Контур человека: мир под столом

Но ветер, вышибающий слезы, не мешал малышу не спускать глаз с «моего-не моего» Слона. Он всячески изгибался на Бабушкиных руках, заглядывал ей через плечо и упрямо произносил один и тот же звук «ай».

А я прижимала игрушку к себе и думала, что раз уж мне не достался Мишка и «Моя первая русская история», Слона я точно никому не отдам: в конце концов, упал он возле моих мокрых сапог и, значит, сам выбрал себе хозяйку!

– Ну вот, – удовлетворенно сказала «серая куртка». – Теперь давай мы тебя посадим обратно, и можно будет ехать домой.

Между тем бронзовый ребенок совершенно не собирался сдаваться. Уже утрамбованный обратно в свой экипаж, обложенный со всех сторон одеялом так, что просто не мог пошевелиться, он буравил меня своими темными глазами, надвигаясь, как туча, как нечто неумолимое и неизбежное. Дотягиваясь до игрушки в моих руках, он умудрился разрушить баррикаду из одеяла и чуть не вывалиться из своего белого экипажа; он все громче и громче кряхтел, хныкал и пускал пузыри, настойчиво требуя, чтобы я отдала ему его игрушку.

– Маша… ну неужели ты не видишь, что это – не твое? – В Бабушкином голосе слышалось тихое отчаяние. – Маша… я все понимаю… отдай, пожалуйста, Слона девочке.

– Но у меня нет ни одной мягкой игрушки! – с обидой крикнула я. – И вчера ты не купила мне Мишку!

– Я тебе сказала, у меня нет на него денег!

– Ну, тогда попроси у них, – я кивнула в сторону машин, – для меня такого же! Ну и что, что я чуть старше его, – я ткнула пальцем в коляску, – но я тоже ребенок! И я хочу такого Слоника!!!!

– Маша! Прекрати истерику! – возвысила голос Бабушка. – Нам с тобой по бумагам игрушка не положена, и никто мне ее там просто так для тебя не даст.

– Но ты же не спрашивала… ты же не пробовала! – Я действительно плавно входила в истерику и уже ничего не могла с собой поделать: сама мысль о том, что и Слон, чудесным образом прилетевший мне с неба, сейчас будет у меня отобран, приводила меня буквально в бешенство.

– Я и так знаю! Нас с тобой нет в списках на игрушки! – в сердцах крикнула на меня Бабушка.

И тут бронзовый карапуз снова дал голос, а очередной порыв ветра внезапно сбил с головы «серой куртки» глухой капюшон, и я увидела… Наташу. Наташу, ту самую Наташу, дочку нашей соседки снизу, которая несколько лет подряд ходила к моей Бабушке учить английский язык… Ту самую Наташу, которая тайком совала мне конфеты и жвачки и на которую так старательно я хотела быть похожей, когда вырасту.

Я давно не видела ее близко. Фарфоровый цвет Наташиного лица теперь поблек, огромные лучистые глаза потускнели, длинные темные складочки залегли возле губ… Красивые и пышные ее волосы сейчас были коротко подстрижены и затянуты резинкой в куцый хвост, из-под которого повыбивались пряди, создавая ощущение неопрятности и непричесанности. В противовес давешней аккуратности, хрустальности и педантичности, все в ней теперь было словно наспех, словно кое-как, словно ей самой было совершенно не до себя, все равно, как она выглядит, что о ней думают и что о ней говорят. Многое из того, что она делала – доставала кошелек, прятала по карманам бумаги, поправляла кожух коляски, перетаскивала сумку, – она делала отработанно, машинально, привычно, уже не задумываясь, и только в одном случае взгляд ее теплел и к нему возвращались прежние лучистость и ясность – только тогда, когда она смотрела на своего бронзового ребенка.

– Роберта! Что же ты делаешь! Ты же сейчас вывалишься! – Наташа с усилием приподняла набитый ребенком комбинезон и опять поглубже засунула его под колпак коляски. И, словно не замечая нашего нарастающего конфликта, спокойно сказала: – Людмила Борисовна, мы, кажется, сделали большую глупость – и вы, и я.

– В чем? – Бабушка, казалось, рада была переключиться с этого скандала на что-то другое.

– Мы поехали окружным путем и поэтому так долго и неудобно добирались. А если мы сейчас пройдем вон туда, – она показала в сторону, где стояли машины, – и выберемся на шоссе, то там ходит автобус, который довезет нас до…

Тут она стала рассказывать, до какой станции метро он нас довезет и насколько короче и легче станет наша дорога домой.

– Наташенька. – Бабушка покачала головой. – В вашем плане все прекрасно, кроме одного: как по этой слякоти и на этом ветру вы собираетесь проехать с этой коляской по «пересеченной местности». Посмотрите, машины стоят на газоне, а далее там просто лесопарк с тропинками!

– Ничего! – Наташа вдруг улыбнулась так знакомо и ясно, как когда-то, когда сразу после уроков отглаженная, в идеально сидящем на ее точеной фигурке синем школьном форменном пиджачке приходила к Бабушке слушать пластинки с «носителями языка». – Мы и не такое выдерживали, да, Роберта?

И бронзовый карапуз, глядя в мамины глаза, бросил плакать, улыбнулся, выдул пузырь и, неловко помахивая оттопыренными комбинезоном ручками, потянувшись к ней всем телом, ясно сообщил:

– Гу-гу-гу!

– Ну вот, видите. Она согласна! – засмеялась Наташа. – В конце концов, кочки и ухабы собирать ей. Но, впрочем, на коляске хорошие рессоры. Идем?

Не знаю, что на меня нашло, и даже не спрашивайте. Повторяю, я сама не знаю. Но только – и в этот момент сердце просто ухнуло куда-то в пятки! – я шагнула к коляске, еще секундочку задержала Слона в руках и… протянула Роберте.

Та цапнула игрушку за хобот и тут же потянула его в рот.

– Ну, вот и умница, – с облегчением выдохнула Бабушка. – Э‐э, Роберта! Он же грязный!

– Ничего, – снова улыбнулась Наташа. – Здоровее будет. Спасибо тебе, Машенька… За все-все спасибо!

И так она это сказала, что… конечно, щемящая боль от потери игрушки никуда не делась… но она хотя бы на время стала мягче, свернулась калачиком и ушла куда-то глубоко-глубоко, где я на время перестала ее ощущать.

– Так, девочки! – подвела итог Бабушка и взялась за свою сумку. – Нам предстоит очень тяжелая дорога домой, и если мы сейчас же не двинемся, то в этом чистом поле останемся навсегда!

Наташа снова натянула капюшон, взялась за ручку коляски, и мы пошли обходить орущую, бьющуюся и по-прежнему прибывающую все новыми людьми толпу, норовя пройти мимо стоящих машин справа и свернуть в начинающийся за ними лесопарк. Поле, конечно, было не очень чистое: мало того, что под ногами чавкала оттаявшая под утренним дождем земля, так в колеса коляски то и дело попадали куски целлофана от упаковок, разорванные коробки, обрывки шпагата, бумаги, пластиковые бутылки и прочий мусор, который хулиган-ветер, пиная, гонял по открытому пространству и с азартом зашвыривал то в толпу, то на машины, то на верхушки голых деревьев. Коляска то и дело подпрыгивала, рискуя перевернуться на кочках и ухабах, на смерзшихся и раскисающих комьях грязи, сапоги мои отяжелели от намотавшейся на них глины, и я еле переставляла ноги… Одна Роберта, словно не замечая толчков и ветра, довольно и бессмысленно тискала Слона и счастливо улыбалась.

Уже повернув за машины, мы начали было спускаться по тропинке в лес, когда нас кто-то окликнул:

– Дамочки, погодите!

Мы обернулись. Сидя на корточках, привалившись к капоту одного из грузовиков, курил тот самый мужчина с помятым лицом, который так ловко запустил в Наташу забытым ею Слоном.

– Погодите, не уходите!

Мужчина, брякнув в кармане ключами от машины, внимательно и цепко посмотрел по сторонам, затем открыл кабину, приподнялся на подножку, и на минуту перед нами предстала лишь его пятая точка, обтянутая какими-то не очень «козырными» джинсами.

Бабушка переглянулась с Наташей, и, видимо, они обе приняли решение уходить, но мужчина уже вылез, спрыгнул с подножки и тихо сказал:

– Иди сюда!

И посмотрел мне в глаза.

– Мужчина, что вы хотите? – напряглась Бабушка.

– А… ну да… конечно. – Мужчина ответил каким-то своим мыслям и перекатил сигарету с одного угла рта на другой. – Идите и вы с ней. Только быстрее.

Бабушка еще раз переглянулась с Наташей, взяла меня за руку и подошла почти вплотную к машине.

– На, – тихо сказал мужчина, – положи быстро в сумку и накрой чем-нибудь.

И он протянул Бабушке… такого же голубого Слона, который только что достался Роберте.

– Что? Зачем? У меня нет денег вам заплатить, – растерялась Бабушка.

– Вот дура-то! – Мужчина, нагнувшись, выхватил из Бабушкиной сумки какой-то сверток, поглубже запихал в нее Слона и сверху шмякнул сверток обратно. – Что же вы все такие дураки-то, – с неожиданным тихим отчаянием сказал он. – А теперь бегом отсюда! Быстро!

Бабушка невольно отступила, потянув меня за собой, а мужчина уже достал зажигалку и, отворачиваясь от лупящего и вышибающего слезу ветра, загораживая огонек ладонью, стал прикуривать.

– Чего стоишь? Не поняла, что ли? Идите отсюда быстрее! Если что – ты у меня дорогу спросила!

И неторопливой походкой враскачку он пошел на свое место перед капотом – туда, где почти не доставал ветер.

Не спрашивайте меня, как мы ехали домой. В сапогах у меня плескалось ледяное море, под шубой была Африка, в голове гудело, перед глазами шли красные круги. Как намагниченная, автоматически переставляя ноги, мертвой хваткой двумя руками держась за сумку, в которой лежал мой заветный Слоник, поворачивала я за Бабушкой туда, куда шла она: влезала в автобус, вылезала из него, поднималась по ступенькам, спускалась, входила в вагон и выходила из него…

Когда мы уже ехали в автобусе к нашему дому, Бабушка решилась открыть сумку и отдать мне моего Слоника. Я крепко его обняла и… помню только, что с меня стаскивали шубу и сапоги… поили чем-то горячим… и я провалилась в сон.

Проснулась я мгновенно, сразу, как от удара. Первой мыслью было: со мной ли мой Слоник?

Слоник был со мной! Он спокойно сопел на подушке, а моя голова, заплывшая по́том, с прилипшей ко лбу челкой, почему-то лежала прямо на кровати, между подушкой и стенкой. Но я не стала перекладывать Слоника, я просто погладила его, прикрыла потеплее одеялом – меня саму очень знобило! – и снова закрыла глаза.

И тут сообразила: на улице же светит солнце – почему же я не в детском саду? От этой мысли у меня окончательно испортилось настроение: я вспомнила про «обманный» день рождения и про то, что Катя и Света должны прийти ко мне в гости. Тогда я разбудила Слоника, прижала его к себе, спрятавшись вместе с ним под одеяло, и стала ему, плача, рассказывать: и про вафельки, и про «Мою первую русскую историю», и про торт со свечками, которого у меня никогда не было, и про Мишку, который сидит рядом с пекарней в универмаге и ждет меня, и, видимо, так уже и не дождется.

Дверь тихонько скрипнула, и совсем не Бабушкин голос спросил меня:

– Ты небось проснулась, наконец? И чего это ты тут канючишь?

Я выглянула из-за подушки и…

На пороге стояла Мама!

Я так удивилась, что только и смогла сказать:

– Откуда ты взялась?

– С неба! – Мама расхохоталась. – Сегодня рано утром самолетом прилетела.

– А бабушка где?

– Бабушка наша уже давно экзамен принимает. – Мама присела на край кровати и стала прохладной рукой щупать мой горячий лоб. – А ты вот, я смотрю, совсем из строя вышла! Опять горишь вся. Давай-ка температуру померяем!

Она встряхнула градусник, сунула его под мышку и стала наливать из стоящего на тумбочке термоса что-то горячее – по комнате поплыл острый аромат малины.

– Мамочка! – Мы со Слоником забрались к ней на руки. – А ты с нами долго побудешь?

– Долго, долго! Меня на целых две недели отпустили. Так что Новый год будем встречать вместе. Вы что же это, с бабушкой елку еще не покупали и не наряжали… совсем непорядок…

– Нам некогда было. Мы за «гуманитаркой» ездили! Смотри, кто у меня теперь есть!

– Да уж наслышана я про ваши с бабушкой подвиги… У тебя теперь не только Слоник есть, но и… – тут она посмотрела на градусник, – целых тридцать восемь градусов простуды. Давай-ка пей горячее, нам надо температуру унять. А то как же ты рисовать-то сможешь? Бабушка писала, что ты это дело очень любишь, поэтому смотри, чего я тебе привезла!

На моей тумбочке лежало несколько новеньких альбомов для рисования, цветные карандаши в железной коробке и… фломастеры! Точно такие, какие были только у Руслана, Кати и Юли, и больше ни у кого! В длинном прозрачном пластиковом чехле, как солдаты на параде, выстроились не только красные, желтые, зеленые или синие, но и розовые, голубые, сиреневые, салатовые – много-много всяких-всяких, о каких я и мечтать не могла!

– Мамочка!

Я крепко-крепко ее обняла, так крепко, что даже Слоника выронила. А может, он просто был так деликатен, что предпочел отвернуться: он же был еще новым в нашей семье и, наверное, очень стеснялся.

– Ты задушишь меня! – Мама с трудом расцепила мои руки и посадила обратно в кроватку, укутав одеялом. – Что это ты слонами разбрасываешься? Негоже! Тем более доставшимися тебе с такими трудами! Можно сказать, ценой твоего здоровья!

Мама подняла Слоника с полу, посадила его мне под одеяло и протянула нам пластиковую красную крышечку-чашечку от термоса, полную пахучего ароматного горячего напитка:

– Давайте-ка лечиться… Небось Слоник тоже простудился вчера, пои его горяченьким. Вы мне оба нужны здоровыми!

Она встала с кровати и пошла раздвигать шторы.

– А мы вот сейчас еще солнышко впустим, чтобы вы скорее выздоравливали!

Тут я опять все вспомнила и насупилась:

– Нет, Мамочка! Я не хочу скорее.

– Это почему же?

– Потому что… потому что… потому что… – Тут слезы опять сами собой закапали прямо в чашечку с питьем, и я, разрыдавшись, рассказала Маме все: и про Свету с Катей, и про то, что я никого не хотела обманывать, а простокак будто «попраздновать», и про то, что все сами подумали, что у меня день рождения, а я почему-то побоялась им сказать, что это не так… и про «Мою первую русскую историю», и про Мишку, который нужен мне не тот, которого принесет Дед Мороз, а тот самый, что сидит в магазине возле пекарни и ждет меня.

– Да-а‐а… – сказала Мама, выслушав всю мою сбивчивую истерическую исповедь. – Так вот вы о чем со Слоником секретничали! Ну, вас с бабушкой просто нельзя одних оставить… глаз да глаз тут за вами нужен.

Она немножко подумала, посмотрела на часы и сказала:

– Ну, так. С Дедом Морозом мы с тобой вечером разбираться будем, сейчас не время.

Она еще немножко подумала.

– С Катей и Светой мы тоже что-нибудь придумаем…

Она еще немножко подумала и сказала:

– Мы с тобой так договоримся. Ты сейчас выпьешь все, что я налила в чашечку.

Я кивнула.

– Потом вы со Слоником ляжете и дадите мне честное-пречестное слово, что не будете вставать, а еще немножко поспите. Когда проснетесь, будем рисовать новыми фломастерами Мишку, чтобы Дед Мороз не перепутал, какого именно ты хочешь!

Я кивнула.

– А я пока в магазин сбегаю за хлебом: вы же вчера с бабушкой столько всего приволокли, а хлеба не купили. Бабушка придет с экзамена, я обед приготовила, а обедать-то не с чем!

Пока она говорила, мы со Слоником честно допили все из чашечки и зарылись поглубже в одеяло. Мамин рыжий длинный хвост золотился в лучах отчаянно бьющего сквозь окошко в комнату солнышка. Словно и не было вчера ни ветра, ни дождя со снегом, ни глины, налипшей на сапоги и не дающей сделать шагу. От души отлегло впервые за эти несколько дней, веки тяжелели, тело, словно после какого-то огромного напряжения, само собой обмяка́ло, и, уже уплывая в сон, я пробормотала:

– Мамочка, а что ты приготовила на обед?

– Спи, дочка! – Мама поцеловала меня и подоткнула одеяло поплотнее. – Я тебе с Севера оленьих котлеток привезла. Вот сейчас сбегаю за хлебом и сделаю твое любимое пюре.

Когда я проснулась, за окнами было совсем темно, а по квартире разносился веселый смех двух самых дорогих мне женских голосов, звенела посуда, лилась из крана вода, и Бим гавкал так, словно в дом ворвалось стадо кошек. Мы со Слоником вылезли из постели и, как были в пижаме, босиком пошлепали на кухню.

– А! Наши сони-засони явились! Ну-ка, где наши тапки? Быстро надеваем, набрасываем на себя чего-нибудь теплое, моем лапы, и за стол! – весело командовала Мама.

А потом мы все вместе ели картофельное пюре с оленьими котлетками. Я, правда, совсем не поняла, почему они оленьи, но спрашивать было некогда – так было вкусно и радостно. Потом мне отрезали огромную горбушку свежайшего хлеба и намазали самым настоящим сливочным маслом и ароматнейшим медом, которые невесть откуда взялись в нашем доме.

Поистине моя Мама, наряду с тем, что работала на Севере, точно по совместительству, как и Бабушка, была волшебницей!

И в этом мне пришлось, поверьте, лично убедиться!

Когда обедоужин был закончен, Мама принесла теплый шарф, плотно обмотала его вокруг моей шеи, поставила меня на подоконник и сказала:

– Теперь запоминай. Ты сейчас вылезаешь головой в форточку…

– Катя… какая форточка! Она же насквозь простужена!

– Мама! Закаляться надо, мы вот на Севере почему не болеем? Потому что на мороз в одной кофте выскакиваем!

– Ну, не во время болезни же!

– А, – отмахнулась Мама. – Это как получается. Итак. – Мама снова обернулась ко мне и продолжила: – Ты сейчас вылезаешь головой в форточку (я тебя здесь крепко-крепко держать буду!) и громко-громко кричишь три раза: «Дед Мороз! Принеси мне, пожалуйста, Мишку!»

– Клетчатого Мишку из универмага рядом с булочной, – уточнила я, – а то ведь перепутает!

– Ну, хорошо, – засмеялась Мама, – пусть будет «клетчатого Мишку из универмага рядом с булочной». Три раза, но только очень быстро! Запомнила?

Я кивнула. Форточка распахнулась, и холодный, чистый, трезвящий, какой-то крепкий и вкусный воздух дохнул мне в лицо с улицы, а на фиолетовом зимнем небе мне лукаво подмигнула почему-то одна-единственная видная яркая звезда. Глядя на нее, я добросовестно проорала все, что велела мне Мама, только третий раз от себя немножечко добавила: «Того, которого мы с Бабушкой видели позавчера, а не другого!» – ну, чтобы уже наверняка не перепутал.

– Эй, фантазерка! – Мама уже сзади дергала меня за пижаму. – Не порть заклинание, а то не сработает!

А потом нас со Слоником закутали в одеяло, и мы все вместе пили чай с тем самым удивительным медом, и Мама нам со Слоником дала огромную шишку, в которой тихо-тихо, как в погремушке, побрякивали крохотные орешки. И пока Мама рассказывала Бабушке про оленей, про снег, про тайгу и про то, как она там работает, я потихоньку отколупывала похожие на сердечки коричневатые шишечные чешуйки и надкусывала, как Мама же меня и научила, маленькие темные орешки, из которых вываливалась удивительной вкусноты желтоватая сердцевинка.

Надо ли говорить, что в этот замечательный вечер рано в нашем доме спать никто не укладывался? Надо ли говорить, что до конца недели мы со Слоником, исправно выпивая Мамино питье с таежной малиной, были абсолютно здоровы? Надо ли говорить, что в воскресенье Мама меня, Слоника, Катю и Свету повела в «Баскин-Роббинс» и мы вопреки Бабушкиным протестам, что я снова могу заболеть от холодного, наелись там до отвала фисташковых, банановых, вишневых и еще каких-то разноцветных шариков с шоколадной крошкой и каким-то сиропом! Катя со Светой принесли мне в подарок такую же книжку, как вручала мне Мария Степановна. Только называлась она «Моя первая Библия», но картинки в ней были совсем не хуже, поверьте! И еще долго Катя со Светой потом в детском саду делились впечатлениями от этого замечательного «взрослого» похода в кафе: оказалось, что в «Баскин-Роббинс» они были впервые, и, невзирая на то, что я была живой свидетельницей этого мероприятия, их рассказы о том, что мы там ели и какая у меня замечательная Мама, каждый раз обрастали все новыми и новыми подробностями!

Наконец, надо ли говорить, что ранним утром Первого января, пока все, даже Бим, еще спали, мы со Слоником уже знакомились именно с тем самым Клетчатым Мишкой, который неведомо каким образом оказался на моей тумбочке у кровати.

Правда, форточка в моей комнате всю ночь была открыта. «Специально для Деда Мороза», – как сказала моя Мама.