Парочка хороших мыслей

Они идут сюда…

Смерть идет…

    2013 г.

Неразрушенный город

Я тогда подумал, что он сошел с ума.

Главное, я тогда еще толком не знал, что с ума можно сойти. И что вообще есть какой-то ум.

Но тогда я сразу подумал – он сошел с ума.

Когда мой учитель прицелился в неё, легкую, воздушную, идущую к нам по тропе.

– Вы… вы что? – только и успел спросить я.

Он спустил тетиву.

Несостоявшаяся гостья упала с простреленным горлом.

– Вы с ума сошли – сказал я.

Вот это я хорошо помню, как сказал – вы с ума сошли. Сказал учителю, на которого раньше и взглянуть боялся, не то, что там что-то спросить.

Помню.

Её тоже помню – маленькую, хрупкую, как она шла к нам по тропинке, еще несла что-то, то ли корзину с фруктами, то ли еще какие-то подарки, цветы, что ли.

Говорила что-то…

– Ой, здравствуйте, насилу до вас добралась по буеракам!

Нет, не то.

– А можно к вам?

Тоже не то.

– А классно вы тут устроились!

И не так. Не знаю, как. Не помню. Голос помню, живой, звенящий, пропитанный солнцем – а слова теряются в прошлом.

А вот со словами учителя наоборот. Хорошо помню, как заворачивал её в простыни, как зарывал её в пустыне – все еще миловидную, все еще не утратившую своего обаяния – приговаривал мне:

– Никогда… никогда таких не подпускай к своему городу. Ты слышишь – никогда!

Я даже не спросил, почему. У учителя нельзя было спрашивать – почему. Там вообще нельзя было задавать вопросов.

Потому что город рождается в тишине.

Учитель…

Он учил меня строить города.

Нет. Не так. Невозможно научить строить город.

Я учился у него…

Тоже не так.

Я просто смотрел. Осторожно. Издалека. Из пустыни – боялся подойти к той невидимой границе, где кончается пустыня и начинается город.

Проще написать – он прогонят меня и бил меня палкой. Но это будет неправдой. Он просто сразу установил какую-то неуловимую границу между нами – границу, которую нарушать нельзя. Я научился чувствовать дни, когда работа у него не клеилась, и нужно было уйти подальше и не смотреть. Я также чувствовал дни, когда работа кипела ключом, и учитель сам хотел, чтобы кто-то наблюдал его труд.

Учитель…

Я не помню его лица.

Может, потому, что так ни разу и не взглянул в его лицо.

Память вообще скупа со мной, прячет от меня то, что мне важно, и выдает какие-то совершенно ненужные образы.

Например – мой первый город.

То есть, первый свой город я не помню – первые свои города люди строят еще когда только-только поднимаются на ноги, делают первые шаги, кладут камень на камень. Я имею в виду первый город, который не упал, не разрушился, не рассыпался в прах, как только дунуло на него беспощадное время.

Учитель видел мой первый город. Кажется, это был первый раз, когда учитель посмотрел на меня. И когда он подошел ко мне, первый раз нарушил какую-то неуловимую грань между нами. Поправил там, переделал здесь – и мой город ожил, заиграл новыми красками.

– Вам нравится? – спросил я.

И тут же зажал ладонями рот – город вздрогнул, вспугнутый моим голосом.

– Хорошо. Только…

Мастер не договорило, махнул рукой, мол, позже поймешь. Я просил его объяснить сейчас, сейчас, – тогда я не знал, что всему свое время, что я не понял бы и половины его объяснений.

Учитель…

Я так и не видел толком его лица – даже когда закрывал ему глаза в день его смерти.

Я сидел на пепелище своего города – города, в который вложил всю сою жизнь и всю свою душу. Я еще пытался восстановить что-то, еще выискивал что-то среди руин, вставлял в погнутые витражи оплавленные стеклышки, – которые выпадали вновь.

Странно, что в этот момент я меньше всего думал о городе.

Я думал о ней.

О том, что она ушла.