Контур человека: мир под столом

– Я тоже тебя поздравляю, расти большой, послушной, умненькой и красивой, на радость мне и бабушке. Ты очень хорошая девочка и просто умничка.

Тут уж я совсем растаяла – ведь никогда раньше она мне такого не говорила!

Подхватив пакет с вафлями, воспитательница пошла в столовую:

– Дети, завтракать и поздравлять Машу!

Все дружно побежали занимать свои места за столами, но мне воспитательница сесть на место не позволила. Стоя рядом со мной перед всеми – и все смотрели на меня! – она наговорила еще много-много таких хороших слов, что я все удивлялась: зачем же она их так долго скрывала и где они в ней помещались?

Затем она торжественно вручила мне большую книжку в гладкой, блестящей, снимающейся обложке, с удивительными картинками. Называлась книжка «Моя первая русская история». И все в это время так дружно аплодировали, что мне даже стало неловко и поскорее захотелось сесть на свое место. Но оказалось, что пока этого еще нельзя.

– А теперь Маша раздаст вам всем свое угощение. – Воспитательница вручила мне пакет с вафлями. – Но сладкое мы едим только после того, как будет съедена манная каша!

Пока я, подходя к каждому, отсчитывала по две вафельки на физиономию, воспитательница, еще раз заглянув в тарелки, громко провозгласила:

– Поскольку, Маша, ты манную кашу не любишь, то в честь дня рождения я разрешаю тебе ее не есть. Но – только сегодня!

Вот это да! Такого шикарного подарка я просто не ожидала! Прямо чуть пакет из рук не выронила.

И тут со своего места стал активно тянуть руку Вадик. Он так старался, чтобы Марья Степановна его заметила, что даже покраснел от натуги.

– Что тебе, Вадик?

– Марья Степ… ан… овна, – заторопился, глотая слова, Вадик, – Марья Степ… ан… овна! Но она же… она же… не позавтракает… она же… она же… останется голодной.

– Ну, выпьет чай с хлебом с маслом и сыром и закусит вафелькой. До обеда хватит.

Но Вадик не унимался:

– А можно… можно… можно я ей дам… бутерброд?

– Смотри-ка, какой ты заботливый и хороший друг! – сказала Марья Степановна. – Ну, дай.

Вадик вихрем сорвался с места и помчался к своему шкафчику. Вернулся он с целой горкой бутербродов, развернул их на моем столе и сказал:

– Вот… это тебе… все… ну, я только вот этот возьму… один… с этой колбасой… или нет, вот с этой… – Тут он глубоко задумался, и его пухлые щечки порозовели от натуги.

Он помедлил несколько секунд и вдруг, решившись, подвинул мне всю горку:

– Нет! Это все тебе. Я манную кашу могу есть. И потом, мама мне каждый день такие делает, а тебе – нет.

Да, такого дня рождения у меня еще не было! Три разных сорта колбасы, куриное мясо и ветчина! И пока все скребли ложками по тарелкам, я, не торопясь и разжевывая каждый кусочек, чтобы запомнить вкус, уминала эти бутерброды, размышляя над тем, почему мама Вадика каждый день может снабжать его такими вкусностями, а моя Бабушка – только по большим праздникам.

А потом мы все дружно хрустели моими вафлями. В пакете их оказалось так много, что в конечном итоге можно было раздавать и по три штуки, но Марья Степановна решила, что по третьей вафле мы все съедим после обеда, и скомандовала собираться на прогулку.

Что это был за день! Все, даже те, кто не слишком охотно играл со мной раньше, наперебой непременно хотели, чтобы я взяла посмотреть их игрушку или покачалась с ними на качелях. За обедом Руслан, увидев, как я смотрю в тарелку с рыбным супом, совершенно бескорыстно предложил мне свою помощь: если я такой суп не люблю, то он охотно съест его за меня. А ближе к вечеру ко мне подошли Катя и Света и спросили, когда я намерена праздновать свой день рождения дома и не хочу ли я их пригласить?

– Мы тебе подарок принесем, – сказали они, и две пары глаз в напряженном ожидании буквально буравили меня насквозь. – Что ты хочешь, чтобы мы тебе подарили?

Тут я совсем растерялась, и снова нехорошее чувство зашевелилось похолоданием где-то в районе желудка.

– Не знаю, – сказала я. – Бабушка придет – спросим.

Но Бабушка все не приходила и не приходила. Уже стемнело, на площадке зажглись фонари. Родители забрали Леночку, Руслана, Вадика, причем мама похвалила его за то, что он поделился со мной бутербродами, и тоже поздравила меня: покопавшись в своей объемной сумке, она подарила мне красивый маленький календарик с Крокодилом Геной и Чебурашкой. Уже за Катей и Светой пришли папы, и, уходя, они взяли с меня честное-пречестное слово, что завтра я непременно скажу им, когда они должны прийти ко мне в гости. А Бабушки все не было и не было.

– Что же это твоя бабушка так припозднилась? – поглядывая на наручные часики, спрашивала воспитательница. – Знаешь, пойдем-ка в группу, а то что-то стало очень холодно.

Мы снова поднялись в группу, воспитательница устроилась за своим столом, а я, не снимая сапог и только расстегнув шубу, сидела в коридоре возле своего шкафчика и думала о том, что теперь как-то надо будет попросить Бабушку приготовить что-то вкусное, когда в субботу или воскресенье к нам придут Света с Катей.

Наконец на лестнице послышались торопливые шаги, запыхавшаяся Бабушка влетела в коридор со словами:

– Маша, срочно одевайся, а то уже совсем поздно!

– Ничего-ничего, – с не очень приветливой улыбкой произнесла вышедшая из группы Марья Степановна. – Главное, что мы вас дождались.

– Сессия, – устало улыбнулась Бабушка. – Аврал.

– Да, я понимаю, – кисло протянула воспитательница и подала Бабушке мою огромную красивую книгу. – Вот, не позабудьте.

– Что это? Зачем?

– Ну как же, – все еще улыбаясь, сказала Марья Степановна. – Это Машин подарок ко дню рождения.

– А не рано? – Бабушка как раз трудилась над затягиванием шарфа под моим подбородком. – У нее же день рождения летом, я поэтому даже не сдавала денег на эти книжки.

– Как летом?

– Летом, в августе. Так что вы книжку-то возьмите, а то потом на чей-нибудь день рождения и не хватит.

– А что же мы тогда праздновали сегодня?

– Вы сегодня что-то праздновали? – Бабушка была удивлена не меньше воспитательницы.

Обе они пристально посмотрели на меня, и под их взглядами из моих глаз сами собой потекли слезы.

– Зачем же ты, Маша, нам всем соврала? Ведь все дети тебя так искренне поздравляли! Вадик даже тебе свои бутерброды отдал!

И тут мне стало совсем страшно. Я представила себе, что завтра перед всей группой Марья Степановна объявит, что никакого дня рождения у меня не было, что я всех обманула и что Вадик зря потратился на меня своими бутербродами, а его мама – календариком… От этой картинки весь коридор со шкафчиками внезапно покачнулся у меня перед глазами, и… последнее, что я слышала, это был Бабушкин вопрос:

– А вы не пробовали проверять, когда у ребенка день рождения? Даже если она вам сама об этом сказала?

О чем далее шел разговор, я не знаю, потому что очнулась я от какого-то мерзейшего запаха, который бил мне в нос.

Красная, сердитая Бабушка и такая же красная, но заплаканная воспитательница обе внимательно смотрели на меня.

– Так, – скомандовала Бабушка. – Нашатырь больше не нужен, можно идти домой. Вставай, Маша, а то уже поздно. Всего доброго, Марья Степановна.

Мы вышли молча. Я понимала, что Бабушка очень сердится, но не понимала – на кого? Если бы на меня, то она бы уже тридцать три раза рассказала мне, какая я врунишка, как нехорошо я поступила и как ей за меня стыдно. Но Бабушка молчала, а между тем мне очень хотелось спросить, взяла ли она подаренную мне «Мою первую русскую историю» и что же теперь будет? Пойду ли я завтра в детский сад? А если пойду – то не заставит ли меня Марья Степановна перед всеми извиняться? И самое главное – что делать с тем, что Катя и Света собираются прийти ко мне на день рождения домой в субботу или воскресенье! Да еще с подарком!

Но я боялась. Сама не знаю чего… С одной стороны, я действительно не врала – я же никому так и не сказала, что у меня день рождения, все они так решили сами. Но с другой… С другой стороны, надо было, наверное, остановить их всех, сказать им, что я просто хотела всем сделать приятное и тем самым хоть чуть-чуть побыть на месте тех, кто родился в положенное время года… Надо было их всех остановить, и… я почему-то этого не смогла. Почему?

– Нам с тобой нужно купить хлеба – не с чем будет ужинать, – наконец произнесла Бабушка. – Булочная, однако, уже закрыта. Придется идти в универсам.

И мы так же молча свернули к какому-то большому сияющему магазину.

Магазином в привычном для меня понимании этого слова его теперь назвать было сложно. Наш старый универмаг, в котором раньше стояли витрины, прилавки и – предмет моего самого пристального интереса! – кассы, за которыми в прозрачных кабинках сидели суровые тети в очках и беспрестанно стучали пальцами по клавишам, время от времени отрывая и отдавая покупателям маленькие бумажные квадратики, совершенно преобразился! Теперь он стал похож на большой склад, по какому-то странному принципу поделенный на секции. И если раньше в нем все было понятно: игрушки и все детские товары, например, на втором этаже, а, скажем, все ткани, нитки и спицы – на последнем, то теперь молочные продукты соседствовали с лопатами, а автомобильные запчасти продавались аккурат рядом с нижним женским бельем. Мы долго-долго плутали среди этого хаоса и вдруг вышли к огромному стенду, на котором помещалось очень много игрушек.

– Так… а вот и хлеб, – сказала Бабушка. – Стой здесь и никуда не уходи, я буду вот тут… Смотри, видишь?

– Ага. – Я едва повернула голову, с трудом заметив, что пекарня располагается сразу за стенкой секции игрушек. Мне было совсем не до этого!

Я просто обомлела перед этим игрушечным великолепием! Паровозики, блестевшие отчищенным серебром запчастей, разноцветные машинки, куклы, почти настоящие самолеты, только маленькие, всевозможные Барби в роскошных вечерних платьях, совсем «всамделишные», пугающие своей похожестью младенцы с запасами ползунков, распашонок и пеленок, кукольная мебель, посуда, игральные карты, настольные игры… и – мягкие игрушки! Мягкие игрушки, которых у меня никогда не было.

Нет-нет, не подумайте, я не была обделена! У меня была юла, отданная соседкой Зинаидой Степановной ко дню моего приезда из дома ребенка. Поскольку под красной ручкой у нее был зубчатый железный стержень, мне все казалось, что это такое специальное детское сверло. Из всех своих маленьких силенок нажимая на ручку, я думала, что с его помощью смогу просверлить в полу маленькую дырочку, заглянуть в нее и проверить: права ли Бабушка, утверждавшая, что люди, живущие под нами, страшно сердятся, когда я бегаю по квартире.

Кроме того, у меня была кукла-невеста. Она попала ко мне аккурат с той свадебной машины, которая увозила в загс мою Тетю и будущего Дядю Володю. Отбушевавшие торжества не помяли ее нарядного пышного белого платья и очаровательной короткой фаты, кокетливым веночком прикрепленной к почему-то синим волосам.

Но играть этой куклой я боялась. Во‐первых, потому, что мы с ней долгое время были… одного роста. Во‐вторых, она… ходила и разговаривала: если поставить ее на пол, поднять ее руку и легонько потянуть, то кукла послушно переставляла по паркету свои аккуратные белые туфельки, хлопала ресницами и тоненьким однообразным голоском без всякой интонации говорила «мама». При этом двигалась она с совершенно немыслимой для меня «черепашьей» скоростью, и малейшее убыстрение моих шагов приводило к тому, что кукла со страшным грохотом падала лбом в пол. В этот момент из кухни непременно вылетала Бабушка, подхватывала куклу, оправляла ее смявшееся белое платье и сбившуюся фату и начинала долгий разговор о том, что, какие бы игрушки ни попали в мои руки, от них не останется «рожек да ножек». Рожек у куклы я так и не нашла, сколько ни искала, а ее мощные ножки, немногим уступающие по толщине моим, еще надо было уметь выломать! Пару раз так «прогулявшись» с ней по квартире, я заскучала и от ее какого-то пугающе-неживого вида, и от однообразия этого «аттракциона». Кукла долго еще сидела, старательно тараща свои голубые глаза, на полке над моей кроватью, а потом Бабушка убрала ее в целлофановый пакет в шкаф – «чтоб не пылилась».

А еще у меня была гигантская неваляшка Надя – ее мне в неожиданном порыве душевной щедрости презентовала соседка с первого этажа Нина Ивановна. Изначально, конечно, огненно-оранжевая красавица была Машей. Но этот факт меня непонятным образом раздражал – не много ли Маш на одну нашу небольшую квартирку?

Правда, какое-то время это было удобно.

– Маша, – кричала, например, Бабушка из кухни, – иди мыть руки!

Руки я мыть не любила и поэтому решала, что сейчас Бабушка зовет неваляшку. Тем более что с ней мы тоже долго были почти одного роста. И поэтому, когда минут через пятнадцать в комнату влетала разъяренная Бабушка и кричала: «Маша! Ну что, я за тобой бегать должна? Сколько можно тебя звать?», я с самым невинным видом указывала на неваляшку и спокойно отвечала: «А она не хочет!»

Но скоро я заметила, что Бабушка от этого впадает в неконтролируемую ярость, и руки мыть все равно приходится. Так сама собой окончательно отпала необходимость в наличии в квартире двух Маш.

И неваляшка стала Надей. Но все равно за ее бесполезность и строптивость я ее недолюбливала. Дело в том, что ее практически невозможно было уложить спать, поскольку она была отчетливо сильнее меня. Я приходила к ней со своим одеялом и подушкой, стелила ей из тряпочек мягкую постельку, гладила по голове, ложилась рядом, показывая, что я тоже укладываюсь спать, – ни в какую! Когда же я осторожно пыталась пригнуть ее к земле, она вырывалась и, некоторое время покачавшись, неизменно выпрямлялась, словно солдат на посту, отчего все время казалось, она меня нарочно дразнит. Через какое-то время наши с ней отношения стали напоминать скорее ожесточенную схватку, нежели невинные детские игры. Я бросалась на нее всем телом, давя к земле, а она, круглая, обтекаемая, сперва отбрасывала меня, а когда я стала постарше и потяжелее – каким-то непостижимым образом все время издевательски выскальзывала, выворачивалась и, все так же неизменно улыбаясь всем своим круглым ликом, снова покачивалась, словно «подначивала»: «Нет, ты не заставишь меня делать то, чего я не хочу!»

Но однажды мне все же удалось ее победить! В одну из таких потасовок неваляшка… треснула. В образовавшуюся в ее широченной юбке треугольную прореху стал виден огромный тяжелый блин, на котором лежал… колокольчик. Колокольчик в моих руках зазвонил тоненьким веселым голоском, а непонятный тяжелый блин этот я вытащила и… о чудо! Надя покачнулась и легла. Сама! Я постелила ей на подоконнике, заботливо укрыла ее цветной тряпочкой, и… больше она меня никогда не интересовала.

Зато пластмассовый Паровозик радовал меня своим послушанием – он возил все: на улице – песок, листики, камушки и улиток, а дома – печенье, яблоки и конфеты. Игрушки из «Киндер-сюрприза» уезжали на нем в самые далекие фантастические страны, располагавшиеся в неожиданных местах: в кухонном шкафу среди кастрюль, в Бабушкином шифоньере, под ванной и даже за унитазом. Ибо преимущество Паровозика было в том, что он не нуждался в рельсах и поэтому мог ездить не только по полу или по столам, но и по стенам, и если бы я дотянулась до потолка, то и там ему не было бы препятствий! Спал Паровозик в специально построенном мной из подаренного Тетей Раей конструктора домике-гараже.

На нем очень любила кататься Худая Обезьянка. Я сейчас даже не вспомню, откуда она взялась – такое ощущение, что это пластмассовое чудо было у меня всегда. Самой замечательной особенностью этой игрушки было ее хроническое озорство! О, мы с ней очень понимали друг друга! Из-за того, что не только ее длинный хвост, но и все четыре ручки-лапки были загнуты крючком, Худую Обезьянку можно было подвесить во всех самых неожиданных местах нашей квартиры! Ее обнаруживали зацепившейся за штору (не спрашивайте только, кто ножницами проделывал для этого в ткани специальную маленькую дырочку!), свисающей с ручки входной двери; она болталась вниз головой над ванной среди постиранного белья и лукаво улыбалась Бабушке с ее настольной лампы; ее можно было увидеть на вешалке среди пальто или качающейся на креплении для туалетной бумаги; она с грохотом обрушивалась Тете под ноги, внезапно отцепившись от зеркала в ванной, прыгала на Бабушку с крючка кухонного полотенца или щекотала коленки из-под гладильной доски. Общения с ней не избежал даже Бим: зацепившись за его ошейник хвостом, она сопровождала его везде до тех пор, пока рассердившаяся Бабушка не замечала, как мучается наш кроткий пес, и с ворчанием не возвращала Обезьянку на гвоздик коврика на стенке, у которой стояла моя кровать. Но висеть там Обезьянке было скучно, и через какое-то время она снова отправлялась осваивать просторы нашей двушки, обнаруживая свое присутствие в самых неожиданных ее местах. Бывало, ее снимали даже с люстры! А однажды она до смерти напугала Бабушку, которая, не подозревая подвоха, открыла холодильник и от неожиданности выронила из рук упаковку яиц: зацепившись за решетку, Худая Обезьянка раскачивалась между полками. Это происшествие окончательно переполнило чашу терпения всех оставшихся без утренней яичницы домашних, и проказницу «изъяли из обращения». Мне стоило больших трудов и недели времени, чтобы найти, куда же ее спрятали. Но как только мне удалось вызволить ее с самой верхней полки платяного шкафа, из-под груза постельного белья, она тут же забралась в буйно цветущий куст китайской розы и спряталась там, зацепившись за ветку, в обильной листве так хорошо, что поливавшая свое любимое растение Бабушка не сразу ее заметила. Когда же ее местопребывание все же было выявлено, мне, под угрозой манной каши каждое утро, пришлось поручиться за свою «хулиганствующую» подружку честным-пречестным словом, что она больше не будет безобразить, и только так Худая Обезьянка смогла вернуться в привычную игрушечную компанию.

Не менее любимым был Фиолетовый Заяц на колесах и длинной палке – я таскала его за собой на всех прогулках. Чего он от меня только не натерпелся! Им я пыталась сбивать дикие яблоки и груши в нашем лесу, при его помощи таранила муравейники, он уходил в далекий заплыв за утками на нашем лесном озере, и его вылавливали потом отважные любители рыбной ловли… А пластмассовая Желтая Лодочка, принесенная мне Дедушкой Морозом на Новый год, каждый вечер вместе со мной отправлялась в опасное плавание в ванной, имея на борту пассажира (или матроса/капитана – в зависимости от обстоятельств) – ушастого Мышонка в красном костюме и со шпагой. Пробиваясь сквозь ледяные торосы земляничной пенки или борясь со штормом, причиной которого были мои непослушные ноги, как подводная лодка, уходя на глубины или сражаясь в опасном морском бою с щеткой-лягушкой, моя Лодочка с ее отважным пассажирокапитаном из всех самых нестандартных ситуаций выходила победительницей.

Какое-то время мое внимание активно занимал кем-то мне подаренный набор «Доктор Айболит». Из синей книжки, в которой были собраны занимательные истории про Тараканище, легкомысленную Муху и глотающего солнце Крокодила, я хорошо знала про доброго доктора, который сердобольно поил микстурами всех обитателей тропического леса. Как же я ему завидовала! Ведь поле моей доброты было по сравнению с ним серьезно сужено: из всех экзотических животных у меня имелся только Бим, мухи и принесенные с озера улитки. Бим быстро понял, чем грозит ему моя трогательная забота о его здоровье, ибо, пользуясь его безграничной терпимостью, я однажды забинтовала ему пасть. И поэтому при первом появлении в моих руках шприца или трубочки для прослушивания сердца Бим убирался глубоко под Бабушкину кровать и смотрел на меня оттуда виновато помигивающими глазами, вызывавшими у меня подозрения в том, что он теряет зрение и ему нужны очки. Мухи стремительно улетали, как только я начинала убеждать их в том, что уколы – это совсем не больно, а улитки прятались глубоко в раковины, как только я брала в руки специальную лопаточку, чтобы проверить, не болит ли у них горло. Через некоторое время лечить мне стало совсем некого, и… я занялась другими, не менее важными, делами.

Наиболее важным делом, требовавшим моего особого душевного настроения, было складывание привезенных из Бабушкиной командировки в Германию деревянных кубиков с яркими, непонятно каким образом державшимися на них картинками, упакованных в такой же деревянный таинственный сундучок с секретным замочком. Было целым особым действом отнести этот сундучок не куда-нибудь, а именно на подоконник, чтобы передо мной обязательно было небо, и осторожно нажать на специальную пружинку, чтобы сам собой отскочил язычок замочка, и… я погружалась в волшебный мир шести картинок.

Двух картинок я уже не помню… На одной получалась Белоснежка в окружении гномов, на другой – танцующее с Красавицей на балу Чудовище. Мне они ни о чем не говорили – этих мультиков в то время я еще не видела, и книжек мне таких никто не дарил.

Но вот «Золушку» вечерами перед сном мне часто читала Бабушка. И поэтому я с особым трепетом перебирала грани кубиков, в предвкушении в очередной раз увидеть, как бедной девушке, стоящей в растерянности с метлой у очага, мыши и птицы преподносят сшитое ими роскошное золотое платье. Не торопясь, смакуя подробности, тщательно разглядывая каждую мельчайшую детальку, я складывала эту картинку и, глядя в небо, надолго задумывалась… о том, что я тоже хотела бы такое платье, и о том, что у меня его никогда, наверное, не будет, ибо у меня нет ни мышек, ни птичек. Мне приходило в голову, что, наверное, Дядя Митя – сосед Тети Вали, к которой мы летом ездили в деревню, – знал, что делал, когда ставил по всему своему немаленькому дому мышеловки, а на огороде – огромное лохматое чучело, на котором попарно, весело чирикая, восседали разные птицы. Вероятно, он тоже хотел, чтобы маленькие портные сшили ему новый хороший костюм для того, чтобы ездить в город на рынок продавать мясо. Чтобы хоть как-нибудь получить такое золотое платье, я как-то специально затащила Бабушку в зоомагазин и совсем не поняла, почему она так нервно отреагировала на мое предложение купить несколько птичек или мышек, которые весело резвились в клетках, крутя цветные барабанчики и съезжая с разноцветных пластиковых горок. От них же была бы дома очевидная польза не только мне: Бабушке не пришлось бы часами сидеть за своей швейной машиной, «сочиняя» себе из двух старых новое платье к очередному празднику.

Но самая главная картинка, надолго погружавшая меня в грезы, – Питер Пен, который вольготно парил в воздухе над Кенсингтонскими садами на пару с подругой Венди. Под эту сказку я засыпала много вечеров подряд, знала в ней каждую строчку, каждую картинку, каждый поворот или подробность сюжета! Положив на место последний кубик и в очередной раз захлебнувшись восторгом от получившегося прекрасного вида, я опиралась локтями на подоконник и, глядя в небо, представляла, что это не он, а я вылетаю в окно и, раскинув руки, взмываю к солнцу… Эта картинка была со мной и в тот момент, когда передо мной ставили тарелку с манной кашей или запеканкой, и когда начинали ругать и ставить в угол, и когда укладывали спать как раз в самый интересный момент «взрослых» рассказов, и когда по телевизору шел самый интересный фильм, который мне непременно надо было посмотреть. Часами сидела я так, грезя о безграничной свободе от скучных обязанностей подметания пола, вытирания пыли, мытья посуды, заучивания букв и цифр, ожидания Бабушки в очередях…

Но долгое затишье в моей комнате вызывало некоторое Бабушкино беспокойство. Она прибегала ко мне с вопросом «все ли в порядке?». И каждый раз, не рискуя оставить меня наедине с моими сладкими мечтами, на всякий случай сразу находила мне какое-нибудь то самое «важное дело», неумолимо извлекавшее меня из сладкого виде́ния солнечных лугов, в которые уводила меня моя разыгравшаяся фантазия.

Не думайте, у меня даже была кукла Барби! Ну, или, вернее, не совсем Барби, а как теперь, будучи взрослой, я понимаю, ее довольно некачественная копия. Но тогда для меня это было не важно: для меня она была Барби, которую звали… Кассандра. Вот ее как раз мне подарили на день рождения, счастливо пришедшийся на августовский день пребывания в деревне у Дяди Мити и, соответственно, на кучу родственников вокруг, которые, сложившись, и «выдохнули» мне этот подарок… Конечно же, имя ей было присвоено в честь знаменитой цыганки из Бабушкиного сериала, поскольку грива моей красавицы, наряженной в фиолетовое вечернее платье с пышнейшей юбкой, была черна как смоль. Судьба у нее была соответствующая всем приключениям «долгоиграющего» «телевизионного мыла», которую я добросовестно воспроизводила каждый день после просмотренной накануне вечером очередной серии. Доблестный красный ушастый Мышонок храбро сражался, отстаивая ее честь от покушений многочисленных врагов, Паровозик стремительно увозил от разнообразных погонь, а Лодочка неизменно доставляла ее к венцу, где крокодил из «Киндер-сюрприза» вручал ее руку с огненно-красным маникюром смущенному «мушкетеру».