Опустошенный жених. Женская маскулинность

Если один из полов начнет прислушиваться к требованиям другого пола; более того, если каждая из сторон начнет понимать свою внутреннюю потребность в целостности, то только в этом случае может быть восстановлено партнерство между полами, которое способствует личностному росту каждого. Более того, восстановление этого партнерства даст человеческому обществу определенные преимущества на всех уровнях взаимоотношений.

В Книге Откровения Святой Иоанн с Патмоса сообщает нам о своем видении грядущего человеческого сообщества. Оно предстало пред ним в образе спускающегося с небес Нового Иерусалима, украшенного как красавица-невеста, идущая навстречу своему жениху:

И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет.

И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, исходящий от Бога с неба, приготовленный, как невеста, украшенная для мужа своего[4 - Откровение Иоанна Богослова 21: 1–5.].

Иоанн оказался свидетелем вновь сотворенного внутреннего бракосочетания. «И сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое» (21: 5).

Все мы осознаем, что планета Земля преображается в глобальное человеческое общежитие, и не можем не признать, независимо от того, нравится это нам или нет, будем ли мы в него вступать или нет, что мы все оказались вовлечены в революционный процесс, который нельзя остановить. Мы почувствовали себя более ранимыми и беспомощными, хотя вместе с тем получили возможность радоваться и творить. Осознать, что сегодня планета – единая страна, а все человечество – ее граждане, несколько легче, чем поверить в исполнение пророческого сна святого Иоанна. Но некоторые из нас представляли себе всемирное сообщество скорее небесным градом, воплощением пророчества святого Иоанна, чем вооруженным лагерем, в котором каждый человек, стоящий рядом, может оказаться потенциальным врагом. Для трех самых распространенных мировых религий современный Иерусалим воплощает в себе стремление творить новое, но это стремление до сих пор остается в закосневших объятиях патриархальности. Именно из этого подросткового состояния и пытается сегодня выйти человечество.

Наше личное восприятие всемирного человеческого общежития, в котором мы живем, в значительной степени определяет различия в нашем образе жизни. Говоря о партнерских равных отношениях между полами (такое партнерство еще внове), мы должны четко понимать, говорим ли мы о партнерстве между врагами, которых следует опасаться, или о союзе любящих людей, жениха и невесты, которые с радостью идут навстречу друг другу.

«Плодитесь и размножайтесь» – это обращение Бога к сотворенным Им мужчине и женщине больше не имеет особого психологического смысла в мире, который и так уже угрожающе перенаселен. Плоды этого союза можно найти в любой сфере человеческой деятельности, они же, в широком смысле слова, создают поистине новый мир, понимаемый как наступление эры общечеловеческой расы. Чтобы такая надежда не превратилась в бесплодную фантазию, следует понять, в какой степени видение нового Иерусалима как «невесты, украшенной для мужа своего» отражает плодотворное партнерство полов на любом уровне и является движущей силой для его воплощения. Эта сила направляла ход развития Западной цивилизации, начиная от родоплеменной общины вплоть до современного интегрированного глобального сообщества. Сегодня единый мир существует в реальности, а не в фантазии, и потому мы будем исследовать динамику, которая приводит к постоянному творческому партнерству полов.

Первая задача, с которой мы сталкиваемся, – поднять фемининность на новый уровень осознания, чтобы первичная материя (которая всегда ассоциировалась с женским началом) не ощущалась мрачной и темной, а освещалась изнутри собственным внутренним светом и служила бы светящимся сосудом, достаточно мощным, чтобы связать свое свечение и творческие способности с зарождающимся маскулинным сознанием.

Большой вклад в развитие осознающей себя фемининности внесла немецкая и английская романтическая поэзия. Поэты того времени прекрасно ощущали влияние пережитков дряхлеющей патриархальности, которая даже в XIX столетии проявлялась в разрушительной агонии старого режима, безуспешно боровшегося за выживание. Здесь вполне уместно процитировать строки стихотворения Мэттью Арнольда: «Блуждание меж двух миров, / Один уж мертв, другой бессилен для рожденья»[5 - «Stanzas from the Grand Chartreuse», lines 85–86.].

Джон Китс дважды пытался выразить эту мысль. В неоконченном эпосе «Гиперион» слышится, как изнывает в муках его сердце и сердце таких же романтиков, стремящихся создать новый мир, основанный на фемининном сознании. Такое сознание способно воспринимать зарождающуюся маскулинность, которую Китс отождествляет с богом Солнца Аполлоном. Его глубокие поиски нашли отражение в фемининном образе Монеты[6 - Монета – в переводе с лат. «Предупреждающая», эпитет Юноны, которая предупредила римлян о землетрясении; при ее храме чеканили металлические деньги, отсюда произошло слово «монета». С другой стороны, Монетой называли и Мнемозину, богиню памяти, мать Муз. – Прим. ред.], который появляется в сновидениях как женщина с разбитым сердцем, наша современница, а иногда принимает облик Черной Мадонны.

Однажды у горы на склоне я золото нашел
И с болью ощутил, что взгляд мой источать
стал жадность. Все мрачное нутро мое перевернулось,
Извергнув груду золота наружу,
И потому мне больно было видеть,
Как под печальным строгим взором
Монеты светлый разум был в плен захвачен,
Тягостный и тесный, опустошая мозг ей
В черепа глубинах. Трагедией высокой
Скорбь обернулась на ее устах
И светом ясным наполнились космические очи
А голос – неземной, таинственной печалью[7 - «The fall of Hyperion», canto 1, lines 271–282. Стихотворный перевод Э. И. Альпериной.].

Проникновение Китса в женскую психологию намного опередило время. Его представление о жизни как о «юдоли сотворения Души»[8 - «Letter to George and Georgina Keats», Feb. 14–May 3, 1819.] открыло новые источники душевной восприимчивости, которые позволили ему предугадать свою раннюю смерть в 25 лет.

Продолжавшийся в ХХ столетии поиск утерянной фемининности в изобразительном искусстве, поэзии и танце в настоящее время стал совершенно осознанным в жизни многих мужчин и женщин, сосредоточивших внимание на личностном и духовном росте. Вместе с тем по-прежнему остается непреложным тот факт, что маскулинность, связанная с традиционной патриархальностью, воспринимает появление фемининности как угрозу. Таким образом, основная задача для появления свободных партнерских творческих отношений состоит в избавлении маскулинности от патриархального страха перед фемининностью. Насильственно пытаться насаждать фемининность в рамках патриархальной традиции – значит приобрести в лице маскулинности, сформированной этой традицией, злейшего врага. Поэтому для появления новой динамики в отношениях крайне важно избавить фемининность от страха патриархальной маскулинности. Находясь в плену этого страха, ни тот, ни другой пол не в состоянии дать начало какому-то новому творческому процессу. Их отношения напоминают переговоры покупателя с виноторговцем при сухом законе, тогда как начать нормальное обсуждение любой проблемы можно как минимум в обстановке доверия и откровенности, при отсутствии запретов.

Главным при обсуждении возможности появления осознающей себя фемининности становится освобождение слова от его привязки к той или иной гендерной роли. Сосредоточившись на отношениях между полами, я все сильнее ощущаю связь с внутренней основой этих новых отношений, связь, возникшую при соединении комплементарных каждому полу маскулинности и фемининности. Термин «осознающая себя фемининность», как и «осознающая себя маскулинность», применим и к мужчинам, и к женщинам. В наше время между полами существует такая же динамика, но она создает нечто новое и еще не получившее достаточного признания.

Зрелый мужчина и зрелая женщина нового времени будут соединяться не столько из-за стремления к объединению противоположностей, сколько из-за объединяющей их человечности. Эта единая для них человечность вовсе не исключает полового влечения. Лишенная невротических черт женская маскулинность привлекает сильных мужчин; лишенная невротических черт мужская фемининность привлекает сильных женщин. В мужском теле энергия проявляется совершенно иначе, чем в женском. Различие между полами как биологический фактор крайне необходимо для выживания человечества. Однако выживание на психическом или духовном уровне выводит нас за пределы биологии в область, названную Юнгом индивидуацией. Единое человеческое сообщество, возникающее в результате глобализации, находясь в котором мы постоянно испытываем тревогу, но вместе с тем ищем более безопасное для жизни место, – это единство, вышедшее далеко за рамки сексуального влечения противоположностей. Оно превратилось в единение, ставшее результатом глубинной идентичности, настоятельно требующей взаимопонимания.

Не совершив работы, необходимой для осознания мужской и женской составляющих, мы снова и снова будем возвращаться к древним патриархальным образам, сохранившимся в застывших формах, реанимирующих патриархальный порядок. Пассивное подчинение этому порядку характеризует бессознательное отношение к обществу, оно подобно отношению детей к своим родителям, которые проецируют на них архетипические энергии, поддерживающие родительскую власть и подчеркивающие их значимость.

И хотя детям явно требуется ощущение безопасности, создаваемое архетипическими проекциями, они не могут безгранично подчиняться этой власти, не подрывая возможность собственного личностного роста. В худшем случае инфантильные проекции на родителей, если их вовремя не устранить, становятся основой для любой диктатуры, хотя тирания такой системы никогда не ощущается в полной мере, так как безопасность, которую она обеспечивает, превосходит издержки, связанные с подчинением.

В романе Достоевского «Братья Карамазовы» Великий Инквизитор, встретившись с вернувшимся на землю Христом, пытается убедить его словами, в которых содержится намек на то, что его ожидает второе распятие и ему не будет места в лоне церкви. Безопасность, предлагаемая христианам церковной властью, является матриархальной и патриархальной одновременно. Она настолько соответствует насущной человеческой потребности, что для нее существует лишь одна угроза – свобода, которую воплощает Христос. Распятие свободы во имя безопасности, обеспечиваемой всемогущими родителями, является, как считает Инквизитор, основой человеческого общества.

Старая косная мать подобна громадной ящерице, притаившейся в глубинах бессознательного. Она ничего не хочет менять. Если отважное Эго пытается чего-то добиться, она молниеносным движением своего узкого раздвоенного языка подавляет этот детский бунт. Ее супруг, прямолинейный и властный отец, поддерживает закон, утверждающий ее власть. Вместе они олицетворяют власть в образе железного кулака в лайковой перчатке. Мать принимает образ Матери-Церкви, Матери-Родины, Родной Школы, Университета, любимой и незабвенной Альма-матер, охраняемой Отцом, который превращается в Отца-Иерарха, Отца-Закон, Отца-Статус-кво. Мы бессознательно впитываем содержащуюся в этих архетипических образах энергию, которая, в отсутствие индивидуационного процесса, остается на инфантильном уровне. Оставаясь неизменными и не поступая в сознание, которое, конечно же, сделало бы их менее заряженными энергией, эти внутренние диктаторы порабощают человека куда более жестоко, чем диктаторы внешние.

В соответствии с моим пониманием патриархальности эти обветшалые родительские образы содержат энергию, препятствующую личностному росту. Пока они в силе, сознающая маскулинность и сознающая фемининность остаются только словами. И мужчины, и женщины, бессознательно попавшие в энергетическую ловушку, лишаются индивидуальной свободы и препятствуют проявлению этой свободы у окружающих. Женщины могут быть даже консервативнее мужчин. Миф о солнечном герое, открывающем в сражении с драконом путь к самопознанию, отягощен многочисленными убийствами. Энергия этого мифа уже иссякла, и сейчас мы боремся с насилием, вызванным ее последствиями. Более того, навязчивое желание взять верх над матерью, существующей в бессознательном, оставалось слепым к ее тайной победе. Вековые усилия, направленные на убийство дракона, завершились поклонением матери. Сыны и дочери патриархальности фактически оказались привязанными к матери.

Утрачен символический смысл убийства как жертвоприношения, ведущего к трансформации. Трансформация выводит энергию из бессознательного и направляет ее в сознание. Если рассматривать в деталях убийство дракона, то мать соответствует стихийной первичной материи, а ее дети по-прежнему продолжают бессознательно поклоняться ее устаревшему образу из-за отсутствия осознания, побуждающего человека к трансформации. Без этого осознания убийство матери приводит к тому, что она возвращается, став еще более сильной, ибо она подпитывается энергией своего убийцы. Согласно мифу за смертью следует возрождение, но в нашей сверхматериальной культуре существует только смерть. Мы можем так и умереть, покоясь на мусорной куче собственных ошибок. С течением времени убийство дракона утратило первоначальный смысл и осталось всего лишь актом убийства, так и не став средством трансформации.

Патриархальность имеет истоки в одном из самых древних мифов человечества: в мифе о странствии героя. Согласно этому мифу, герой является наместником Солнечного бога, символа абсолютной власти, от которого зависит вся жизнь. Солнечный бог постоянно укрепляет свою абсолютную власть, сражаясь с силами тьмы, посягающими на его владения. «Да будет свет» – божественный закон, регулирующий акт созидания. Надев в честь Солнечного бога свои доспехи, символизирующие Солнце, солнечный герой отправляется в странствие во имя своего Бога Отца, чтобы совершить некий, по существу, патриархальный акт, который позволит ему идентифицировать себя с Творцом. Самое великое деяние мужчины заключается в повторении вечного акта творения. Против героя сосредоточены силы тьмы, которые по своей природе не могут порождать свет, ибо получают его от Солнца.

Одним из символов этой темноты является Луна с ее циклом, противоположным солнечному циклу. Лунный цикл, фемининный по сути, управляет ночью, тогда как днем управляет солнечный цикл. Однако свет Луны – не ее собственный свет, а отраженный свет Солнца. Таким образом, оказывается, связь между Солнцем и Луной символически раскрывает связь между полами. Фемининность, которую воплощают силы хаоса и тьмы, создается в сфере несущего свет мужского творения как отражение его власти.

Милтон выразил эту связь при описании библейских образов Адама и Евы:

Он – лишь для Бога, она – для Бога, который есть в нем[9 - Paradise Lost, Book 4, line 299.].

Очень близким к фемининности, изображаемой как лунный цикл, является образ дракона или змеи, с которой традиционно ассоциируется женщина. Причем этот образ формировался постепенно под влиянием мужской власти. Обычно в мифе о герое дракон должен быть убит. Тогда, когда в убийстве дракона нельзя усмотреть символический процесс трансформации, происходит отделение фемининности от ее жизненных истоков и материальной энергии (стихийной материи, матери). В этом случае женщина становится именно такой, какой увидел ее Фрейд, а именно кастрированным мужчиной, и ее влагалище представляется мужчине открытой раной, вселяющей в него ужас, когда он впервые познает женщину.

Став идеализированным героическим действом, особенно в романтической литературе, убийство дракона влечет за собой избавление захваченной в плен девушки. Тогда из глубин солярного мифа можно извлечь такой вывод: фемининность требует избавления от собственного мрака. Солнечный герой, который сражается за дух и свет, воплощающий всепроникающую энергию рационального инсайта, не может постичь эту темноту, опускающуюся на нас в виде женской загадочности. С незапамятных времен совершения Элевсинских таинств их участникам запрещалось о них рассказывать. Процесс творчества, происходящий в темной утробе, недоступен для солнечного света. С другой стороны, он недоступен и для влияния Луны. Таким образом, ключевым фактором для установления равенства полов становится трансформация страха маскулинности перед фемининными процессами. То, что могло бы заменить солнечному герою убийство дракона, которое многие мужчины до сих пор считают своей святой обязанностью, – это развитие фемининного сознания, которому убийство дракона очень часто мешает. К этой трансформации ведет именно осознанная интеграция бессознательной фемининности, а не ее отвержение. Дракона, родственного deus absconditus[10 - См. Jung, Alchemical Studies, CW 13, pars. 138–139.] (незримому богу) алхимиков, вовсе не следует убивать. Дракон, как утверждает Юнг в книге «Ответ Иову», должен стать спасителем для всех живущих на земле[11 - См. Psychology and Religion, CW 11, par. 619. (Юнг К. Г. Ответ Иову. М.: Канон, 1995.)].

Перемена в сознании, о которой идет здесь речь, могла бы потрясти основы, на которых веками покоилось мужское Эго. И все же нашему развивающемуся сознанию ясно, что убить дракона – значит в лучшем случае затормозить процесс трансформации. Характерной мужской реакцией на отказ от мифа об убийстве дракона в пользу процесса трансформации является первобытный страх, что силы тьмы могут одержать победу над силами света и, отрицая фаллическую энергию мужчины, поставить его в положение женщины. В таком случае мы сталкиваемся с реакцией мужчины на собственную фемининность – это нечто иное, чем угроза его маскулинности, завоеванной столь высокой ценой. Фактически в социальном опыте мужчины почти нет ничего такого, что помогло бы ему посмотреть на это по-другому.

Как же происходит этот резкий переход в сознании? Как мужчина может победить свой страх перед фемининностью или же полностью довести его до сознания, не вытесняя в мрачную пропасть? Ответ можно найти в понимании психодинамики самого творческого процесса – той самой психодинамики, в которой мужчины традиционно видели угрозу своему мужскому достоинству. Например, поэтическое творчество и даже его изучение до сих пор считается совершенно немужским занятием.

Тем не менее эту динамику вполне осознанно исследовали поэты-лирики эпохи романтизма. Больше всего их привлекала ответственность каждого человека за свой духовный рост и воспитание души. Тем самым они идентифицировали себя с психодинамикой творческого процесса, который Китс назвал «сотворением души». В этой деятельности активное и весьма существенное участие принимают оба пола. Они глубоко заинтересованы в том, чтобы обрести рождение на психическом уровне, считая, что отец ребенка, вынашиваемого в темном чреве творчества, – скорее сверхъестественное существо, чем обычный человек. Миф о непорочном зачатии в равной степени относится к мужчине и женщине, если воспринимать его с точки зрения психодинамики, управляющей сотворением души[12 - См.: Marion Woodman, The Pregnant Virgin: A Process of Psychological Transformation.]. Наука о рождении души называется психологией. Психология не может быть ни женской, ни мужской – только той и другой одновременно. Весьма примечательно, что в конце концов Фрейд почувствовал, что именно его патриархальная ответственность требует пожертвовать душой ради принципа реальности.

Не только мужчины боятся фемининности: женщины испытывают перед ней не меньший страх. Но женский страх имеет совершенно иную основу. Женщина креативна на биологическом уровне. Переход от физиологии к психике, резкое изменение, произошедшее в сознании Девы Марии, когда пред ней предстал Архангел Гавриил, было тем скачком, которому ее физиология не только сопротивлялась, но которое вообще старалась отрицать. Тело противостояло психической реальности, стремящейся утвердить очевидное всемогущество своей власти. Мужской страх перед фемининностью исходит от страха перед тайной женского тела. Таинственную женщину тайно почитали на протяжении многих веков: ей посвящали обряды, традиционно связанные с подземными пещерами, и приравнивали ее к Богине Матери, которая у христиан отождествляется с Матерью самого Бога.

Женщины не обладают иммунитетом в отношении соблазнов телесной энергии. Детально разработанные ритуалы, созданные для увеличения этой энергии (производство косметики – одно из самых конкурентоспособных в мире), по-прежнему являются формой почитания пленяющей Тени бессознательной фемининности. Мужчины, связанные с солярным мифом, особенно восприимчивы к этой Тени, ибо она является основной целью ритуального убийства дракона.

Юнг называл процесс сотворения души opus contra naturam – деянием против природы, – имея при этом в виду, что человек должен прилагать усилия, направленные против бессознательных природных влечений, ради освобождения сил душевных. Мужской дух в этом деянии стремится выйти за телесные границы, противостоять природному бессознательному, игнорируя его во имя достижения совершенства бесплотной души. И наоборот, фемининность, которая в силу самой своей физиологии связана с телом, стремится к еще более конкретной материальности, испытывая при этом недостаток одухотворенности. Душе, главное в которой, как я это понимаю, – осознанная фемининность, одинаково угрожают и бесплотный дух, и конкретная материальность, однако ее очищение является непременным условием для создания новой взаимосвязи между полами.

Убийство дракона, сотворение души и метафора

Наверное, уже достаточно сказано о том, что мы попали в плен устаревшей мифологии. Мы видели, как Тень бессознательной фемининности при помощи древних мистических ритуалов соблазняет солнечного героя, который, в свою очередь, находит в ней объект удовлетворения своего неосознанного желания и цель ритуала инициации. Он должен убить именно то, что любит (по крайней мере, он так считает), и сама любовь порождает ужас, наполняя им его сердце, в котором соединение приводит к разрушению. Высшее выражение любви Отелло к Дездемоне проявляется именно тогда, когда он, видя в себе доблестного слугу Его Величества Долга, убивает жену и тем самым совершает жертвоприношение. От нее исходит целомудренное сияние звезд и совершенство форм монументального алебастра. Уже почти задушив Дездемону, Отелло повторяет: «Таков мой долг, таков мой долг, душа моя»[13 - Отелло, акт 5, сцена 2, строка 1.].

Очень редко убийство дракона отождествляли с убийством возлюбленного, как в шекспировской трактовке либестода (Liebestod (нем.) – добровольный уход из жизни обоих возлюбленных во имя любви). Пока нас это затрагивает, пока это событие остается в нашем представлении символом высочайшей трагедии, мы остаемся в плену мифа, который может достичь своей цели, разрушив нашу личность, ибо мы по-прежнему продолжаем считать такой конец жизни вершиной благородства.

«Долг», который Отелло отказывается назвать («Стыжусь назвать пред вами, девственные звезды, ее вину»)[14 - Там же, строка 2.], представляет собой миф об убийстве дракона солнечным героем. Его энергетический источник находится в ловушке Тени бессознательной фемининности, которую символизируют силы тьмы. Любовь на службе у убийства – вот чем оборачивается солярный миф в скрытой форме, которую я назвала бы патриархальной.

Такое прочтение мифа об убийстве дракона, который столь сильно затрагивает Тень бессознательной фемининности, фактически является новой интерпретацией одного из самых значительных и распространенных мировых мифов. До тех пор, пока патриархальность отождествляли с космическим миропорядком, толкование этого мифа нельзя было подвергать ни малейшему сомнению. Оно было столь же самоочевидным, как восход и заход солнца. Обратить внимание на те его аспекты, которые тормозят развитие или вовсе связаны с уничтожением (например, истребление природы), – как поступаю я и некоторые другие исследователи, – значит навлечь на себя ярость патриархальной власти. Однако в мои намерения не входило всколыхнуть эту ярость. С другой стороны, я совсем не надеюсь ее заглушить. Я предпочитаю вообще к ней не обращаться, ибо хочу устремить взгляд в будущее. Я собираюсь сосредоточиться на работе с совершенно иной моделью сотворения души. По-моему, эта модель во многом была характерна для поэтов-романтиков, основная заслуга которых состояла не в создании гимна романтической любви, как полагают многие, а в глубинной ее критике. Это критическое отношение, которое слишком долго не могли распознать, становится совершенно очевидным в трагедии Шекспира, когда Отелло в конце концов был вынужден признать, что идеализированное им прежде романтическое жертвоприношение фактически оказалось просто-напросто убийством.

Ключевым моментом для понимания убийства дракона является противопоставление материи духу; при этом материя не только оказывает сопротивление духовному свету, но и стремится к разрушению во имя вечного мрака. Силы света и тьмы являются заклятыми врагами, которые вечно борются за власть; императивом для совершения действия является именно убийство, а не жертвоприношение. Совершенно неважно, насколько идеализированным должно стать это действие, чтобы повысить значимость первобытного мифологического героя; главное, что по своей сути оно остается актом убийства. Возрождающая энергия этого убийства стала со временем подпитывать иллюзии, которые больше не находили ни рационального, ни духовного толкования. Кровь не могла заполнить пропасть между материей и духом, которую тщетно пытались преодолеть с помощью убийство дракона. Современная борьба за осознающую себя фемининность предполагает отвержение самого факта убийства эмоционально заряженной женской идентичности. И это вовсе не отвержение жертв, которых требует сознание.

А теперь, обратившись к сотворению души, нам в первую очередь следует обсудить роль метафоры в созидании моста через пропасть между материей и духом. Метафора соединяет их без всякого кровопролития. Она позволяет соединиться материи и духу (в переводе с греческого meta-phora означает переход через) в результате лингвистической трансформации материального в духовные символы.

Фактически весь наш язык представляет собой метафору, ибо каждое слово – это символ. Наша повседневная речь наполнена метафорами: «Она разобрала меня по косточкам. Я его не перевариваю. Давай начнем все с чистого листа. Она – просто персик, настоящая принцесса, Поллианна[15 - Героиня новелл детской писательницы Элинор Портер. – Прим. ред.]. Он – колючка, принц, бриллиант». Метафоры украшают наш язык, ибо наряду со значением несут в себе энергетически заряженные образы. Возьмем, например, известные строки шекспировского Макбета, повествующие о том, как герой узнает о смерти своей «бесценной любви»:

Так в каждом деле. Завтра, завтра, завтра —
А дни ползут, и вот уж в книге жизни
Читаем мы последний слог и видим,
Что все вчера лишь озаряли путь
К могиле пыльной. Дотлевай, огарок.