Манускрипт Джентиле

– Надеюсь, Господь будет с нами на протяжении похода, – говорил один из рыцарей, – Не хотелось бы лишиться его милости из-за чужих грехов.

– Господь всегда помогает праведным, Марквард, – отвечал другой, – Ты главное делай то, что должен, и уповай не него. Он не оставит своих детей.

– Аминь, Райнальд. Аминь.

Облегчение и предвкушение растеклись по телу слуги, когда он убедился в правильности своих смелых догадок: Альберт осторожно переложил часть своего рациона в платок и аккуратно завернул. Проводив своего господина обратно в комнату, Тиль получил заветное угощение, и наскоро, хотя и не без удовольствия его проглотив, отправился на кухню, на трапезу для слуг.

До самого позднего вечера никто не беспокоил прибывших крестоносцев. В Акре вообще старались не планировать важных дел до того, как спадёт дневной жар. Из далёких мечетей ближе к берегу послышались распеваемые муэдзинами азаны. В это время Альберт ушёл на совет, а Тиль остался предоставлен сам себе примерно на несколько часов. Всё ещё пребывая в скучающем расположении духа, он решил прогуляться. Европейские кварталы навевали на него тревогу: казалось, обиженный сеньор вот-вот выйдет из-за ближайшего угла. Поэтому он свернул от них прочь, потянулись узкие, душные арабские улочки. На них было ничего не разглядеть от дыма, выходящего из курилен и распространявшего приторно сладкий аромат дурманящей травы. Люди, завёрнутые в ткани с ног до головы сидели и неторопливо общались, в свете луны и лампад поблёскивали сабли на поясах, но в целом обстановка казалась мирной. Тиль заглядывал под навесы взглядом голодного кота, надеясь, что кто-то пригласит его присоединиться – Альберт не давал ему денег на развлечения, поскольку считал, что они развращают человека. Однако никто его не замечал.

Надышавшись дымом и так и не получив заветного приглашения, оруженосец поспешил выбраться на воздух, поближе к берегу. Он присел на часть будущей крепостной стены, находящейся в процессе постройки, и устремил взгляд вдаль. На тёмном небе молочной пенкой лежали облака. Далеко-далеко, в родном европейском городке, вечерами ему часто случалось сопровождать своего господина. Альберт любил смотреть наверх и, как ребёнок, придумывать, на что похоже то или иное облако. Стараясь ему угодить, Тиль тоже напрягал свои извилины, но его сравнения только смешили благородного рыцаря. На то была очевидная причина: если Альберт видел в небе то животных, то музыкальные инструменты, то буквы, воображение Тиля рисовало исключительно куски тушёной свинины разных форм и размеров.

Сейчас же по неведомой причине в голову пришло совершенно другое. Виной тому стала то ли сытость, то ли ароматы арабских кварталов, но Тиль вдруг явно различил крест, напополам разрубленный острым концом золотистого месяца.

– Господи, помилуй! – прошептал он, испугавшись, и машинально перекрестился.

Тут же взгляд его упал на пришвартованный флот: к кораблям, на которых приплыли крестоносцы, прибавился ещё один. На борту красовалась какая-то крупная надпись, но Тиль не мог её прочитать, потому что не умел – Альберт пытался его учить, но, не видя ни способностей, ни усидчивости, ни желания, вскоре сдался. Поэтому оруженосец мог судить лишь по флагам, трепещущим на ветру: полотна с крупными крестами свидетельствовали, что это был гонец от Римского папы. Тиль вдруг задрожал от нового порыва ветра: о сложных отношениях церковного главы и императора знали даже корабельные мыши. Фридрих был отлучён, и его крестовый поход стал первым, произошедшим без одобрения папы. В том числе, из-за этого все вокруг сомневались в божьей поддержке.

«Интересно, что папе так срочно понадобилось сообщить?» – задумался Тиль и направился к кораблю. На борту были только моряки, двое из них курили трубки, стоя на палубе. Вид у них был очень важный, и оруженосец не решился к ним обратиться, но воспользовался тем, что гордые мореплаватели не заметили его, и притаился, слушая.

– Вот увидишь, этот флот ещё раньше нашего отсюда сбежит, – пробасил один из моряков, указывая на корабли крестоносцев, – Никто не смеет так смело идти против воли папы.

– Боюсь, как бы не оказалось, что император наш – антихрист. Иначе что мы будем делать? Я ещё жить хочу, и жена у меня опять с пузом, – причитал второй простуженным голосом.

– Да не бойся ты! Папа с ним быстро разберётся. А мы свое дело сделали. Дождёмся гонца и вернёмся по домам.

– Да дай бы Бог…

Дальше разговор перешёл уже в другое русло: моряки приступили к обсуждению вчерашнего обеда, от которого получили несварение желудка, и Тиль поспешил отойти вглубь улиц. К тому же, с моря подул прохладный ветер, а у него не было с собой ничего, кроме туники. Когда оруженосец добрался до монастыря, у него уже замёрзли руки и ноги.

Осторожно заглянув в комнату Альберта, Тиль убедился, что его господин ещё не спит: тот стоял на коленях перед маленькой иконой в рамке, привезённой вместе с прочими вещами, и шёпотом молился. Оруженосец, переминаясь с ноги на ногу, дождался конца и с энтузиазмом спросил:

– Что говорит император? Когда уже пойдём бить неверных?

– Похоже, что очень нескоро, – озабоченно ответил Альберт, – Фридрих не планирует пока вступать в бой.

– Как? – опешил Тиль, – Почто ж мы тогда сюда приплыли?

– Это самый большой вопрос. Император взял очень мало людей. Повод ли это отказываться от войны? О чём Фридрих хочет договориться с местными? Почему он называет то, что происходит, крестовым походом? – сам себе задавал вопросы рыцарь, – Это всё очень странно. Но мы обязаны подчиняться воле императора.

– И что ж мы будем делать? Куковать тут до самого святого Стефана?

– Будем ждать приказов и просить, чтобы Господь направил Фридриха. Можешь сегодня присоединиться ко мне в молитве за него.

– Есть ещё кое-что, – деликатно перевёл тему Тиль, не желающий всю ночь повторять заученные слова, сидя на затёкших коленях, – Я видел в порту папский корабль. На нём приплыл гонец.

Альберт нахмурился.

– Боюсь, это не сулит нам ничего хорошего.

– Мужики на палубе говорили, что мы все скоро отсюда уплывём.

– Это невозможно. Слишком много времени прошло с того момента, как император впервые объявил о походе. К тому же, он всё ещё отлучён, и должен доказать, что справится с божьей миссией без папской поддержки, если хочет укрепить своё положение и авторитет. В обострившейся ситуации он просто не может повернуть назад, пока не достигнет цели. Я думаю, ради возвращения Иерусалима он пойдёт на всё, – видя, что Тиль безуспешно силится напрячь все имеющиеся у него извилины, Альберт уточнил, – Мы никуда отсюда не уплывём, пока нога императора не ступит на святую землю как на свою собственную.

Утро выдалось неприятным. Как Тиль не увиливал, Альберт всё-таки заставил его молиться за Фридриха. Они просидели всю ночь, высмеиваемые таращившимися из окна чёрными птицами. Положить окаменевшую голову на жёсткую подстилку удалось только, когда забрезжил рассвет. Оруженосцу показалось, что проспал он не больше минуты, хотя на деле прошла пара часов. В мечетях снова пели на неизвестном Тилю языке, и он мысленно выругался, оттого что неверные посмели прервать сладкие ночные грёзы. В конце концов, сны – лучшее, что есть в жизни простого слуги.

На улице уже совсем рассвело, и нужно было поторопиться, чтобы принести господину воды. Тиль шёл с ведром к колодцу, потирая ноющие колени, как вдруг дорогу ему преградил храмовник с красным крестом на белом облачении.

– Чего тебе тут надо? – сурово спросил тамплиер.

– Господин пожелал умыться.

– Нечего тратить воду на такие пустяки. Возвращайся, откуда пришёл.

– Но…

– Я неясно выразился? Ступай прочь!

Делать нечего, Тилю пришлось удалиться. Он понуро поплёлся назад, в недоумении соображая, чем же так разгневал сурового тамплиера. Монахи, конечно, и вчера смотрели на его ведро с недовольством, однако имя благородного рыцаря всегда открывало перед ним любые пути. Что же случилось теперь? Возвращаясь, Тиль заметил ещё нескольких слуг с вёдрами, тоже не сумевших выполнить поручение хозяев и теперь не знающих, как показаться им на глаза. Альберт не вёл себя настолько сурово, чтобы вызывать у Тиля страх, но оруженосец всё равно был очень расстроен тем, что не выполнил просьбу друга. Войдя в покои господина, он с порога признался:

– Альберт, извиняй, я с пустыми руками. Монахи мне запретили воду брать. Встали как столбы у колодца и никого не пущают.

– С чего это вдруг? – удивился рыцарь, – Подожди здесь, я пойду, узнаю.

Ждать пришлось долго. Тиль со скучающим видом скользил глазами по скромной обстановке комнаты крестоносца: матрас, мешок с вещами, низкий столик, на котором стояла икона – та самая, что прошлой ночью уже намозолила ему глаза. Она представляла собой скромный, чуть больше ладони, срез дерева, на котором был написан образ Христа. Спаситель одной рукой держал книгу, другой – складки синей ткани, накинутой на плечи. В отличие от многих других икон, которые Тиль видел у крестоносцев, эта отличалась присутствием эмоций на лике: брови едва уловимо поднимались, словно выражая сочувствие агнцам своим, сбившимся с праведного пути. Но больше всего поражало даже не это, а яркость фоновых красок: насыщенный золотой великолепно передавал представления художника о божественном свете.

В отличие от Альберта, всей душой преданного вере, Тиль не испытывал подобных возвышенных чувств. Он относился к религии как к стирке панталон: стойко принимал необходимость молиться, держать пост и совершать прочие ритуалы как неизбежное. Для исповеди он каждый раз придумывал грехи, не имеющие ничего общего с реальностью: скажи он, что прелюбодействовал с женой сеньора, как священник тут же доложил бы об этом знатному господину и ещё получил бы за несчастья Тиля хорошенькую сумму. Вот и приходилось выдумывать то мелкую кражу на рынке, то чревоугодие за столом с блюдами, оставшимися после господской трапезы. Не сказать, что он вовсе не верил в Бога: всё-таки красочные описания ада в проповедях его пугали. Но когда после отбывания этой церковной повинности, он выходил на улицу и увязывался за какой-нибудь хорошенькой девчонкой, страх снимало как рукой.

Однажды, лет за пять до крестового похода, Тиль сильно заболел и слёг с жаром. Следствием лихорадки стал бред, нарисовавший ему картины Страшного суда. Божьим повелением (и вполне заслуженно) оруженосца тогда низвергли в ад, в самое сердце огненной геенны. Переживания были настолько реалистичными, что любой другой более сообразительный средневековый гражданин немедленно бы уверовал, но Тиль пришёл к другому, парадоксальному выводу. Он решил, что наказание уже свершилось, все предыдущие грехи, соответственно, искуплены, и со спокойной совестью продолжил свой свободный образ жизни. Так сказать, с чистого листа.

На корабле ему было тоскливо: воду и еду экономили, а вино и вовсе находилось под запретом. Сойдя на берег, Тиль надеялся исправить собственное положение в ближайшее время, но недоразумения, связанные с походом, не позволяли сосредоточиться на простых человеческих удовольствиях. Не особенно веря в Бога, он искренне верил в своего господина: на его памяти Альберт всегда вёл себя безупречно. Тиль и представить не мог, какого это – контролировать себя от рассвета до заката, ограничивая во всём, что любишь, во имя каких-то абстрактных вещей, которые не то, что ощутить – описать сложно. Рыцарь вызывал в нём неподдельное восхищение, граничащее с обожанием: если бы ему предложили лишиться ноги вместо своего господина, он с радостью согласился бы на это, уточнив только, что вместе с конечностью не лишится мужского достоинства.

Вернувшись, Альберт молча начал собирать вещи. Он выглядел так, словно забыл, что оставил Тиля ждать здесь.

– Зачем ты сам? Давай подсоблю, – подошёл к нему Тиль и протянул руки к кожаному мешку.

– Да. Прости, я задумался.

– Голову напекло? Или чего стряслось?

Отложив мешок, Альберт присел на матрас. Тиль опустился на пол рядом с ним.

– Помнишь, ты рассказывал, как вчера вечером видел корабль в порту? На нём приплыл гонец от папы. Только теперь он не к императору спешил, а к монахам всех орденов, что обосновались здесь, и даже к жителям города. Он передал жёсткое требование прервать всякие отношения с Фридрихом и немедленно прекратить оказывать ему любую помощь и поддержку.

– И мы теперь плывём домой? – с надеждой и тревогой спросил оруженосец.

– Нет. Мы уходим вглубь святых земель. Направляемся к Иерусалиму.

– Беда, – сообразил Тиль, – Выходит, мы даже не сможем запасти воды и еды впрок? И как мы будем драться, если все наши теперь против нас?