Город и псы. Зеленый Дом

– Заходи.

Они двинулись вглубь по темному коридору. На стенах висели вырезки из журналов и газет – фотографии киноартистов и футболистов.

– Видела такого? – спросила Роса. – Мне сегодня утром подарили. Это Гленн Форд. Не ходила на фильмы с ним?

– Нет, но с удовольствием сходила бы.

В конце коридора была столовая. Родители Росы молча ели. У одного стула не хватало спинки; на нем сидела мать. Отец поднял глаза от раскрытой газеты, лежавшей рядом с тарелкой, и посмотрел на Тересу.

– Тересита! – сказал он, поднимаясь.

– Добрый день.

Почти старик, пузатый, кривоногий, с квелыми глазами, он улыбался и ласково протягивал руку к Тересиному лицу. Тереса отступила назад; рука повисла в воздухе.

– Я хотела помыться, сеньора. Можно?

– Да, – сухо ответила мать. – С тебя один соль. Есть?

Тереса протянула руку: бесцветная замусоленная монета не блестела, выглядела какой-то мертвой.

– Недолго там, – сказала мать, – Воды мало.

Ванная представляла собой мрачный закуток метр на метр. На полу лежала замшелая дырявая доска. Кран, невысоко вмонтированный в стену, служил душем. Тереса закрылась и повесила полотенце на дверную ручку, так, чтобы оно закрывало замочную скважину. Разделась. Она была стройная, ладная, очень смуглая. Открыла кран, потекла холодная вода. Намыливаясь, услышала, как мать Росы орет: «Пошел оттуда, старый козел!» Раздались удаляющиеся шаги, в комнате началась перебранка. Тереса оделась и вышла. Отец Росы сидел за столом. При виде ее он подмигнул. Мать нахмурилась и буркнула:

– На пол капаешь.

– Уже ухожу, – сказала Тереса. – Большое спасибо, сеньора.

– Пока, Тересита, – сказал отец, – всегда милости просим.

Роса проводила ее до дверей. В коридоре Тереса, понизив голос, сказала:

– Я тебя хотела попросить, Росита: одолжи мне голубую ленту, ты еще ее в субботу надевала. Вечером верну.

Худышка понимающе кивнула, поднесла палец к губам. Скрылась в глубине коридора и вскоре вернулась, ступая на цыпочках.

– На, бери, – прошептала она заговорщицким тоном. – А тебе зачем? Куда идешь?

– У меня встреча, – сказала Тереса, – один молодой человек позвал меня в кино.

Глаза у нее сияли. Кажется, она радовалась.

Неспешно моросивший дождик качал листву на Камфарной улице. Альберто зашел в лавку на углу, купил сигарет, дошел до проспекта Ларко, запруженного автомобилями, некоторые – последних моделей. Яркие капоты расцвечивали серый день. Прохожих было много. Он довольно долго разглядывал девушку в черных брюках, высокую и пластичную, но потом она скрылась из виду. Экспресс не шел. Альберто показалось, что поодаль двое парней ему улыбаются. Через пару секунд он их узнал. Покраснел, промямлил: «Привет», парни бросились его обнимать.

– Ты где столько времени пропадал? – спросил один, в костюме свободного кроя, с коком, напоминавшим натуральный петушиный гребешок, – Мы тебя сто лет не видели!

– Думали, ты переехал из Мирафлореса, – сказал второй, низенький и полноватый, в мокасинах и ярких носках. – Совсем тебя не видно в квартале.

– Я теперь живу на Камфарной, – сказал Альберто, – и учусь в Леонсио Прадо. Отпускают только по субботам.

– В военном училище? – удивился тот, что с коком. – За что тебя туда упекли? Там, наверное, жуть кромешная.

– Да нет. Привыкаешь, потом даже нравится.

Подошел экспресс, полный. Пришлось ехать стоя, держась за поручни. Альберто подумал про людей из автобусов в Ла-Перле или трамваев Лима-Кальяо: кричащие галстуки, запах пота, немытых тел. В экспрессе все были чистенькие, вежливые, улыбались.

– А где машина твоя? – спросил Альберто.

– Моя? – не понял тот, что в мокасинах. – А, папаши моего. Больше не дает. Я ее побил.

– Ты что, не знал? – взволнованно сказал второй. – Не слышал про гонки на набережной?

– Неа, не слышал.

– Ну ты как с луны свалился, чувак. Тико вообще безбашенный, – при этих словах Тико польщенно разулыбался, – он поспорил с психом Хулио, – с Французской улицы, помнишь? – что обгонит его на набережной, на участке от нас до Обрыва. Еще и после дождя, представляешь, обалдуи? Я с Тико ехал. Хулио поймали патрульные, а мы слились. С вечеринки ехали, ну, сам понимаешь.

– А как побил-то? – спросил Альберто.

– Это уже потом было. Тико удумал вилять задним ходом на Атаконго. Ну и въехал в столб. Видишь шрам? А ему ничего, нечестно даже. Везучий, подлец.

Счастливый Тико широко улыбался.

– Да, ты тот еще зверюга, – сказал Альберто. – А как дела у всех наших?

– Хорошо, – сказал Тико, – мы сейчас на неделе не собираемся, у девчонок экзамены, так что они свободны только по субботам и воскресеньям. Теперь все по-другому – им разрешили ходить с нами в кино или там на вечеринки. Мамаши немного пообтесались, не возражают, чтобы у дочек были поклонники. Плуто встречается с Эленой, представляешь?

– Ты с Эленой? – восхитился Альберто.

– Завтра будет месяц, – сказал тот, что с коком, и зарделся.

– И тебе позволили с ней встречаться?

– Конечно, позволили. Ее мать иногда приглашает меня на обед. Ах да, Элена же тебе нравилась.

– Мне? – сказал Альберто. – Никогда.

– Нравилась! – повторил Плуто. – Нравилась, нравилась, еще как! Помнишь, мы тебя учили танцевать, в гостях у Эмилио? Объясняли тебе, как надо ей признаться в любви.

– Вот это были времена! – сказал Тико.

– Чушь какая, – сказал Альберто. – Никогда такого не было.

– Эгей, – сказал Плуто, отвлекшись на что-то в глубинах экспресса. – Видите ли вы то, что вижу я, негодяи вы этакие?

И он стал протискиваться к задним сиденьям. Тико и Альберто двинулись за ним. Девушка, почуяв неладное, принялась внимательно всматриваться в мелькавшие за окошком деревья. Она была симпатичная, кругленькая; почти прижатый к стеклу носик то и дело дергался, как у кролика; стекло запотевало.

– Привет, красавица, – промурлыкал Плуто.