Рудник. Сибирские хроники

– Парочка, сбегай за чаем и сахаром! – попросила Наташа. – А мы тут пока бумагами займемся. – Она взяла конверт и вскрыла. – Иди, иди, Парочка, а то закроют!

– Вот всегда так! – обиженно вскинулась худенькая девочка с тонким профилем и русой косичкой. – Все, что важное, ты никогда мне не покажешь! Только гоняешь, точно прислугу!

– А отчего вы ее Парочкой зовете? – вдруг поинтересовалась все еще плачущая дама. – Давно хотела спросить, да все забывала.

– Ой! – улыбнулась Наташа. – Сама не знаю. То ли от Парки – богини судьбы, то ли у Муси была сестра-близнец, но умерла во младенчестве, и Муся как бы за двоих теперь, хотя и осталась одна… Так прозвали ее с самого рождения, а вот почему?..

Министерство ИМПЕРАТОРСКОГО двора

КАБИНЕТ ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА

23 Мая 1900 года

С.-Петербург

На прошение Ярославцевой о результатах дознания, произведеннаго Чиновником разных поручений Сергеевым по делу о незаконных действиях по службе бывшаго Управляющего Медными рудниками Маляревского и Горного кандидата уставщика Ярославцева, Земельно-Заводской Отдел возвращает в Главное Управление Алтайского Округа Дознание, произведенное Чиновником разных поручений Сергеевым, вместе с тем прилагается для передачи, по принадлежности, формальное следствие Судебнаго Следователя Змеиногорскаго уезда по Делу о Горном Инженере Маляревском, обвиняемом по 283, 354, 362 и 404 ст. Улож. О Наказ.

Заведующий Отделом

Генерал-Майор Болдырев.

* * *

Дом уже был продан, а степной Омск навсегда покинут, Маруся ехала в поезде в незнакомый, далекий Петербург, глядела в окно на долгие-долгие пустые пространства, по которым в дождливом тумане медленно проплывали призраки прошлого. В том же вагоне ехали богатые казахи (в Омске их называли киргизами), и гимназистке Мусе Ярославцевой вспомнилось, как год назад ездили они с матерью за реку, к киргизам в гости, о чем сделала она на следующий день запись в своем дневнике:

«Когда мы вошли в юрту, то я была поражена замечательной чистотой. На потолке были настланы ковры, на полу белыя чистыя кошмы. Почти посредине юрты была занавеска от одного конца до другого. Я подошла и посмотрела, что там такое. Я увидела там женщин, богато одетых, которые пили чай. Одна из них мне бросилась в глаза, это была молодая киргизка, почти девочка, лет 15. Но что была она за красавица! Глаза задумчивые, огромные, черные. Ресницы длинные-длинные. Лицо ее было бледнее всех других и с выражением какой-то затаенной грусти. Она совсем не походила на обычную киргизку, скулы у нее не выдавались, глаза были не такие узкие, как обычно у киргизок. На ней была бархатная малиновая шапочка, обшитая серебряными монетками, которая ей очень шла. Я несколько раз приподнимала занавеску и подолгу смотрела на нее, не в состоянии оторвать глаз. Наконец, напившись чаю у них и закусивши баранины, мы пошли. Я еще раз посмотрела на нее, и мне почему-то сделалось так грустно…»

Дневник был заброшен – и через сто тринадцать лет я (М.Б.) найду в нем фотографию усатого красавца Орленева, засохшие листочки неизвестного мне дерева (попытаюсь, кстати, определить его чуть позже по фотографиям в энциклопедии) и отрывок романа, в котором Муся Ярославцева описывает некую Катю, которая ждет домой мужа и которой досаждает Надежда Егоровна, о чем Катя взволнованно рассказывает вернувшемуся со службы мужу. Рассказ заканчивался так: «Катя не может успокоиться, она быстро ходит по террасе, щеки ее раскраснелись, углы губ то и дело опускаются, словно у обиженного ребенка. “Да полно тебе из-за таких пустяков волноваться, – успокаивает ее Николай, – ну давай лучше обедать”. Варя подает обед. На террасу выходит Елена, сестра Павла, скромная, молчаливая, незаметная молодая девушка…»

Кто такие Надежда Егоровна и Павел, в отрывке не прояснено.

Первого мужа Муси будут звать Николаем. Но он, высланный из столицы математик, политический преступник, прошедший Бутырскую пересыльную тюрьму и каторгу, подточенный туберкулезом, проживет с молодой женой очень недолго, оставив ей несколько тетрадей со своими рассказами и повестями, которые, надеюсь, мне удастся разобрать, а может быть, потом что-нибудь из них и опубликовать. Хотя бы как документ времени.

Муся не вернется в Омск уже никогда.

А ведь переезд туда спас семью. Возможно, в Омске оставалась какая-то родня из Еропкиных-Бергов (хотя нигде никаких свидетельств о помощи родственников нет). Но именно в Омске на казенные благотворительные деньги сумела вдова сугатовского управителя дать Сергею и Наташе классическое гимназическое образование, после которого они получили и высшее, уже в Санкт-Петербурге. И Муся ведь окончить успела четыре класса омской гимназии, потом доучивалась уже в петербургской, чтобы тоже, пойдя по стопам старшей сестры, окончить затем Высшие женские Бестужевские курсы.

И Муся больше не увидит Омск никогда.

Она едет в поезде, то открывая глаза и с грустью провожая сибирский пейзаж, для кого-то невыразительный, но милый ее сердцу, то снова погружаясь в сон – и какой-то худощавый мужчина уже балансирует на кромке сна, точно акробат на цирковом канате. Маруся никогда его не видела, а он, скользя по канату, хватается вдруг за кольцо, которое было на воротах их омского дома, – и падает на землю. А Маруся просыпается, это Наташа, смеясь, тормошит ее и предлагает выйти на станции, потому что стоянка долгая, в вагоне душно, а главное, можно купить только что испеченные пирожки, горячий картофель, от которого еще идет парок, и яблок… уже не сибирских. Пока Маруся спала – перевалили Урал. Это Казань.

* * *

30 Января 1888 года

В Главное Управление

Алтайского Горнаго Округа

Рапорт

Вследствие предписания Главного Управления от 23 Декабря 1887 года за № 16452, последовавшего на основании акта, постановленного Коллежским советником Г. Быстригиным 11 Сентября того же года, по проверке флюсов и медных руд Сугатовского рудника, примерно определенный Г. Быстригиным избыток во флюсах в 18 000 пуд. и медных рудах 2948 пуд. на приход по Сугатовскому руднику записан. О чем Главному Управлению имею честь донести и объяснить, что за точность избытка, как во флюсах, так и медных рудах, ручаться не могу, который может быть точно определен не иначе как по окончании отпуска всего количества руд и флюсов.

Управляющий К. Маляревский.

* * *

Из доклада горной конторе от 1 октября 1888 года:

«…за упорство неповиновения в заприходовании остатков руд Управляющий рудников посредством разных распоряжений, видимо, старался убрать Ярославцева с места его служения. В последнее время личные отношения обострились разсчетами по общему компанейскому делу, по засеву пшеницы, совершенно непричастными к служебным обязанностям, и, как видно, вызвали отказ от службы.

Против этих выводов Управляющему Медными рудниками от 8 Мая, № 6137, было записано доставить объяснение, который в рапорте от 31-го числа того же месяца лично донес:

1. Удаление мной от службы Ярославцева последовало не по причине неисполнения Ярославцевым личных моих приказаний, а по причине различных злоупотреблений по службе, допущенных Ярославцевым, о которых мной сообщено было Главному Управлению в рапорте от 13 Мая 1887 года, за № 246.

2. Заявление Ярославцева, выраженное им в его докладной записке, голословно и носит чисто злостный характер.

3. Мотив подачи Ярославцевым докладной записки также неверен, что усматривается из предписания, данного Ярославцеву за № 183.

4. Ввиду того что докладная записка в своем содержании, кроме голословного обвинения, имеющего характер клеветы, никаких фактических данных не представляет, я (Маляревский) нахожу излишним изложение всяких дальнейших объяснений по поводу ея…»

Вследствие докладной записки (Ярославцева) было предписано 1 Августа того же года, по положению за № 10394 Управляющему Риддерским и Сокольным рудниками заверить при уполномоченном от Управляющего Медными рудниками наличность руд и флюсов Сугатовского рудника и о результатах проверки составить акт, который представить в Главное Управление, каковой и представлен от 29 Октября того же года (неразборчиво. – М.Б.) следующего содержания: «Вследствие предписания Главнаго Управления Алтайского Горнаго округа от 1 Августа, № 10394, прибыв в Сугатовский рудник Сентября 11 дня вместе с командированным депутатом канцелярским служителем Беловым, была проведена заверка наличности руд и флюсов Сугатовского рудника; наличность руд и флюсов была следующая: медных руд по 1 Сентября значилось 37 052 пуд., флюсов 69 914 пуд. В числе находящихся налицо 4 груды медных руд, имеющие более или менее правильную форму, по прежнему расчету должны содержать несколько более, чем значится на счету, то есть 40 000 пуд. вместо 37 052 пуд. Что же касается собственно флюсов, которых значится 69 914 пуд., то в действительности их будет, по-видимому, больше, именно до 90 000 пуд. Определить точное количество флюсов я не имел возможности вследствие того, что форма этих груд весьма неправильная, принимая в соображение, как видно из дел рудника, что с Сентября 1884 года по Сентябрь 1887 года добыто 338,8 куб. саж. И предполагая из куб. саж. выхода руд в 2000 пуд., должно было быть всего 677 600 пуд., то есть должно было быть добыто флюсов примерно 10–20 тыс. пуд., этому количеству примерно и соответствует действительное количество находящихся налицо флюсов.

Сопровождением копии этого акта № 16452 было предписано Управляющему медными рудниками: излишек руд и флюсов записать на приход и донести с объяснением, сколько именно будет записано на приход руд и флюсов; но донесения не получено.

Тот же Ярославцев в прошении, полученном в Главном Управлении 1 сентября 1887 года, излагает предъявленные обвинения, сделанные Управляющим медными рудниками.

Присланные акты не выясняют положительных причин его, Ярославцева, устранения от службы.

Как совершенно обоснованно пишет Ярославцев: «Проступки большей важности по управлению медными рудниками допускаются на виду у всех, не вызывая преследований и устранений, и даже допускаются прямо в ущерб казенному делу; ввиду личной только, как, например, отлив воды Белоусовского рудника в 1886 году, устроенный для личной только выгоды Управляющего рудниками, под чужим именем держащего для отлива лошадей…»

Имею честь доложить на распоряжение и присовокупить, что для постановления по сему делу по выводам Управляющего медными рудниками и уставщика Горнаго кандидата Ярославцева необходимо провести правильное расследование.

Делопроизводитель Сергеев.

* * *

У Саввушкина озера вечера – точно волшебные картинки, кем-то нарисованные, а камни так странно, так причудливо встали, словно тоже не природой созданы, не ветром овеяны, не дождями омыты, а вольным камнерезом придуманы. Лампия стояла на берегу, держа за руку годовалую дочку. Ребенок умненький, Мусенька, уже немного говорила – даже рассказывала сказку: «Де би би би баба би би бим ико пао и абиось» – это про курочку и золотое яичко.

Одно мучило Лампию: и Сергей, и Наташа дети горного кандидата, управлявшего работами рудника, а Муся, получается, дочь уволенного из Горного ведомства, да еще как бы за провинности, а как ее в гимназию потом определять? Отец-то ведь, Никита Егорович, после смерти Олюшки и жены-старушки все свое состояние – вместе с тремя домами – сыну отписал. Лампии – ничего!

Может, попросить священника, отца Гавриила, пусть запись в церковной книге переделает на Олюшкин день рождения, сказать, что в память просит так вписать, любила ведь сильно Олюшку… Записать их двойней, парочкой… Отец Гавриил жалостливый, добрый… Лампия и сейчас едва не заплакала. Повлажнели глаза. Но высушил их ветер. Какие уж теперь слезы? Поселилась отрава в душе – горькая да смертельная.

– Смотри, Мусенька, на озеро, запоминай. Скоро мы уедем отсюда и никогда не вернемся. Отец твой от несправедливости, от муки долгого разбирательства, оттого, что на родной рудник Сугатовский его не вернули, заболел, детонька. Врач говорит, не выжить ему. А никого у нас больше здесь нет.

Девочка тронула ее за руку, словно утешая. Лампия присела перед девочкой, подобрав подол юбки.

– Смотри, Мусенька, какие красивые камни! – Через силу улыбнулась. – И станешь ты на два года старше… А что? Вон ведь какая умница-разумница, просто не по годам.