#Бояться нужно молча

– Недельки на две, не больше, – отвечает мама, как мне кажется, слишком беззаботно и весело.

– Надеюсь, исследования того стоят.

Мои родители – биологи, а я ничего не смыслю в митозе, мейозе и прочих научных премудростях.

– Конечно, стоят! Ты ведь не против, солнышко? – умоляюще шепчет мама.

Солнышко.

«Я не причиню тебе вреда, солнышко», – сказал тот, чьи грубые руки до сих пор ощущаются на губах.

– А почему именно «солнышко»?

В голове свистит, как в сломанном аккордеоне.

Не играйте на мне, не играйте…

Я массирую виски.

– Не нравится? – Сквозь маску беззаботности на мамином лице проступает тревога. – Дорогая, у тебя все в порядке? Ты так побледнела…

Я опираюсь на стол. Уши закладывает, будто под водой. Под водой, умеющей противно визжать. Мир наполняется ватой, и я не вижу ни родителей, ни кухню.

– Шейра! – Это голос папы. – Твой индикатор! Когда ты в последний раз принимала карму?

– Вчера… – мямлю я.

Вата везде. Скоро она забьет мне нос и рот. Скоро я задохнусь и, как рыба, всплыву кверху брюхом. Мелькают картинки привычных кошмаров. Пара вдохов – и они защекочут рыбку лезвиями. Остается надеяться, что…

«…Я Дори. И у меня беда с краткосрочной памятью».

Что ни завтра, ни через год я не вспомню того, что мне приснится.

* * *

Ко мне тянется длинная рука. Чья она? Папина? Нет. Я смотрю на чужие ладони и кисти. Вены просвечивают сквозь тонкую белую кожу, и я, словно по тропе, следую взглядом выше. Миллиметр за миллиметром.

Мне страшно, я задыхаюсь, но не могу, не имею права закрывать глаза. Внутри меня, под ребрами, сидит голодный червь, жаждущий ужаса и слез.

Я – марионетка.

Рассматриваю чужое плечо. Медлить нельзя. Я не знаю, кого увижу, но этот кто-то выдавливает из меня жизнь, как зубную пасту из тюбика. Миг – и я закончусь.

Испарюсь.

Я резко поднимаю глаза – это единственный шанс не задохнуться от ужаса. Рывком Утешители вправляют вывихи, рывком же и я преодолеваю себя.

Все просто.

И до изнеможения сложно, потому что передо мной – Ник. Высокий, сильный, но с детским и наивным лицом. Как пятнадцать лет назад. Он не изменился. Он по-прежнему мне доверяет.

– Ты… жив? – спрашиваю я.

Мы в палате. Я – пациентка, на мне белая футболка и штаны. Я топчусь у кушетки, а рядом – мой друг.

Взрослый.

– Конечно, – смеется он. – Сомневалась?

– Нет. Где ты был?

– Искал. – Ник теребит карман брюк. Он в черном костюме с белой рубашкой, будто мы не в больнице, а на празднике. В своей бесформенной одежде я чувствую себя рядом с ним неловко.

– Кого искал?

– Смысл жизни.

Оказывается, Ник вырос философом.

– И как? – спрашиваю я и отворачиваюсь к окну. Мне легче разговаривать, не видя детского, не изменившегося лица.

– Нашел, – шепчет он мне на ухо.

Я дергаюсь. Ник приблизился тихо. Без единого звука.

– Рада за те…

Что-то холодное и острое впивается в шею. Пламя отнимает у меня голос.

Кажется, я в аду.

Струйки тепла прокладывают дорожки на коже. На футболке расцветают ярко-красные розы.

Спасибо за цветы, Ник. Они прекрасны.

Я заслужила.

Боль ослепляет. Я не могу стоять. Мне нужно двигаться, прыгать, бить посуду и окна. Чтобы отдать часть огня. Чтобы выжить.

Зачем, Ник? Мы ведь были друзьями. Я ведь нечаянно сломала твою жизнь.

Я устремляюсь к окну, но тут же падаю. Боль сменяется ватой. Я вновь марионетка, слабая и беззащитная, но моими нитями никто не управляет, потому что я почти мертва.

Я собираю в кулак последние силы и нащупываю два кольца и лезвие.

По полу стелется туман. Различимы только силуэты.

Рядом со мной опускается Ник.