Нестрашный мир

бесшумно нагревается земля
и лодки у рыбачьего сарая.

и умолкает пение цикад,
стихают голоса в июльской неге,
расходится сиреневый закат
по западному берегу Онеги,
и мир приподнимается волной,
в которой не вздохнёшь и не утонешь,
усни, дитя, не понятое мной,
несчастный человеческий детёныш.

* * *

Дорогой Лёва!

Сегодня ходила в школу N заниматься с Настей. Настя – одноклассница Рустама.

И товарищ по несчастью: тоже «детка из клетки», «необу-чаемая» и «опасная для общества».

Как и Рустам, она «учится в первом классе».

Им обоим необходим индивидуальный подход, который учительница при всём желании не может им обеспечить. Настю перевели на индивидуальное обучение, но ей пришлось остаться в классе, потому что учителей не хватает. В начале дня Настя ведёт себя тихо: сидит за партой и рисует домики и людей. Из-за очень плохого зрения ей приходится пригибаться к столу. Потом она подносит свои рисунки к глазам и рассматривает. И рвёт на мелкие кусочки. Это знак. Сразу после этого Настя начинает хныкать и хлопать себя по щекам. Никто не обращает на неё внимания. Она срывается с места и отшвыривает ногой стул. Опрокидывает парту. Разбрасывая всё на своём пути, несётся по классу. Однажды она сорвала со стены доску.

Учительница отводит её в туалет и умывает холодной водой. Этот способ считается универсальным. А что ещё учительница может сделать? У неё целый класс сложных детей.

У Насти последствия ДЦП, нарушение слуха и зрения. Ходит она быстро, широкими шагами, наклоняясь вперёд. У неё лицо следопыта и наблюдателя. Выражение, которое появляется на Настином лице в счастливые минуты, называется «слабая улыбка». Она тоже из страдальцев.

Скучает по дому. В школу её отводит отец, пожилой мужчина – Настя поздний, долгожданный ребёнок. Что называется, «домашний».

Домашний ребёнок в школе N почти неизбежно страдалец.

Учительница и психолог уверены, что Настя умственно отсталая и необучаемая. Однако я выяснила, что она умеет писать. Она не выводит корявые печатные буквы. У неё широкий летящий почерк талантливого человека. Настя стремительно пишет чёрным маркером.

Показываю на неё: кто это? Пишет: «Настя».

(Необучаемый ребёнок.)

Я вам говорю, маленькие дети так не пишут. Не-личности так не пишут.

У Насти замечательная память: за одно занятие она запоминает десять слов-табличек и потом не забывает.

Но не говорит. Вообще. Не раскрывает рта. Даже кричит со стиснутыми зубами.

Пытаюсь научить её произносить самый простой звук – «а».

– Настя, покачаем куклу: а-а-а.

– Мммммм.

И кукла летит в угол.

Я люблю талантливых людей. Учительница говорит, что Настю ничего не интересует, но я знаю, что это неправда.

Сильная, свободная от природы душа, запертая в тишине, полумраке, где все движения затруднены, не может не страдать.

А что дальше?

Я не знаю, что дальше.

* * *

Дорогой Лёва!

Забыла тебе сказать – я теперь волонтёр в детском доме. Прихожу два раза в неделю помогать.

Сегодня одна девочка залила меня, себя и всё окружающее пространство киселём.

Один мальчик верхом на горшке ускакал в угол и свернул с горшка другого мальчика.

Одной девочке не удалось почистить зубы, так как она встала на голову.

Ещё одна девочка, пока я пыталась вложить ей в руку ложку, другой рукой аккуратно размазывала кашу по столу…

Меня гложет нетерпение и желание показать им всё и сразу. Поэтому мне уже сказали:

– Маша! Ну нельзя же так быстро! Наши дети слабые…

Кроме того, моя голова отказывается вмещать информацию о том, где хранятся памперсы, на кого какой свитер, кого кормить сначала, а кого потом и т. д, и т. д, и т. д.

Я знаю, что у меня ко всему этому мало врождённых способностей. Я очень резко двигаюсь. Нетерпелива. Не умею делать «по-матерински». Путаю и роняю. И тому подобное.

Чему меня пять лет учили? Онеге спасибо, а то бы пропала совсем. Сострадания во мне мало. Я вообще его не знаю. Мною движет какой-то духовный голод, желание приблизить к себе мир людей, войти в него и найти там своё место.

Меня учит Заския, педагог из Германии.

Когда я смотрю на неё, то не верю, а просто вижу, как можно лечить любовью. Я тоже хочу так уметь. Когда она заходит в группу, всё озаряется светом – стены, ряды кроваток, лица детей, даже полка с памперсами.

– Извини, Веэрочка, – говорит Заския с мягким немецким акцентом, – но сейчас мы будем тебя немножко двигать. – О-о… Какой ужас! Мешают спокойно лежать!

Верочка, до того безутешно рыдавшая, закрывает рот и удивлённо смотрит на нас.

Я вижу Настю, которая глухо кашляет, к носу протянута трубка для кормления. Если присесть к ней на кровать, она обрадуется и закашляется ещё сильнее.

Слева лежит Аня с несгибающимися ногами, к ней иногда приходит мама. Под подушкой – «домашние» штаны.

Справа Галя, синдром Дауна, сидит в деревянном стульчике (именно «в»), требует общения: даёшь игрушку, она смеётся и выбрасывает.

Аршад с громадными глазами и ресницами, всё время на спине, пьёт из бутылочки, Олег со светлой и слабой улыбкой, слепой Владик, раскачивающийся под постоянное «Русское радио», рыдающий, в узел завязанный Алёша.