Просветительские идеи и революционный процесс в Северной Америке

В Массачусетсе книготорговцы Кокс и Берри, составлявшие конкуренцию более известному Джону Мейну, предлагали бостонцам Библии, молитвенники и псалтыри, но одновременно в их каталоге значились 35 томов работ Вольтера[201 - Boston Gazette. June 15, 1767.].

Книги великого вольнодумца пользовались спросом и в других колониях. В библиотеке небогатого северокаролинского юриста (после него осталось ок. 180 фунтов и десяток рабов) значились как проповеди Фордайса, так и произведения Вольтера: «Эссе о преступлениях и наказаниях» и «Философия»[202 - North Carolina Wills and Inventories / ed. J.B. Grimes. Heritage Books, 2013. P. 514.]. Более преуспевающий северокаролинец располагал 9-томником того же философа; на его книжной полке стояли и «Персидские письма» Монтескье[203 - Ibid. P. 491.].

И в то же время на политическую мысль предреволюционного десятилетия Вольтер почти не повлиял. К его авторитету обращались в совершенно иных случаях, нежели полемика о конституционности действий парламента. Например, в одном из номеров «Virginia Gazette» приводилась речь Вольтера в пользу оспопрививания[204 - Virginia Gazette (Purdie and Dixon). Aug. 11, 1768.]. А вот в полемике вокруг Актов Тауншенда американцы опирались на таких авторов, как Г. Болингброк[205 - Дж. Адамс довольно низко оценивал личную нравственность Болингброка, но тем не менее считал возможным ссылаться на его авторитет в конституционной теории: «Милорд Болингброк, чье знание конституции невозможно оспаривать, что бы ни говорилось с полным основанием о его религии и его морали»: Governor Winthrop to Governor Bradford // Boston Gazette. Feb. 16, 1767.], Дж. Свифт, Дж. Пристли[206 - Отрывок из эссе Джозефа Пристли «О правительстве»: Boston Gazette. Oct. 10, 1768.], Г.Б. Мабли[207 - Мабли, не названный по имени, обозначен на страницах «Boston Evening Post» как «довольно уважаемый современный автор» (a modern author of no mean repute). Boston Evening Post. Aug. 7, 1769.]. Естественное равенство людей обосновывалось ссылками на «О законах церковной политии» Р. Гукера, а также на Г. Гроция, С. фон Пуффендорфа[208 - Boston Gazette. Aug. 24, 1767.]. Чаще же всего в политических вопросах американцы доверяли авторитету Ш.Л. Монтескье и Дж. Локка. Именно эти два философа будут определять интеллектуальный ландшафт Американской революции и в дальнейшем. Локка на этом этапе превозносили в особенности. «Boston Evening Post» отмечала: «М-р Локк доступен всем, и никто здесь не оспаривает истинность его доктрины»[209 - Boston Evening Post. Sept. 11, 1769.].

По сравнению с предшествующим периодом американцы уже более свободно обращались с теоретическим наследием Просвещения. Базовые понятия, такие как «естественное право», «общественный договор» и т. д., уже не требовали разъяснения и обоснования, казались само собой разумеющимися.

Косвенным подтверждением распространенности просвещенческих идей могут быть неточные цитаты, сделанные по памяти. Они означают, что соответствующие пассажи могли пересказываться из уст в уста, а могли просто всплывать в памяти хорошо знакомого с ними человека, так что цитирующий даже не считал нужным каждый раз искать точный текст. Так, на страницах «Boston Gazette» выражение «дух закона природы и народов»[210 - Boston Gazette. Mar. 21, 1768.]возникало как общепонятное клише, не связанное с конкретной цитатой из Монтескье. В «Boston Evening Post» констатировалось: «Определенно есть разница между силой и правом, одно не всегда происходит из другого». Автор ссылался на яркий образ, придуманный Локком. Во Втором трактате о правлении: «Если разбойник вломится в мой дом и, приставив мне к горлу кинжал, заставит меня приложить печать к обязательству передать ему мое имение, то разве это даст ему какое-либо право?». Ситуация не делалась по памяти. Сцена, описанная в «Boston Evening Post», немного отличалась: в ситуации, обрисованной в газетной статье, разбойник не вламывался в дом, а останавливал путешественника на большой дороге; соответственно, он был вооружен не кинжалом, а пистолетом[211 - Boston Evening Post. June 20, 1768; Локк Дж. Сочинения: 3 т. / под ред. И.С. Нарского, А.Л. Субботина. М., 1988. Т. 3. С. 365.].

Культурные практики эпохи Просвещения распространялись все более широко. Достижения науки XVIII в. входили в пространство повседневности. Прежде всего, это было знаменитое изобретение Б. Франклина – громоотвод[212 - Бенджамин Франклин был также крупнейшим из американских просветителей. Анализу его взглядов посвящены многочисленные работы. См., напр.: Гольдберг Н.М. Вопросы религии в трудах Б. Франклина // Ежегодник музея истории религии и атеизма. Т. 6. М.-Л.: АН СССР, 1962; Радовский М.И. Вениамин Франклин. 1706–1790. М.-Л., 1965; Болховитинов Н.Н. Б. Франклин и М.В. Ломоносов (Из истории первых научных связей между Россией и Америкой) // ННИ. 1973. № 3. С. 77–81; Аникин А.В. Бенджамин Франклин – ученый-экономист // США. Экономика, политика, идеология. 1975. № 10. С. 45–51; Согрин В.В. Джефферсон, Франклин, Пэйн и становление демократической социально-политической мысли в США // Американский ежегодник. 1979. М., 1979. С. 176–210; Башмакова Л.П. Б. Франклин и проблема «американизма» // Американский характер. Очерки культуры США / отв. ред. О.Э. Туганова. М., 1991. С. 84–109 и др.]. Все бостонские газеты в один голос рекламировали ценную новинку. В одном из номеров «Boston Evening Post» рассказывалось о нескольких случаях смертей и пожаров, вызванных ударом молнии. Там же сообщалось о том, что некоторые массачусетцы обзавелись громоотводом «на основе принципов гениального доктора Франклина», но понимания соседей не встретили. Многие все еще воспринимали молнию как кару Божью. «А между тем они принимают лекарства, ставят банки и делают кровопускания, чтобы спастись от болезни», – иронически замечала газета[213 - Boston Evening Post. Aug. 29, 1768.]. К тому же способу аргументации прибегала «Massachusetts Gazette». Она повествовала о том, как молния ударила в шпиль молитвенного дома и разнесла бы его на куски, если бы не громоотвод. Правда, громоотвод не был должным образом заземлен, поэтому молния ударила в землю, подняв столб пыли и дыма. «И все же это может служить решающим доказательством реальной пользы громоотводов»[214 - Massachusetts Gazette. Aug. 30, 1770.], – заключал автор заметки. «Электрические стержни» (громоотводы) всех сортов можно было купить на Саммер-стрит в Бостоне[215 - Boston Gazette. Aug. 8, 1768.].

Другим свидетельством влияния Просвещения может служить распространение своего рода антикизирующего дискурса, характерного для европейского XVIII в. Античные аналогии легко приходили на память колонистам, и, скажем, автор и читатели «Boston Gazette», описывая собственное положение, вполне могли использовать фрагмент из Фукидида. Воспроизводилась речь керкирян, приехавших просить у Афин помощи против своей метрополии, Коринфа: «Всякая колония почитает свою метрополию лишь пока та хорошо обращается с нею, если же встречает несправедливость, то отрекается от метрополии. Ведь колонисты выезжают не для того, чтобы быть рабами оставшихся на родине, а чтобы быть равноправными с ними»[216 - Boston Gazette. Mar. 7, 1768. Ср.: Фукидид, кн. 1, 34. Цит. по изд.: Фукидид. История. Л., 1981.]. Не случайно также непопулярного губернатора Ф. Бернарда сравнивали с римским пропретором Верресом, а его преемника Т. Хатчинсона – с Сеяном, временщиком в правление Тиберия.

На основании просвещенческих политических теорий и просвещенческого дискурса вырабатывалось новое представление о власти, как имперской, так и колониальной. В качестве основы для понимания природы власти теперь уже неоспоримо утвердилась теория общественного договора. Автор под псевдонимом «Свободнорожденный американец» воспроизводил общеизвестную истину: «Человечество не вступало в сообщество, чтобы возвеличить правителей, но правители были наделены властью для блага народа и перед ним одним отвечают за свое поведение»[217 - Boston Gazette. Mar. 9, 1767.]. Фраза «гарантия права и собственности – великая цель правительства»[218 - Boston Gazette. Mar. 21, 1768. Ср. у Болингброка: «Благо народа есть конечная и истинная цель правления» (Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. М., 1978. С. 216).], – успела превратиться в клише.

Исходя из такого понимания, и оценивалась имперская власть. В частности, создавалась специфическая парадигма восприятия монархии, в котором соединялись пережитки наивного монархизма, болингброковская концепция «короля-патриота» и общепросвещенческие представления о правителе.

В этом вопросе влияние французских просветителей на колониальную политическую мысль минимально. Французские теоретики XVIII в. были, в современной терминологии, институционалистами. Особенности государственного устройства интересовали их куда больше, чем личность государя. Руссо, например, демонстративно отказывался рассматривать проблематику идеального государя[219 - «Смешивать королевское Правление с Правлением доброго короля – это значит вводить самого себя в заблуждение. Дабы увидеть, что представляет это Правление само по себе, нужно рассмотреть, каково оно при государях недалеких или злых; ибо они либо такими взойдут на трон, либо же трон сделает их такими»: Руссо Ж.Ж. Трактаты. М., 1969. С. 207.]. Он также категорически отвергал любые патерналистские трактовки власти[220 - Там же.]. Монтескье полагал, что личность государя не имеет почти никакого значения. Куда важнее, во-первых, институты, а во-вторых, имидж монарха. Он писал: «В наших монархиях все наше благоденствие состоит в мнении, которое составил себе народ о кротости правления. Неискусный министр любит заявлять вам, что вы рабы. Но если бы это было и так, то он должен был бы стараться скрывать это от вас»[221 - Монтескье Ш.Л. О духе законов. М., 1999. С. 182.].

Зато собственную теорию монархии, тесно связанную с личностью монарха, разработал Болингброк в своей работе «Идея о короле-патриоте» (1740). Болингброк, как последовательный просветитель, объявлял абсолютную власть и божественное право королей плодом обмана, попыткой «навязать свою власть узурпаторов глупому миру»[222 - Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. С. 202.]. В то же время он подчеркивал необходимость сакрализации королевской власти (но не личности короля). И еще один момент, который акцентировался: лишь хороший государь имеет основания считать, что его право царствовать – от Бога[223 - Там же. С. 204.]. Портрет своего «короля-патриота» Болингброк создавал, опираясь на положения «Государя» Н. Макиавелли и отчасти полемизируя с ним. Опирался он также на представления Локка о договорном и ограниченном характере власти. «Король-патриот» – идеальный правитель, защищающий свободную конституцию, следующий принципам правового государства[224 - «Сила этого закона обязательна для короля в не меньшей мере, чем для ничтожнейшего из подданных, а дух его обязателен для монарха и того более»: Там же. С. 216]. Он отличается высокой нравственностью и любовью к своей стране и своему народу. Он борется с коррупцией и укрепляет добродетель подданных. Он изгоняет льстецов, авантюристов, интриганов. Еще одна важная его черта – милосердие (не случайно именно это качество составляло важный элемент репрезентации Георга III в колониальной прессе). Наконец, он стоит над партийными раздорами: «Не обручаться ни с единой партией в отдельности, но править в качестве отца всего своего народа – столь важная черта в характере Короля-Патриота, что тот, кто поступает иначе, утрачивает право на сей титул»[225 - Там же. С. 226.].

Именно на идеал «короля-патриота» ориентировался в своей репрезентативной политике Георг III[226 - Durant W., Durant A. The Age of Voltaire. N.Y., 1965. P. 100.]. Концепция Болингброка была усвоена и колониальным общественным сознанием. Словосочетания типа «король-патриот» (Patriot King) или «патриотический государь» (patriotic prince) встречались достаточно часто[227 - Напр.: Boston Gazette. Mar. 14, 1768, Apr. 4, 1768; Boston Evening Post. July 31, 1769.]. Столь же обычны были формулы типа «всеобщий отец» (Common Father) и «лучший из королей» (best of kings).

Общее представление колонистов о «короле-патриоте» было весьма сходно с болингброковским. Это прежде всего государь, правящий во благо подданных. «Boston Gazette» разражалась верноподданническим панегириком: «Счастье наших королевств и слава каждого из них в том, что ими правит монарх, украшающий благороднейший трон на земле всеми королевскими добродетелями. Король, который считает любовь своего народа прекраснейшим брильянтом в своей короне и простирает свой скипетр лишь для того, чтобы охранять конституционные права и привилегии своих счастливых подданных»[228 - Boston Gazette. Apr. 11, 1768.]. Упоминание об охране «конституционных прав и привилегий» подданных отличало эти излияния от восхвалений, адресуемых обычно абсолютным монархам.

И хотя Георга III официально титуловали «его священнейшим величеством»[229 - О пережитках сакрализации власти в колониальной и революционной Америке см.: Филимонова М.А. Понятие сакрального в политической риторике Американской революции // Образы власти в гуманитарных исследованиях / под ред. А.В. Хазиной, Ф.В. Николаи. Нижний Новгород, 2013. С. 107–110.], на самом деле природа его власти осмысливалась в парадигме общественного договора. «Boston Evening Post» выражала уверенность: «Вы можете легко предположить, что доктрина наследственного неотъемлемого божественного права королей так часто оспаривалась и высмеивалась… что она не может иметь большого влияния в наши дни»[230 - Boston Evening Post. June 20, 1768.]. Соответственно, колонисты были убеждены, что пока они действуют в рамках британской конституции и колониальных хартий (как уже было показано в главе 1, именно они и считались реальной фиксацией общественного договора), король должен выступать на их стороне. Именно об этом писал «Свободнорожденный американец»: «Пока мы ведем себя как англичане и защищаем свою свободу без своеволия, нам нечего страшиться от нынешнего короля-патриота и его парламента»[231 - Boston Gazette. Apr. 27, 1767.]. Некоторые действия Георга III, как казалось «Сынам Свободы», на самом деле подкрепляли эту убежденность. Прежде всего, виги упоминали в данном контексте отмену гербового сбора. Из Уильямсберга (Виргиния) сообщали, что палата бургесов рассматривает предложение воздвигнуть статую Георга III по случаю отмены гербового сбора, а также обелиск в память всех патриотов, отличившихся во время кризиса[232 - Boston Gazette. Jan. 5, 1767.]. В Нью-Йорке такая статуя действительно появилась. В Норвиче (Массачусетс) отмечали 18 марта 1767 г. «день, когда его величество в своем королевском одеянии воссел на трон и дал согласие на отмену Гербового акта, за что он будет благословен вовеки»[233 - Boston Gazette. Mar. 30, 1767.]. Традиционные монархические атрибуты должны были создать величественный образ короля-патриота, избавившего подданных от угнетения. О том, что ранее Георг III одобрил тот же Гербовый акт, не упоминалось.

Сомнительные инициативы метрополии, вызывавшие в колониях возмущение, не связывались с Георгом III, а если и связывались, то ответственность за них на короля все же не возлагалась. Так рассуждал радикально настроенный С. Адамс: «Посылая войска в Америку, король, разумеется, не желал ничего дурного. Но король далеко, и может случиться, что на деле войсками в Америке будет распоряжаться какой-нибудь честолюбивый министр»[234 - Vindex // Boston Gazette. Dec. 26, 1768.]. Лично же Георгу III приписывались только лучшие качества, прежде всего, мудрость и милосердие. Так, в петиции ассамблеи Джорджии говорилось о таких качествах короля, как «справедливость, мудрость и отеческая забота о правах и свободах ваших подданных, сколь угодно далеких»[235 - Boston Evening Post. Oct. 23, 1769.]. Королевское милосердие воспринималось как «последнее прибежище» (dernier resort) колонистов во всех их несчастьях[236 - Напр.: Your Injured Country // Boston Gazette. Febr. 20, 1769. Интересно, что в 17741775 гг. та же самая французская формула будет означать в дискурсе патриотов уже не милосердие Георга III, а вооруженную борьбу с метрополией.]. Как и многие другие политические представления XVIII в., такой имидж Георга III восходил к римской традиции. Милосердие короля описывалось словом clemency – тем самым, которое, разумеется, в латинском варианте (clementia), настойчиво использовал Гай Юлий Цезарь при конструировании собственного образа[237 - См.: Утченко С.Л. Юлий Цезарь. М., 1976. С. 136, 250, 313–318.]. Античная стилизация репрезентации Георга III проявилась и в упомянутой выше конной статуе, установленной в Нью-Йорке: монумент был сделан по образцу статуи Марка Аврелия. При этом образ, конструируемый вигской пропагандой, был очень мало связан с реальной личностью или политикой Георга III. По очевидным причинам, большинство колонистов не имело возможности увидеть своего короля, будь то при дворе или в ходе официальных церемоний[238 - Личное восприятие короля при встрече с ним могло сильно отличаться от пропагандистских образов. Таков, например, был опыт Бенджамина Уэста, ставшего придворным портретистом короля. См.: Алентьева Т.В. Бенджамин Уэст – «отец американской живописи» // АЕ. 2015. М., 2016. С. 180.]. О его внешнем виде приходилось судить по гравюрам или изображениям на монетах, а о его политике – по перепечаткам из официальной английской прессы. Неудивительно, что наивный монархизм долго давал о себе знать.

Образ Георга III в это время ставился в один ряд с теми английскими политиками, которых колонисты считали своими защитниками. Не случайно на «столпе свободы», воздвигнутом в Нью-Йорке по случаю отмены гербового сбора, красовалась надпись «Король, Питт и свобода»[239 - Уильям Питт-старший, занимавший в 1766–1768 гг. пост премьер-министра, был известен вкладом в экспансию Британской империи во время Семилетней войны, противодействием коррупции в правительстве, а также поддержкой колонистов в их борьбе против Гербового акта. Соответственно, патриоты боготворили его. Редактор и книготорговец Дж. Мейн, например, считался обнаружившим «враждебность к своей стране», поскольку очернял «ее великого и постоянного друга Питта». Питта, в свою очередь, пышно именовали «спасителем Британии и искупителем Америки»: Boston Gazette. Febr. 1, 1768.]. «Boston Gazette» буквально приходила в экстаз: «Благодарение небесам! Брауншвейг правит, а Питт еще живет, чтобы благословлять собою мир. Мы уверены, что под их защитой вольности Америки останутся неприкосновенными»[240 - Boston Gazette. Jan. 18, 1768. Короли династии Ганноверов носили также титул герцогов Брауншвейгских.].

В целом, «король-патриот» представлял собой модернизированную в соответствии с просвещенческими установками версию традиционного «доброго правителя». Век Просвещения подорвал веру в чудотворные способности монарха, и короли Ганноверской династии уже не пытались исцелять золотушных[241 - См.: Блок М. Короли-чудотворцы: Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии. М., 1998. С. 533–539.]. Зато «король-патриот», предположительно, правил в соответствии с общественным договором и принципами естественного права. «Слава британского государя и счастье всех его подданных в том, что их конституция имеет своим основанием неизменные законы природы»[242 - Boston Gazette. Mar. 28, 1768.], – убеждала «Boston Gazette».

Из концепции «короля-патриота» вытекало вигское представление об особой конституционной роли королевской прерогативы. В период Актов Тауншенда виги как раз начали обсуждать эту тему. С. Адамс рассуждал: «Прерогатива – власть, данная короне конституцией для безопасности народа. И это власть, которой никогда не следует пользоваться, кроме как в случаях, когда этого требует безопасность народа. Столь мудрый и милосердный государь ныне восседает на троне, что мы можем положиться на то, что он никогда не станет использовать свои полномочия во вред своим подданным»[243 - Vindex // Boston Gazette. Dec. 26, 1768.].

Концепция короля-патриота дополнялась саморепрезентацией колонистов как преданных, лояльных и мирных подданных. В июне 1767 г. в Бостоне торжественно отмечалось 30-летие Георга III. По заведенному обычаю, были проведены показательные маневры королевских войск, расквартированных в городе, а также колониальной милиции. В час дня состоялся салют пушек Кастл-Уильям и городской батареи. Как отмечала газета, «день прошел в проявлениях лояльности и радости»[244 - Boston Gazette. June 8, 1767. Кастл-Уильям – бостонский форт, перестроенный в 1692 г. и названный в честь короля Вильгельма III. Именно здесь был размещен английский гарнизон, здесь же хранились в 1765–1766 гг. гербовые марки. В 1776 г. форт был разрушен отступавшими из Бостона английскими войсками.]. Палата представителей Массачусетса заверяла, что ее депутаты готовы «своими жизнями и состоянием защищать личность, семейство, корону и достоинство его величества»[245 - Boston Evening Post. July 3, 1769.].

Соответственно, чтобы добиться отмены ненавистных актов, достаточно просто попросить об этом короля. «Нас учили, что долг всех людей – умолять трон о небесной милости»[246 - Boston Gazette. Oct. 3, 1768.], – заявляла «Boston Gazette». «Boston Evening Post» прибегала к поэзии:

В беде, в несчастье короля мы молим: Он нам вернет утраченную волю[247 - Boston Evening Post. Oct. 3, 1768.].

И при этом колонисты не могли не сознавать, что идеальная картина взаимоотношений «короля-патриота» и его верных подданных никак не соответствовала реальной политике Георга III в отношении колоний. Как уже отмечалось, на его счету к 1768 г. было одно из самых спорных применений прерогативы – размещение гарнизонов в американских городах. Как это объясняли вигские пропагандисты?

Чаще всего в ход шли традиционные для наивного монархизма объяснения: король не знает о бедствиях подданных, от него утаивают информацию, его вводят в заблуждение «злые министры»/колониальные губернаторы/французские эмиссары. Постоянная тема колониальных газет: Америку «оклеветали» перед властями метрополии[248 - Напр.: Conciliator // Boston Gazette. Sept. 28, 1767.]. Об этом писал автор под псевдонимом «Торговец»: «Весьма грустная мысль: американцы были добрыми и верными подданными в течение 150 лет, а в последние пять лет их внезапно сочли забывшими верность… и против них послана армия»[249 - Boston Gazette. May 22, 1769.]. В Питерсхэме (Массачусетс) на празднике в честь местного «древа свободы» прозвучал и тост за то, «чтобы мы всегда находились под защитой его величества, чтобы он всегда слышал наши жалобы и посылал нам скорое облегчение»[250 - Boston Gazette. Sept. 26, 1768.]. Некий Britannus Americanus выражал желание обладать голосом Стентора и крыльями серафима, чтобы полететь в метрополию и заверить ее в преданности колонистов. Английские гарнизоны в Америке трактовались как предназначенные для того, чтобы держать ее обитателей в страхе (журналист приводил библейское описание тирании: хлестать бичами и скорпионами[251 - Ср. слова царя Ровоама во 2-й книге Паралипоменон: «Отец мой наложил на вас тяжкое иго, а я увеличу иго ваше; отец мой наказывал вас бичами, а я буду бить вас скорпионами». 2 Пар 10:11.]). Автор извинялся перед Питтом и другими «патриотами нынешнего времени» за то, что допускает мысль о тирании Британии, и развивал матерналистскую метафору: «О рабстве, моя дорогая матушка, мы не можем даже помыслить; мы его ненавидим. Если это преступление, помни, что мы вскормлены твоим молоком. Мы хвалимся своей свободой и берем в этом пример с тебя». (В другом месте статьи говорилось о «милой, милой родине-матери»[252 - Boston Gazette. Sept. 7, 1767.].)

Представление о неких «тайных врагах», оклеветавших колонистов в глазах короля, раз за разом возникало и на страницах прессы, и в массовом сознании. «Boston Gazette» предупреждала: «Есть люди, враги короля и его народа. которые постоянно старались разжечь искры раздора и зависти, которые однажды могут оказаться фатальными для империи. И, к несчастью для нас, эти злобные шептуны, кажется, владеют вниманием нации»[253 - Boston Gazette. July 11, 1768. Также: Boston Gazette. July 18, 1768, Aug. 1, 1768; Boston Evening Post. June 27, 1768.]. Фригольдеры Бостона инструктировали своих представителей в колониальной ассамблее всячески свидетельствовать свою лояльность «милостивейшему суверену», но при этом отстаивать право подданных подавать королю петиции[254 - Boston Gazette. May 15, 1769.]. Инструкции городка Брейнтри своему представителю в колониальной ассамблее обязывали последнего выяснить, какие «порочные интриги» привели к тому, что Массачусетс оказался оклеветан перед «нашим милосерднейшим сувереном»[255 - Boston Gazette. May 22, 1769.].

Можно себе представить, как все это раздражало губернатора Ф. Бернарда[256 - Фрэнсис Бернард занимал пост губернатора Массачусетса в 1760–1769 гг.], в чьи должностные обязанности как раз и входило информировать короля о положении в колонии. В апреле 1769 г. он вынужден был заверять членов бостонского самоуправления, что правительство метрополии оценивает действия вигов вполне адекватно. Комментарий «Boston Evening Post» сводился к тому, что губернатор просто ушел от ответа[257 - Boston Evening Post. Apr. 17, 1769.]. Летом того же года Бернарду вновь пришлось доказывать вигам, что их никто не «оклеветал». При этом, с точки зрения губернатора, претензии бостонцев на лояльность были просто лицемерием чистой воды. Так что его слова звучали откровенным сарказмом: «По делам вашим будут судить вас. Вам не следует бояться клеветы. Не во власти ваших врагов, если они у вас есть, что-либо прибавить к вашим публикациям. Они просты и ясны, и не нуждаются в комментариях»[258 - Boston Evening Post. July 17, 1769.]. Ничего удивительного, что в результате в сознании бостонцев «злым советником» короля оказывался сам Бернард (об этом см. ниже).

Наивный монархизм у американских вигов сочетался с представлениями, куда более опасными для власти метрополии. Их источниками были опыт английской истории, а также политическая философия и историография эпохи Просвещения. Рядом с «королем-патриотом» неизменно существовала противопоставленная ему зловещая фигура короля-деспота. Иногда за примерами обращались к странам весьма отдаленным и экзотическим. На страницах «Boston Evening Post» возникали одновременно образы англосаксонского прошлого[259 - О роли «саксонского мифа» в вигской пропаганде см.: Филимонова М.А. Дихотомия «Свой/Чужой» и ее репрезентация в политической культуре Американской революции. СПб., 2019. С. 76–80.] и «Шахнаме». Газета писала: «Кто не предпочел бы славу Фаридуна (Phridun) или Альфреда, которые старались править своим народом таким образом, чтобы он был счастливее, чем если бы был совершенно свободен, блеску и чувству вины любого разрушителя, от Нимрода до Кули-хана?»[260 - Boston Evening Post. May 22, 1769. Фаридун – в «Шахнаме» царь Ирана, победитель узурпатора-чудовища Заххака. В «An Universal History, from the Earliest Account of Time: Asiatic history to the time of Alexander the Great», вышедшей в 1747 г., давалась рационалистическая трактовка мифа. Фаридун изображался как справедливый правитель, свергнувший тирана Зоака (Заххака), «один из величайших, мудрейших и наиболее успешных монархов, какие когда-либо правили на Востоке». «Странные вещи», сообщаемые в «Шахнаме» о Заххаке и непостижимые для автора эпохи Просвещения (т. е. змеи, росшие из плеч узурпатора), трактовались как политическая сатира (Vol. 5. P. 339–344). Под Кули-ханом в данном случае подразумевается Надир-шах, шах Ирана в 1736–1747 гг., чьи завоевательные походы позволили ему создать обширную империю. Надир-шаха называли также Тахмасп-кули-хан. Узнать его биографию американский автор мог из: The Universal Magazine of Knowledge and Pleasure… L., 1753. Vol. 12–13. P. 145–153.]

Крайне востребованным в этом контексте был и опыт двух английских революций XVII в. При более внимательном анализе образа английского монарха, каким он представал в сознании вигов, выясняется, что подлинный «король-патриот» – это все же не Георг III, а Вильгельм III. Все упоминания о Вильгельме Оранском в американских текстах второй половины 1760-х гг. – сугубо позитивны. На банкетах колонистов звучали тосты «за бессмертную память этого героя из героев, Вильгельма III»[261 - Boston Evening Post. Aug. 21, 1769.]. «Boston Gazette» вспоминала «славной и благословенной памяти короля Вильгельма и королеву Марию» [262 - Boston Gazette. Mar. 21, 1768.]. В глазах С. Адамса именно этот монарх – «друг всеобщих прав человечества, великий освободитель нации от папизма и рабства»[263 - Vindex // Boston Gazette. Dec. 19, 1768.]. В конечном итоге, оказывается, что достоинства Георга III как правителя связывались не столько с ним самим, сколько с его имиджем наследника Славной революции. В рассуждениях Д. Дебердта[264 - Деннис Дебердт (1716–1770) – агент колонии Массачусетс в метрополии.] Славная революция прочно ассоциировалась с появлением на троне целой череды «королей-патриотов». И тут же возникал мотив «обманутого монарха»: «[Со времен Славной революции британская] нация и ее колонии были счастливы, а наши государи были королями-патриотами. Закон и разум учат, что король не может поступать дурно; что ни король, ни парламент не могут желать иного, нежели правосудие, справедливость и правда. Но в законе не сказано, что король не может быть обманут, а парламенту не могут представить неверную информацию»[265 - Boston Gazette. Apr. 4, 1768.].

Отсюда вытекало противопоставление Ганноверов – наследников революции – и Стюартов, которых революция свергла с престола. Георг III представлялся антитезой Якову II и его предшественникам из той же династии. «Филалет» ссылался на Гроция в подтверждение необходимости разделения властей, но сразу оговаривал: «Благодарение Небесам, в нынешней королевской семье мы обильно благословлены королями-патриотами». Королям династии Ганноверов и в частности Георгу III приписывались доброта, отцовская нежность, милосердие, а также забота о правах и привилегиях подданных. В этом смысле Ганноверы противопоставлялись «ненавистным Стюартам»[266 - Boston Gazette. Mar. 23, 1767.]. На колонистов сильно повлияла английская историография, в частности, работы Кэтрин Маколей. Помимо прочего, историк полностью оправдывала казнь Карла I, считая, что король, ставший тираном, теряет право на власть[267 - Macaulay C. The History of England, from the Accession of James I. to that of the Brunswick Line: 8 vols. L., 1763–1783. Vol. 4. P. 428, 435.]. В Америке К. Маколей пользовалась огромной популярностью, вигская пресса писала о ней как о «прославленной женщине-историке», ее приглашали приехать в Бостон[268 - Boston Evening Post. Apr. 17, 1769; Boston Gazette. Apr. 17, 1769. В 1784–1785 гг. Маколей действительно осуществила поездку по США, где встретила самый теплый прием.]. Существовала и собственно американская антироялистская трактовка. В сотую годовщину казни Карла I (т. е. 30 января 1750 г.)[269 - Дата годовщины была вычислена неверно, видимо, из-за расхождений между юлианским и григорианским календарями. До 1752 г. Великобритания жила по юлианскому календарю, причем год начинался с 25 марта. Однако переход на новый стиль уже готовился, когда Мэйхью читал свою проповедь.] бостонский священник Дж. Мэйхью произнес проповедь о «неограниченном повиновении и непротивлении верховным властям». В своей речи Мэйхью доказывал, что Английская революция была полностью оправданной, а Карл I никак не может считаться святым мучеником. Проповедник риторически спрашивал: «Король Карл был человеком, запятнанным преступлениями и бесчестием… Он жил, как тиран, и именно угнетение и насилия его правления привели его в конце концов к насильственной смерти. Какая же в этом святость, какое мученичество?.. Какая святость в том, чтобы уничтожить прекрасную гражданскую конституцию и настойчиво стремиться к незаконной и чудовищной власти? Какая святость в том, чтобы погубить тысячи невинных людей и ввергнуть нацию в бедствия гражданской войны? И какое мученичество в том, что человек сам на себя навлекает преждевременную и насильственную смерть своей безмерной преступностью?»[270 - Mayhew J. A Discourse concerning Unlimited Submission and Non-Resistance to the Higher Powers: With some Reflections on the Resistance made to King Charles I. Boston, 1750. P. 49–50.] Мэйхью подходил близко к радикальным трактовкам К. Маколей.

Американские виги 1760-х – 1770-х гг. восприняли ту же оценку событий середины XVII в. «Boston Gazette» в своих рассуждениях о Карле I почти дословно воспроизводила аргументы Мэйхью: «Его раболепные панегиристы говорят, что он был хорошим человеком. Мы говорим, что он был плохим королем, худшим, какой когда-либо сидел на английском троне»[271 - Boston Gazette. Febr. 29, 1768.]. В том же ключе воспринимался и Карл II. Автор под псевдонимом «Пуританин» описывал небольшой спор на пароме через реку Чарльз: назван ли географический объект в честь Карла I или Карла II? Дискуссию прекратил паромщик, который объявил, что вопрос о том, кто из двух королей дал имя реке, гроша ломаного не стоит, потому что оба были паписты[272 - Boston Gazette. Apr. 11, 1768. Чарльз – река в Массачусетсе, на берегах которой расположены Бостон и Кембридж.].

А между тем Реставрация и лично Карл II были в британской политической культуре того времени предметом поклонения. До середины XIX в. в Англии ежегодно праздновался официальный «День королевского дуба». Он должен был напоминать популярную историю о том, как будущий Карл II прятался в ветвях дуба от солдат Кромвеля после поражения при Вустере. Лишь ночью принц смог спуститься с дерева и впоследствии благополучно добрался до Франции. А «королевский дуб» роялисты срубили и расщепили на реликвии[273 - Ивонина Л.И. Драма династии Стюартов. М., 2016. С. 177.]. В память об этом люди украшали себя веточками дуба или дубовыми орешками. Не соблюдавших традицию хлестали крапивой или щипали.

Мальчишки бегали по улицам и распевали:

Бедный добрый король Карл прячется в листве.
Не покажешь нам свой дуб – зададим тебе![274 - Коути Е., Харса Н. Суеверия викторианской Англии. М., 2011. С. 447.]

Именно в русле официальной традиции английские солдаты в Бостоне отметили годовщину чудесного спасения Карла II, устроив салют и прикрепив к шляпам дубовые листья. Комментарий «Boston Evening Post» был сдержанным: «Счастливы те государи, которые пришли после династии Стюартов, что они всегда находили прибежище в сердцах собственных подданных». «Король-патриот» противопоставлялся Карлу II, прятавшемуся в ветвях дуба от своего же народа[275 - Boston Evening Post. July 31, 1769.].

И если Георг III мог противопоставляться королям династии Стюартов, то уже на ранней стадии англо-американского конфликта правящий монарх мог также ассоциироваться с ними. Возможно, что нынешний король мудр, справедлив, патриотичен, – рассуждала «Boston Gazette». Но где гарантия, что его преемники будут такими же?[276 - Boston Gazette. Sept. 26, 1768.] Широко известно высказывание П. Генри, относящееся к 1765 г. 30 мая он произнес речь, восхитившую одних слушателей и безмерно шокировавшую других. Он заявил: «Тарквиний и Цезарь каждый получили своего Брута, Карл I – Кромвеля, Георг III…» Оратора прервал крик: «Измена!» Но он невозмутимо окончил фразу: «Георг III должен бы извлечь из этого урок»[277 - Wirt W. Sketches of the Life and Character of Patrick Henry. Freeport, N.Y., 1970. P. 83.]. Джефферсон – в то время безвестный молодой человек, стоявший у входа в зал заседаний Палаты бургесов, – навсегда сохранил яркое воспоминание об этой речи: «Мне казалось, что он (Генри. – М.Ф.) говорил так, как Гомер писал»[278 - Джефферсон Т. Автобиография. Заметки о штате Виргиния. Л., 1990. С. 23. Об этом эпизоде см. также: Согрин В.В. Джефферсон: человек, мыслитель, политик. М., 1990. С. 31–32.]. Зато виргинский губернатор Ф. Фокье (1758–1768) счел язык выступления Генри «неприличным»[279 - Griffith L. The Virginia House of Burgesses. 1750–1774. Alabama, 1970. P. 68; Фурсенко A.A. Американская революция и образование США. М., 1978. С. 57.]. Образ короля здесь амбивалентен, это потенциальный «король-патриот», но и потенциальный тиран. Сходным предупреждением-напоминанием служили слова С. Адамса: «Мы знаем, что короли, и даже короли английские, теряли короны и головы за присвоение себе права [налогообложения]»[280 - Boston Gazette. Jan. 9, 1769. Курсив принадлежит Адамсу.]. К 1775 г. эти первоначальные сомнения в соответствии Георга III идеалу «короля-патриота», реминисценции из английской и античной истории, дурные предчувствия кристаллизовались в лозунге «Король-патриот или никакого короля в Британской Америке», а затем и в свержении монархии[281 - О роли болингброковской концепции «короля-патриота» в начале Войны за независимость см. подробнее: Liddle W.D. «A Patriot King, or None»: Lord Bolingbroke and the American Renunciation of George III // JAH. Vol. 65, No. 4 (Mar., 1979). P. 951–970.].

Действия Георга III, которые не всегда удавалось истолковать как результат ошибки или заблуждения, уже в 1760-х гг. разрушали наивный монархизм. «Boston Evening Post» приводила многозначительную цитату из речи епископа Солсберийского (1609): «Король перестает быть королем и вырождается в тирана, как только перестает править по закону. В этом случае совесть короля может сказать ему то же, что бедная женщина Филиппу Македонскому: “Или правь по закону, или перестань быть царем”»[282 - Boston Evening Post. Sept. 4, 1769.]. И уж совсем не верноподданнически звучал «тост на январь XXX», напечатанный в «Boston Gazette»: «Пусть все политики, которые возвышают королевскую прерогативу на руинах общественной свободы, встретят судьбу лорда Страффорда. Пусть все священники, которые ставят церковную власть выше чрева совести (sic!), взойдут на эшафот, подобно архиепископу Лоду. Пусть все короли, которые прислушиваются к таким политикам и таким священникам, лишатся головы, подобно Карлу I»[283 - Boston Gazette. Aug. 7, 1769.].

Авторитетный У. Блэкстон приводил старую максиму: «Король не может поступать дурно»[284 - Blackstone W. Commentaries on the Laws of England: 2 vols. Philadelphia, 1893. Vol. 1. P. 245–246.]. Однако в жизни это не так, и английская правовая мысль создала рядом с монархом фигуру «злого советника», который и ответствен за возможные политические перекосы. Например, тему монарха, «обманутого ловкими и злонамеренными людьми», поднимал в своей памфлетистике Свифт[285 - Эссе из журнала «Исследователь» // Англия в памфлете. Английская публицистическая проза. М., 1987. С. 218; также памфлеты Свифта «Несколько непредвзятых мыслей о нынешнем положении дел»: (Там же. С. 325–327); «Краткая характеристика его светлости графа Томаса Уортона» (Свифт Дж. Памфлеты. М., 1955. С. 64–68).]. 17-е из влиятельных «Писем Катона» было специально посвящено «злобным и отчаянным министрам» и способам, которыми они могут поработить страну[286 - [Trenchard J., Gordon Th.] Cato’s letters; or, Essays on liberty: 4 vols. L., 1737. Vol. 1. P. 111116. «Письма Катона» (1720–1723) – памфлетная серия, созданная британскими республиканцами Т. Гордоном и Дж. Тренчардом.]. В вигской пропаганде «злые советники» Георга III играли первостепенную роль. Образ короля мог быть амбивалентным. Образ парламента эволюционировал от «светлого мифа» к «черному». Но образу министерства свойственна предельная однозначность: он всегда негативен[287 - Исключения здесь единичны; об одном из них – тосте в честь Ч. Тауншенда – упоминалось выше.]. «Boston Evening Post» пускалась в рассуждения: английские министры выросли «при превосходнейшей форме правления в мире», «под властью лучшего из государей, когда-либо занимавшего трон», получили обширное образование, в том числе в области конституционализма. Учитывая все это, они должны быть «могущественными защитниками свободы и общих прав человечества». Но ничего подобного на самом деле не было[288 - Boston Evening Post. July 18, 1768.]. «Boston Gazette» поминала недавние времена Гербового акта, «тиранию старого Гренвилля и его хунты»[289 - Loyalty // Boston Gazette. Aug. 1, 1768.]. Министерство воспринималось как неизменно враждебное по отношению к колониям и в конечном счете – по отношению ко всей Британской империи. Именно об этом говорилось в письме от джентльмена из Лондона, которое опубликовала «Boston Evening Post»: «Мы не решаемся сказать, какие меры примет парламент, но совершенно убеждены, что министерство против вас»[290 - Boston Evening Post. Febr. 13, 1769.]. Виги были уверены, что есть особый «министерский язык», который все действия американских колонистов представляет как мятежные[291 - Boston Gazette. Aug. 22, 1768.].

Отчасти эта тема звучала как реминисценция все из того же Болингброка. В описании узурпации власти, которое давал Болингброк, почти равную роль играли «необузданный нрав» монарха, «совет какого-нибудь злонамеренного министра», подстрекательство «своекорыстной группировки» и поддержка постоянной армии[292 - Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. С. 178.]. По меньшей мере, три из этих элементов американские виги с ужасом видели у себя. Не менее характерным как для Болингброка, так и для американской вигской пропаганды был мотив коррупции в министерстве. «Идея о короле-патриоте» была написана около 1738 г., в период т. наз. «робинократии». Такое название получил в английской истории период министерства Р. Уолпола (1730–1742) и связанная с ним система коррупции, лести, распределения пенсий и должностей. Болингброк описывал это так: «Министр проповедует подкуп – постоянно и вслух, подобно громогласному миссионеру порока; некоторые же не только намекают, но подчас и преподносят скрытые уроки того же самого»[293 - Там же. С. 199.]. Тема «злых советников» поднималась и в других произведениях английского Просвещения. В созданной сатирическим пером Свифта академии Лагадо «предлагали способы убедить монархов выбирать себе фаворитов из людей умных, способных и добродетельных; научить министров считаться с общественным благом, награждать людей достойных, одаренных, оказавших обществу выдающиеся услуги; учить монархов познанию их истинных интересов, которые основаны на интересах их народов; поручать должности лицам, обладающим необходимыми качествами для того, чтобы занимать их, и множество других диких и невозможных фантазий, которые никогда еще не зарождались в головах людей здравомыс-лящих»[294 - Свифт Дж. Сказка бочки. Путешествия Гулливера. М., 1976. С. 296.]. Контраст с реальной действительностью «робинократии» был очевиден для всякого современника. Джон Гей в «Опере нищего» откровенно намекал на Уолпола, выводя персонажа под именем «Робин Хапуга, он же Образина, он же Грубиян Боб, он же Чирей, он же Боб Рвач»[295 - URL: http://www.lib.ru/INOOLD/FARKER_J/gay1_1.txt (http://www.lib.ru/INOOLD/FARKER_J/gay1_1.txt) (дата обращения: 17.12.19).]. Теперь готовый образ «робинократии» применялся вигскими пропагандистами к новой ситуации. «Boston Evening Post» передавала анекдот об английском военном министре, который якобы заявил на торжественном обеде, что смотрит на государство, как «на большой сливовый пудинг, и пока остался хоть кусочек, полон решимости получить свою долю»[296 - Boston Evening Post. Jan. 23, 1769. Тот же устойчивый образ позднее развивал английский карикатурист Дж. Гиллрэй в своем известном произведении «Сливовый пудинг в опасности» (1805). На карикатуре пудинг – земной шар – делят У. Питт-младший и Наполеон.].

Несмотря на географическую удаленность, министерство казалось вездесущим. Автор под псевдонимом «Гиперион» выстраивал конспирологический дискурс: «Разве не множатся среди нас с каждым часом пенсионеры [двора], оплаченные чиновники и наемники, чтобы пировать на останках несчастной Америки? Разве не приносит каждый восточный ветер какое-нибудь новое насекомое из той самой прожорливой породы, что уничтожает всю зелень? Разве не взят хлеб у детей и не брошен псам?»[297 - Hyperion // Boston Gazette. Oct. 3, 1768. Немного измененная евангельская цитата взята из: От Матфея 15:26.]

В духе просвещенческого механицизма таких министров и таких ставленников двора можно было бы заменить автоматами. Автор под псевдонимом «Англичанин» приводил рассказ о неком мелком немецком принце, который не хотел разорять подданных налогами и завел себе армию из 40 восковых солдат, приводимых в движение часовым механизмом. И почему бы в Великобритании не завести восковых придворных и восковое министерство?[298 - An Englishman // Boston Gazette. Febr. 20, 1769.] Живые же министры были определенно неспособны действовать во благо империи. В феврале 1768 г. в «Boston Gazette» было помещено ироническое эссе о пользе плохих министров. В частности, принимая тиранические меры, они побуждали народ отстаивать собственные права. Так родились Великая хартия, Habeas Corpus, Билль о правах. «Хотя плохие министры – проклятие времени. Но для последующих веков они приносят некоторую пользу. Они стоят в истории, как бакены, и предупреждают о тех скалах, о которые разбились наши предшественники», – рассуждала газета[299 - Boston Gazette. Febr. 29, 1768.].

В остальном политика министерства, безусловно, гибельна. «Essex Gazette» восклицала: «Милая Британия! Что станет с тобою, если такая вот министерская власть продлится хотя бы еще немного?»[300 - Boston Gazette. Nov. 7, 1768. (Перепечатка из Essex Gazette.)]

Армия также является важнейшим политическим и социальным институтом любого государства. В отношении общества к ней сказывается принятие или непринятие государственности в целом. В 1767–1770 гг. постоянная профессиональная армия стала предметом оживленного обсуждения в американских колониях. Более того, именно имидж армии стал во многом тем рычагом, при помощи которого С. Адамс и его единомышленники-виги смогли разрушить традиционные представления колонистов об имперской власти.

В этом американские виги также опирались на наработки европейских просветителей и английскую конституционную традицию. С. Адамс ссылался на «Петицию о праве» и «Билль о правах», где говорилось, в частности, о недопустимости постоянных армий в мирное время[301 - Vindex // Boston Gazette. Dec. 5, 1768. Ср. в Билле о правах 1689 г.: «Набор или содержание постоянного войска в пределах королевства в мирное время, иначе как с согласия парламента, противно закону»: Законодательство Английской революции 1640–1660 гг. / сост. Н.П. Дмитревский. М.-Л., 1946. С. 129.]. «Boston Gazette» помещала рассказ о Свифте, который «питал смертельную антипатию к постоянным армиям в мирное время и держался мнения, что наши свободы никогда не будут установлены на прочном основании, пока не возрожден древний закон, по которому наши парламенты переизбираются ежегодно»[302 - Boston Gazette. Nov. 28, 1768.].

В английской политической литературе (в том числе у Свифта) тема постоянной армии действительно занимала почетное место. Правда, важнейший для американских вигов 1760-х гг. авторитет – Локк – не занимался проблемой постоянных армий специально. Однако в «Мыслях о воспитании» он с сочувствием писал о практике древних народов выбирать своих полководцев из среды людей сугубо мирных профессий: «Гедеон у евреев был взят от молотила, а Цинциннат у римлян – от плуга, чтобы командовать войсками их стран против врагов; очевидно, их умение искусно управлять цепом или плугом и хорошо работать этими инструментами не мешало им искусно владеть оружием и не делало их менее способными в делах войны и государственного управления. Они были великие полководцы и государственные люди и в то же время сельские хозяева»[303 - Локк Дж. Соч. Т. 3. С. 598.].

Зато теоретики начала XVIII в. подробно разработали данную проблему. Для Болингброка постоянная армия была явлением того же порядка, что бедность народа и коррупция. Содержание такой армии – «порочная политика»[304 - Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. С. 159, 174.]. Джонатан Свифт рассматривал проблему постоянных армий в 20-м номере «Examiner». Он противопоставлял современности пример греческих полисов и республиканского Рима: «Армии этих государств состояли из их собственных граждан, которые не брали платы, потому что война непосредственно их затрагивала… и не отличались от прочего люда»[305 - Swift J. The Works: 12 vols. L., 1765. Vol. 8. P. 64.]. Происхождение наемных армий Свифт возводил к двум источникам. Первый из них: наемники были механизмом узурпации власти для различных тиранов в греческих и итальянских республиках. Второй: крупные государства использовали наемников для покорения отдаленных земель. Следовательно, наемные армии были опасны для политической свободы. Писатель особо подчеркивал необходимость абсолютного подчинения военной власти гражданским властям[306 - Ibid. P. 65–68.]. Показательно, что в Бробдингнеге, во многом воплотившем представления автора об идеальном государстве, постоянной армии не было. Зато имелось ополчение, состоявшее из купцов в городах и из фермеров в сельской местности[307 - Свифт Дж. Сказка бочки. Путешествия Гулливера. С. 257.].

Обращались к данной теме и французские просветители. Монтескье неодобрительно упоминал «многочисленные постоянные армии, которые содержатся даже тогда, когда они совсем бесполезны и служат лишь удовлетворению тщеславия»[308 - Монтескье Ш.Л. О духе законов. С. 325.]. Писал на данную тему и Вольтер. В «Кандиде» (1759) солдаты-наемники предстают как устрашающая и губительная сила. Они мучают, убивают, насилуют – словом, ведут себя именно так, как вели себя солдаты английского гарнизона согласно вигскому дискурсу[309 - Вольтер. Философские повести и рассказы, мемуары и диалоги. Т. 1. Философские повести и рассказы. М.-Л., 1931. С. 145.].

Итак, в просвещенческой политической мысли существовал определенный консенсус по вопросу о постоянных армиях. В рамках сложившейся парадигмы американские виги и восприняли появление в колониях английских регулярных войск.

Первые сведения об их скором прибытии относились к 1767 г. и носили довольно спокойный характер. В «Boston Gazette» печаталось сообщение из Лондона, в котором расквартирование войск в Америке представлялось пустяком, всего лишь заменой некоторых гарнизонов, давно уже служащих в Америке. Подчеркивалось, что расквартированию подчинились без возражений все американские колонии, кроме Массачусетса и Нью-Йорка[310 - Boston Gazette. Apr. 20, 1767.]. Однако с течением времени перспектива прибытия солдат воспринималась как все более угрожающая. Уже в августе 1767 г. «Boston Gazette» сообщала о бесчинствах британских офицеров, имевших место в Элизабеттауне (Нью-Джерси). Поводом к конфликту было требование колонистов к офицерам заплатить долги. Оскорбленные офицеры разбили окна в молельном доме, здании суда, а затем пытались вломиться в тюрьму[311 - Boston Gazette. Aug. 31, 1767.]. В октябре того же года газета писала о попытке насильственной вербовки моряков в Виргинии. Некий капитан Морган высадился с этой целью в г. Норфолк и начал хватать всех встречных. Его планам воспрепятствовали горожане под водительством магистрата Пола Лойала[312 - Boston Gazette. Oct. 26, 1767.]. Данная история была, вполне возможно, вымышлена. Обращают на себя внимание «говорящие» имена действующих лиц: злобный капитан, видимо, не случайно носит фамилию знаменитого пирата, а его антагонист назван Loyal (верный, лояльный). Тем не менее, насильственная вербовка была действительно обыденной практикой в британском флоте, и американцы об этом знали.