Поговорим? О том… о сём… – 1

– Мирка?… ты?

– Ну, слава Богу! Конечно я!

И тут мы обе одновременно кинулись друг другу на шею…

Потом Ирка отвела меня к себе домой, и оказалось, что до этого я ломилась в квартиры соседних домов.

Потом мы сели за круглый, давнишний, со школьных лет знакомый мне обеденный стол в малюсенькой гостиной, и Ирка много чего рассказала про своё житьё-бытьё в постперестроечной независимой Литве. На самом деле, не так уж плохо, с её слов, им, оставшимся здесь русским, жилось. Да и выглядела она совсем по-европейски: стильные брюки, лаковые туфли на невысоком каблучке, строгая кофточка без рюшей; на носу сидели дорогие очки в модной оправе, и ей не надо было их всё время поправлять, как в прежние времена другие очки, чтобы они постоянно не сползали на нос. Даже осанка у Ирки изменилась – стала прямой, и тоже, кажется, очень независимой. Угощала она тоже по-европейски – без излишеств.

Во всём остальном это была всё та же веснушчатая Ирка Тишкина с чуть косившими, и оттого казавшимися озорными, карими в крапинку глазами.

Когда мы вдоволь наговорились, Ирка спохватилась и заявила, что мне надо обязательно встретиться с Валькой Зернец, потому как Валька, в общем-то, и есть одна из немногих их одноклассниц, что остались здесь.

– И другие наши ребята, конечно, есть, – как бы вскользь, всё же пояснила она, – Стасик, например. Но он бизнесменом заделался, особо с ним не задружишься. Яська тоже здесь. Но та полька по всем статьям стала, и к ней тоже запросто не подойдёшь. Райка в Поречье обосновалась. Но Поречье теперь Беларусь. Сложно с визой туда.

Она замолчала, многозначительно поглядев на меня. Мне захотелось спросить, почему сложно, но Ирка, видимо, решила, что здесь и так всё ясно (дорого очень), продолжила:

– Как-то разбрелись все – кто куда… – Она аккуратно, опять же как-то по-европейски сдержанно, без сожаления, вздохнула. – У всех свои дела и заботы, да и в школе с теми, другими, ни я, ни ты, ведь в особой дружбе не находились.

По её интонации и выражению лица я поняла, что, действительно, «у всех свои дела и заботы», и что если до приезда сюда я надеялась, что встреча с одноклассниками произойдёт ровно в том ключе, в каком эти встречи проходили в наши давние молодые годы, так это я очень даже ошибалась. Видимо, независимость Литвы и её европеизация оказали некое воздействие и на наше дружное школьное сообщество.

– Да, Ира, времена поменялись в корне. И мы, конечно, меняемся, – без ложной грусти произнесла я. – Да ладно! Звони Вальке! Назначай встречу!

2.

Высокая и очень худая пожилая женщина с большой копной седых волос шла мне навстречу по бывшей лесной просеке, которая за прошедшие двадцать лет превратилась в широкую, вымощенную всё той же европейской плиткой, которой мостили и улицы в Питере, дорожку. Теперь бывшая лесная просека вела через лес не на какую-то там заброшенную окраину городка, а в большой жилой район, построенный там в восьмидесятые годы, и куда переселили очень многих жителей городка из центра и из частных домов с окраин – всё освободили для туристов и отдыхающих.

Женщина шла прогулочным шагом и вела на поводке маленькую и тощую (не потому, что некормленую, а по породе) собачонку. Конечно, мне сразу стало понятно, что это Валька, хотя пышная седая шевелюра поначалу меня несколько смутила. Однако в назначенное для встречи время, кроме этой «дамы с собачкой», больше здесь никого сейчас не было.

Да, это была Валька.

Валька и собачка! Это уже выглядело странно: никогда прежде Валька не была замечена в любви и даже симпатии к животным.

«Вот что время и наступающая старость с человеком сделать могут!», – подивилась про себя я и сразу же, приветствуя подругу, радостно и громко заговорила по-литовски, конечно же, путая слова и искажая окончания, хотя вот уже как два года ходила в центр литовской культуры и прилежно изучала литовский язык, который в своё время не доучила здесь, в школе. При этом я совсем не сомневалась, что Валька тоже поймёт, что перед ней её бывшая близкая подружка Мирка.

Так и произошло: Валька узнала меня, но не радостно, а с долей ехидства, однако безобидно, как и в былые времена, заключила, подходя:

– Не очень-то у тебя получается!

Я стушевалась, поскольку по простоте душевной считала, что уж близкая подруга оценит мой литовский – всё же больше двадцати лет я не была в Литве. Кроме того, очень хотелось мне произвести впечатление именно на Вальку – это ведь она в школьные времена была для меня примером мудрости, стойкости, принципиальности и непогрешимости во всём. Мне тогда иногда даже казалось, что Валька старше меня, хотя та была на полгода младше. Валька была рассудительной, неспешной и, как было отмечено выше – мудрой. Это она говорила, что мне нужен очень сильный, с характером парень, иначе ничего в её, Миркиной, то есть – в моей – жизни не сложится. Сама Валька никогда ни в кого, в отличие от меня, влюбчивой, не влюблялась, с парнями водилась только в спортивном плане и вела себя так, словно ей вообще начхать на все эти вздохи-ахи и прочую девчоночью ерунду. У неё, мол, жизненная миссия покруче и поважнее вздохов при луне – она собиралась стать знаменитым модельером и мужем не обзаводиться – только ребёнком. На этой волне я долго, аж до самой своей свадьбы, принципиально считала, что мужа у меня тоже не будет – одни дети.

Ну и вот – слушала я её тогда, открыв рот, и восторгалась Валькой не по-детски! У меня-то как раз всё было наоборот: и смешливая, и, по словам матери, – ветреная, и неусидчивая, и влюбчивая, и… в общем, ничего стоящего и путного из меня выйти по жизни не должно. Совсем другое дело – Валька…! Валька – это да!

И вот Валька, видимо, памятуя ту нашу неравную дружбу, сейчас насмешливо глядела на меня. И я, вот честное слово! стушевалась. Но тут же оправилась и быстренько перевела всё в шутку: с чувств расстроенных встречу начинать не хотелось – характер у меня такой – дружелюбный, сама бы я никогда другого не обидела и насмехаться ни над кем не стала.

– Да ладно тебе, Валька! Не видишь, что ли, что дурачусь я.

Говорить о том, что вот уже два года доучиваю литовский язык, не захотелось, и потому, улыбаясь, продолжила:

– Конечно, ты-то уже двадцать лет по-литовски должна говорить, иначе ведь тебе здесь никак, я понимаю. Куда же мне с тобой тягаться! Вот и Ирка молодец! Освоили вы этот язык. А я – так – балуюсь.

Обниматься-целоваться с бывшей подругой, как при встрече с Иркой, мне вдруг почему-то расхотелось.

– Пойдём, прогуляемся. Вот Чуньку заодно выгуляем. Потом ко мне зайдём, посмотришь, как живу, – совсем обыденно, словно и не было двадцати лет разлуки, кинула Валька.

Я бросила взгляд на дрожавшую неизвестно отчего крохотную собачонку и подумала: «Да уж, собачище! Такую обязательно выгуливать надо, а то она на горшок дома сходить не может». Совсем не присущ мне цинизм в отношении животных, но и не свойственно мне сюсюканье с ними. А кроме того, не заметно было, чтобы и Валька очень уж трепетала сердцем в отношении собачонки.

– Конечно, пойдём прогуляемся. Хорошо тебе здесь жить: и лес, и река рядом. Вот и собачку есть где выгуливать. Не то что у нас в Питере – все тротуары и газоны загажены.

Валька без слов согласно кивнула, видимо, понимая проблему мегаполиса, и потянула за поводок.

И мы пошли по бывшей просеке в сторону новостроек, где теперь жила моя бывшая подруга.

Квартирка была двухкомнатная, и хотя небольшая, но просторная. Ничто не захламляло её пространство, а на большом балконе – почти лоджии – стояли вынесенные из комнат горшки с кактусами. Их было огромное множество, и я с удивлением спросила:

– Как ты умудряешься их выращивать? Я попробовала один раз, они у меня все усохли или сгнили.

Валька по-учительски строго посмотрела на меня и с достоинством, делая упор на назидательность, ответила:

– Так уметь же надо. Видишь, на балкон на лето выношу горшки, закаляю. Ну и всякое такое. Чего я тебе рассказывать буду, ты же всё равно не будешь этим заниматься.

Пришлось про себя с этим согласиться, потому я просто промолчала.

Бывшая закадычная подруга была не очень многословна, угощение тоже было, опять же, по-европейски упорядоченным, но я и не собиралась никого объедать, хотя под ложечкой уже сосало. Но решила потерпеть, надеясь «после гостей» зайти в магазин, накупить всяких-разных литовских сыров и колбас, чудесного молока и главное – литовского ржаного хлеба с тмином, а потом со всем этим богатством пойти в лес, на берег реки, и там уж вовсю «оторваться»! А сейчас, как говорится, «и на том спасибо!»

Разговор чуть оживился после того, как Чунька начала прыгать на стол, а Валька строгим голосом принялась её воспитывать. Я поинтересовалась собачонкой – кто она и откуда, узнала, что собачонку эту всучила на воспитание ей сестра Лидия (я хорошо помнила эту худющую и остроносо-длинноносую Лидию, очень намного даже старшую сестру Вальки, которая всегда была занята чем-то и, на самом деле, была очень доброй и приветливой).

Валька взяла собачонку на воспитание, поскольку её сын, умница-разумница, (замуж она всё-таки вышла, но десять лет назад мужа похоронила), толковый программист, получил по контракту в Германии хорошую работу. Поработал, да так и остался – женился на немке. Он регулярно звонил матери и присылал материальную помощь (европейских пенсий на прожитьё было маловато, об этом мне и Ирка мимоходом посетовала).

– Ну, а как, в общем и целом, жизнь? Ты-то здесь не одна всё-таки – Лида рядом.

– А что Лидка? У неё своя семья. Забот полон рот. Здоровье не ахти какое – помнишь ведь, всегда она вкалывала.

– Помню, конечно. А у тебя со здоровьем как?

Валька на минуту задумалась и неохотно произнесла:

– Не очень у меня со здоровьем…

– А что так, серьёзное что-то?

– Как сказать… серьёзного ничего нет. Да только… у меня… давление, что ли, врачи говорят…

Валька отвела глаза. Помолчала.

– Вот таблетки, пока простые совсем выписали, чтобы жидкость в организме не скапливалась – мочегонные. Похудела я на них, – она чуть заметно улыбнулась, – а до того полная была. Теперь легче и ходить и дела домашние делать стало…

Я напряглась, и внутри у меня мгновенно поднялось сочувствие к подруге. Мне сразу стало жалко Вальку и не захотелось больше расспрашивать ту ни о чём.