Весны моей позолота

Дай мне насладиться признанием твоим
в робком обожании, понятном лишь двоим.
Дай мне не вплетаться в нить твоей судьбы,
а просто тихо рядом, тебя любя, идти.
И дай мне не вплетаться в судьбы твоей узор,
чтоб силой не разрушить сердечный разговор…
Позволь мне ненавязчиво дарить тебе любовь
помимо всех постелей и хлама лишних слов.

Позволь уйти негромко, когда любви слова
в безмолвном телеграфе
умолкнут
навсегда.

1987

Моя большая печаль

Моя большая печаль
словно – густая вуаль,
словно – тканью зефиром
между мною и миром.

Кажется, вижу всё,
но – сквозь густое плетенье
чьих-то умелых рук,
искусных в плетении мук.

Кажется – слышу всё,
но – сквозь завесу боли.
Присутствие чуждой воли
глушит мой сердца стук.
Кажется всё – понимаю,
но руки свои – разнимаю,
но – сердце своё – уроняю…
О, этот мертвящий стук…

За что? – Эти боль и печаль?
И чья? – На мне злая вуаль?

Волей последней – срываю,
слезами с сердца – смываю
стылую, стылую – стынь.
Ты слышишь ли боль мою? Вынь

её – своими руками,
согрей мне душу – словами,
наполни сны мои – снами
и жизнь мне верни – губами.

1987

Ох и умеют любить – поэты

Ох и умеют любить поэты —
во все века!
В пропасть – условности,
к черту – запреты!
Жизнь – пустота,
если её не согреет собою
юность Богинь…
И если по ней не пройдут сохою,
лучше – отринь!

1988

Чуть – психостеник

Чуть – психостеник,
чуть – поэт.
Лабильности – по ноздри.
И из меня, как рёк поэт,
не стали б делать гвозди…

1990, апрель

Пролетело бабье лето

Пролетело бабье лето, отлетело,
впереди печальный жёлтый листопад.
Как в лесу – так в моём сердце опустело:
отпылал души мятежной сад.

Может – так и надо. Я не спорю.
И природе, и судьбе – видней.
И, возможно, это всё – не горе,
а отлив измучивших страстей…

Но как плачется и сладко и печально
на исходе одиноких стольких лет.
Так с ветвей срываются прощально
листья – предвещая скорый снег…

1988

Я знаю теперь

Я знаю теперь, как приходит любовь:
робко и нежно тебя от земли оторвёт,
словно пробуя крылья на дальний полёт,