Гечевара

В этот миг в конторе показалась ещё одна девушка.

– Кать, у тебя тренинг сейчас будет, да? – спросила менеджер. – Вот, возьми ещё этого молодого человека.

Спустя десять минут Алёша помещался на диване между парой пышных дам с задумчивыми лицами. Обе метили на должности посудомоек. Перед испуганной тройкой на высоком барном стуле восседала девушка, которой менеджер препоручила Алексея. Радость изливалась из неё; глаза сверкали; рот, не прекращая, улыбался и смеялся, словно девушку охватил нервный тик. Двуколкину было и так не очень, а от такой искрящейся уверенности рядом с собой стало вообще страшно. Пылая неземной любовью к «Пинкову и Ко» и трём новым товарищам, тренер с восторгом говорила, как чудесно быть посудомойкой или стюартом в том месте, кое они выбрали. Обращение на «вы» было отброшено. К чему эти условности, все братья! Пятидесятилетние посудницы за один миг стали Зиной и Любой. Четверти часа не прошло, как они вместе с Алексеем уже высказывали свои мысли насчёт миссии компании «Пинков и Ко», разумно рассуждали, почему работнику положено носить чёрные брюки и разглядывали схему карьерного роста от уборщика до генерального директора.

По окончании тренинга Алёше дали адрес предприятия и велели быть там завтра к девяти утра. Со сменкой. И без опоздания.

Двуколкин вышел из конторы, полный разнородных чувств. Он позвонил домой, сказал, что не вернётся ночевать в Игыз, поскольку утром ему надо на работу. Получил в ответ немало причитаний, вздохов и полезный адрес. Кое-как нашёл дом, попросился на ночлег. Уснул в четыре, полседьмого соскочил с кровати и отправился навстречу будущему.

Довольно быстро стало ясно, что работа стюарта отнюдь не в том, чтобы выбрасывать объедки и при необходимости мести пол. На самом деле роль Алёши состояла в том, чтобы без передышки демонстрировать всемерную заботу о стерильности «Мак-Пинка». Утром, до полдвенадцатого, в общем-то, желающих отведать гамбургера было не особо много. Пригодный для выбрасывания мусор появлялся на столах один раз за десять-пятнадцать минут. В то же мгновение, как на грех, к нему летели Лёшины товарки – пикантно-чёрненькая, маленькая Лиза или бесцветная Ирина. Лёше делать было нечего. Но долг его – мозги на этот счёт ему довольно быстро вправила стервозный менеджер – был как раз в том, чтоб делать что-то беспрерывно, показательно, настойчиво. Не важно, что: размазывать грязь под ногами у клиентов мыльной тряпкой, протирать протёртый пять минут назад стол или же елозить смоченной салфеткой по чистым окнам. На худой конец – Алёша это понял уже после – подходило и простое деловитое хождение по залу с видом изыскателя объедков. Но его хватало не надолго.

В первый же день Алексей узнал на своей шкуре, что такое капиталистическая конкуренция. Грязи было мало, и на каждую новую единицу её сразу же нацеливались три жадных пары глаз уборщиков, не забывающих о том, что менеджер поблизости. Лидерство! Активность! Инициатива! – бойко призывало руководство работников. И стюарты почти что наперегонки бежали к каждой новообразовавшейся пылинке.

Тем, кто не успел, опять же приходилось удовлетворяться протиранием чистых мест. К примеру, за день каждый человек из первой, как и из второй смены, пренепременнейше тёр жидкостью для стёкол переднюю стенку аквариума. Однако внутренность его, равно и боковые стенки, вовсе не блистали чистотой. Наверно, сказывалось общечеловеческое стремление стюартов быть как все и ходить протоптанными тропами.

Первый день был наполнен разочарованием в несбывшемся и очарованием нового. Нутро шикарнейшего из всех ресторанов – в представлении вчерашнего игызца – оказалось серым, влажным помещением с кафелем по стенам, чёрными мешками мусора, огромнейшими кучами рекламы вперемешку с барахлом старых работников и толстыми, снующими туда-сюда бабульками.

– Что, новенький? – спросила Алексея девушка развратного вида с массивной выбеленной шевелюрой и бейджиком «Яна, кассир».

– Ага, – сказал Двуколкин скромно.

– Меня Ксюша зовут, а тебя как? – поворачиваясь к зеркалу, заботливо повешенному между раздевалкой и служебным туалетом, бросила «Кассир Яна».

– А меня Алёша, – отвечал Алёша.

На груди его блистал белый прямоугольник с надписью «Николай, стюарт».

– Походишь Николаем, – сообщила ему менеджер тотчас же по приходе на работу, – на Алексеев бейджиков пока нет.

Ксюша с двойной выгодой использовала то, что с утра почти не было клиентов. Она вертела и крутила свои волосы, делая нечто, по её мнению, красивое, одновременно делясь с Ирой частностями своих отношений с неким Гариком. Ира стояла поодаль, печально разглядывая свои ногти, и слушала. На зеркале, возле причёсывающегося Ксюшиного отражения, располагался листок с ценным объявлением: «Дорогие работники зала! 7 и 8 сентября для вас организуется тренинг «Эффективное взаимодействие с клиентом». Будем рады видеть вас всех! Ваши менеджеры». Внизу была ещё какая-то приписочка, Алёше разглядеть её не удалось. Чтение и созерцание Ксюши прервала толстая повариха, важно выплывшая из уборной. В самый интересный, напряжённый момент рассказа о Гарике она душевно, ласково взглянула на кассира и по-матерински одарила её непечатным словом, означающим женщину, не разборчивую в связях. Ксюша заливисто рассмеялась, бросила рассказ про Гарика и принялась вслух, не без гордости перечислять слова, когда-либо услышанные ею в свой адрес.

Двуколкин застеснялся, взял щётку и пошёл подметать зал.

За день он успешно заработал 200 рэ: примерно столько, сколько проедает за раз посетитель. Ну, а в конце смены наконец-то рассмотрел приписку к приглашению на тренинг: «Неявка карается вычитанием из зарплаты».

3.

С этих пор прошла всего неделя. Но какая! Алексей переродился. Сбросил с глаз так глупо ослепившую его пелену буржуазно-потребительской морали. Но, увы, кое от чего не смог избавиться.

Второго сентября он заселился в общежитие. Жизнь бурлила. Каждая из лекций, пережитых за два дня, каждая физиономия доцента и каждая надпись на аудиторной парте, столь мало похожая на школьную, – всё потрясало, вдохновляло и кружило голову Двуколкину. Душа Алёши лопалась, исполненная впечатлений, как аудитория с первачами, не узнавшими ещё, что пары можно бы прогуливать. И вот – ещё и переезд.

В пятьсот тринадцатой, куда его вселили, жили двое. Перед тем, как первый раз войти в своё жилище, Алексей поставил сумки у двери и, замерев, прислушался.

– Не уважаю педофилов-конформистов, – сказал первый голос.

– Он не то и не другое, – отвечал второй. – Нам нужна база. На марксизме далеко ты не уедешь. Вот, послушай…

– Не хочу, блин! – взвился первый. – Лучше б выпили…

Алёша постучал в дверь.

– Да! Войдите! Хто там?

– Извините… Алексей…

Двуколкин вошёл внутрь. Каморка была маленькой и вся забита мебелью. Направо возвышалась двухэтажная кровать – мечта Двуколкина, единственного сына. С верхней полки на него смотрел пацан с какой-то книжкой. Не в пример соседу, рожу он имел культурную. Красивую, пожалуй даже.

Второй же парень Лёше не понравился. Смотрел он как-то мрачно, маленькими глазками, волосы имел до того короткие, что издали мог показаться лысым («Скин!»), и выглядел опасно, так как был весьма крупных размеров: жир ли это, или мясо, Алексей пока сказать не мог. К тому же этот тип сидел под подозрительным портретом старого китайца с бородавкой. Помимо двух кроватей, встроенного шкафа, книжной полки, стола и к нему – трёх табуреток, мебели здесь не было. Она просто не помещалась.

Алексей подумал, что размером и устройством комната походит на известную ему в «Мак-Пинке» раздевалку для работников.

– Меня к вам поселили, – вздохнул он.

– А-а! Ну, давай, входи! – сказал культурный. – Я Аркадий.

– Виктор, – буркнул толстомясый. И продолжил: – Эй, ну, что, ты пить-то будешь?

На столе стояли две бутылки с пивом.

– Да послушай, – отвечал Аркадий. – Дело мужик пишет. Вот, короче: «Спектакль, присущий бюрократической власти, довлеющей над несколькими индустриальными странами, на деле является частью тотального спектакля – и как его общее псевдоотрицание, и как его опора. Если спектакль, рассматриваемый в своих различных локализациях, с очевидностью указывает на тоталитарные общественные специализации прессы и администрации общества, то последние на уровне глобального функционирования системы сливаются в неком мировом разделении…»

– Бред! – крикнул Виктор.

А Двуколкин ужаснулся. Неужели в институте он научится не только понимать всё это, но и сочинять сам?! Нет, не может быть…

– Нежелание развиваться, – заявил Аркадий, – это, между прочим, признак фанатизма. И противоречит революционному характеру. По Фромму.

– Да отстань ты со своими пидорасами!

– Дремучий ты, Витёк. Услышал про Фуко…

Тут Виктор замахал руками, показав, что больше не желает слушать всё это. Аркадий сдался и сменил предмет:

– Слышь, Лёха? Ты, что, первый курс?

– Ну, да…

– А факультет какой?

Двуколкин собирался быть каким-то «инженером-теплотехником».

– О, прям как ты, Витёк! На лекциях, небось, был? Ну, сегодня?

– Был, – признался Алексей.

– А что, Витёк? Может, и нам сходить, а?

– Да ну, нафиг. Мне твоих хватает.