Два шага до триумфа. Восхождение

Зимой Вовка настоял на том, чтобы Матрос жил в доме. У пса начали болеть и опухать лапы. Он полюбил лежать, прижавшись боком к печке, а иногда и вовсе забирался к Вовке на кровать.

А потом пришла повестка. Хозяина забирали в армию, и все понимали, что два года разлуки постаревший Матрос не переживет.

На Вовкиных прОводах гуляли всей деревней – пели и плясали, а испуганный пес лежал в будке и гадал, чему так радуются люди. Как можно веселиться, зная, что предстоит разлука?

Как только представилась возможность, парень вышел из дома и вместе с Матросом отправился к озеру.

Они молча сидели в темноте и наблюдали, как над тихой водой стелется туман, он успокаивал, убаюкивал, утешал. Он словно шептал: «Вы еще встретитесь!» Матрос положил свою мудрую голову Вовке на колени и наслаждался каждой минутой.

Через год Вовка приехал в отпуск. Матрос встретил его на остановке. Глаза собаки покрылись пеленой, ноги заплетались, и даже вилять хвостом ему было тяжело.

«Сиди дома! Сиди дома, балбес! Дождись, только дождись меня»

И снова разлука, опять остановка. Когда Матрос засыпал, к нему приходила трава. Она была такой высокой, что не давала бежать, а где-то впереди Матрос видел Вовкины теплые руки, но все никак не мог их догнать. Они были так рядом, но сил не хватало, совсем чуть-чуть…

До возвращения хозяина Матрос не дожил двух дней. Вовка вышел из автобуса и увидел неподвижное тело своего друга, лежащее на обочине. Он похоронил Матроса там, где они любили сидеть вдвоем, и часто навещал.

Вовкина жизнь без верного товарища была тяжелой, и оборвалась через 22 года здесь же, на берегу. Он прыгнул в озеро, повредил позвоночник и умер в тихой, прохладной воде.

Друзья теперь вместе. Матрос снова щенок, бегает по мягкой зеленой траве и лижет теплые Вовкины руки.

ПРОПАЩИЕ

Ей бы поменьше гордости, да побольше смелости…

Ему… забыть прошлое, и хоть немного подумать о себе. И могло б в их жизни случиться счастье! Да, могло – убеждается Гордая каждый день, вновь и вновь перечитывая его письма.

По утрам она бы пекла блины и ставила самовар.

Сидя на крыльце маленького деревянного дома, они с аппетитом поедали бы эти горячие, золотистые произведения ее кулинарного искусства, запивая крепким чаем из больших кружек, тихо смеялись и слушали, как поет жаворонок на лугу.

Раньше, в детстве, он всегда заливался звонкими трелями, и они надеялись, что так будет всегда.

Как давно это было!

Он, совсем еще юный, с веснушками на лице и выбеленными солнцем волосами, стоял на берегу реки с удочкой в руках. Гордая сидела рядом, на траве, и старалась не шуметь – не пугать рыбу.

А вот жаворонок не унимался – то его песня звенела где-то высоко-высоко в небе, то доносилась откуда-то из травы. Они всегда искали его глазами, но увидели только однажды. Маленькая, взъерошенная птичка сидела на штакетнике, смотрела прямо на них и ожесточенно о чем-то насвистывала. «Кривоногий-то какой!» – рассмеялся он.

«Зато голосистый!» – восхитилась Гордая.

«И такой же одинокий, как я» – тихо, по-взрослому, добавил он, шуткой накликав на себя беду.

Детство пролетело быстро, и песня жаворонка умолкла. Их разделили сотни километров расстояния, и долгие годы они провели вдали друг от друга. Он – в родной деревне, в окружении лесов и болот.

Гордая – в большом шумном городе, почти не видя неба, спрятанного за высокими свечками домов, и не слыша пения птиц.

Сейчас, когда расстояние до него уже не измерить, прежние проблемы ей кажутся ничтожными. Их можно было решить.

Все бросить, сесть в автобус и примчаться к нему. Так просто, так легко.

Не прогнал бы, обрадовался. Заметался бы по дому, стараясь скрыть холостяцкий беспорядок.

Гордая часто представляла себя у проруби на реке, стирающую его одежду. Дует холодный ветер, леденеют руки, а ей – хорошо! В душе – тепло! Потому что, когда она поднимется на пригорок и войдет в дом, он согреет ее озябшие руки в своих горячих мозолистых ладонях. В печи будут весело потрескивать дровишки, а в его глазах – плясать огоньки.

Ей так хотелось стать простой деревенской бабой и жить для своего, единственного в мире мужчины. Сажать картошку, косить сено, носить воду из колодца. И пусть в деревне уже давно никто не стирает в проруби – она будет, обязательно будет!

А он… с детства любил ее подругу. Смелая жила по соседству и была для него «своей», всегда рядом. В отличие от Гордой, приезжающей только раз в год на несколько дней.

Смелая была отчаянной.

Могла вскочить на спину огромного, серого в яблоках Орлика и ускакать на нем от разъяренного конюха в сторону леса. Могла переплыть озеро или нырнуть с высокого берега в самую его глубину.

Она не боялась заброшенных домов, пьяных мужиков и по темноте ходила одна в соседнюю деревню, в гости к любимой тетушке.

Он всегда смотрел на Смелую с восхищением. С малых лет говорил, что она – его судьба. Все было давно решено. Гордая и не пыталась соперничать. Она тоже любила Смелую – дорожила ее дружбой, стремилась быть на нее похожей.

В семь лет Смелая потеряла мать. Она стойко перенесла это испытание, ни разу не заплакав на похоронах и уворачиваясь от объятий желающих утешить ее людей. В жалости эта девчонка не нуждалась.

А вот в материнской заботе – да. Она так ждала, когда мама поправится и вернется к ней из городской больницы… Но горькая судьба лишила ее самого родного человека, оставив в памяти лишь теплые вечера, когда они вместе ходили встречать с пастбища корову и читали сказки на лавочке возле дома, купаясь в лучах заходящего солнца.

«Хочешь, мамкину косу покажу?» – тихо спрашивала Смелая у Гордой, когда та в очередной раз приходила к ней в гости, и аккуратно доставала из этажерки коробочку, завернутую в вышитую салфетку. Она снова и снова показывала срезанные и заплетенные в косу русые волосы своей мамы, прижимала их к щеке, носу, примеряла к своей голове. Гордая страшно боялась этой реликвии, но виду не показывала. Иногда, когда Смелая начинала грустить, она даже сама просила: «Покажи косу!» – и та оживлялась, и снова тянулась к этажерке.

В 10 лет Смелая впервые «познакомилась» с отцом. Отсидев в тюрьме огромный срок за устроенную в сельском клубе поножовщину, он в первый же вечер напился до безумия и бегал за «любимой дочуркой» с топором, требуя выдать место, где спрятана самогонка. К счастью для всей деревни, на воле он продержался недолго.

Вскоре все родные Смелой – бабушка, прабабушка и любящая ее тетушка, друг за другом ушли на погост. После длинной и страшной череды похорон и поминок она, еще не успевшая повзрослеть, осталась одна, в мрачной тишине опустевшего дома.

В глазах Смелой поселился страх, который она старательно начала маскировать, прикрывая сверху то наглостью, то злостью, то неадекватным весельем.

Он всегда был рядом – не бросал ее ни на минуту, помогал во всем, защищал от деревенских мужиков, почуявших в Смелой «выгодную невесту» с жилплощадью и большим приданным.

Не видел, кроме нее, больше никого и бесился, не находя ответного чувства. В сердце Смелой любви к нему не было.

Потом его забрали в армию. Перед отъездом он умолял ее не делать глупостей и дождаться его, но Смелая тут же выскочила замуж за городского заезжего парня.

Их брак продлился недолго – новоиспеченный муж сбежал в город, успев пропить подаренный на свадьбу холодильник и прихватив с собой совместно нажитый телевизор. Что-то сломалась тогда в душе у Смелой.

Через полгода случился в ее жизни еще один брак – такой же кратковременный и нелепый, разрушивший все ее внутренние механизмы и запустивший необратимый процесс самоуничтожения.

Он вернулся из армии и не узнал свою любимую. Смелая, уставившись пустыми глазами в стену и криво улыбаясь, отвергала все – и его любовь, и заботу, и даже дружбу.

Днем она закрывалась в доме, ночью шлялась по деревне.

Он искал ее по кустам и приносил домой, напившуюся до беспамятства. Вытаскивал любовь своей жизни из чужих постелей, бил мужицкие морды. Приводил ее в чувство, орал, ругался, умолял. Но ничего не мог сделать.

Смелая гнала его от себя и сходила с ума в одиночестве, не принимая ничьей поддержки и не пытаясь спастись самостоятельно. На смену неудавшимся попыткам суицида приходили жестокие загулы.

Однажды Гордая приехала и увидела – Смелой больше нет. За замызганным столом сидела Пропащая, хлестала из стакана самогонку, запивая сырыми яйцами прямо из скорлупы, и показывала свои изрезанные лезвием вены. Из сарая доносилось жалобное мычание коровы.