой ещё как-нибудь в другой раз поговорим, хорошо?

– Хорошо, Амайа!

И Лира во второй раз улыбнулся мне своей счастливой улыбкой, которая почему-то стала меня очень сильно раздражать. Я нахмурилась и отвернулась от него. Мне не надо было куда-то спешить, но я не хотела находиться так долго рядом с этим художником. Он вызывал во мне столь противоречивые чувства, что терпеть их у меня больше не было сил. Я ушла в свою комнату и села молча у окна, не обращая ни на кого и ни на что внимания, и я снова, как и каждый день до встречи с Лирой, «покинула пески»…

X

Все последующие дни мы проходили обследование, сдавали анализы. Зачем это надо было? Всё это только утомляло и без того утомлённых горем больных. Не знаю зачем, но нам давали каждый день какие-то лекарства, быть может, чтобы оттянуть время смерти?!

Когда, наконец, кончились бесконечные визиты врачей, нас опять выгнали гулять на чистый свежий окрайнский воздух. И я впервые поймала себя на том, что невольно ищу глазами своего очень странного собеседника.