Против Сентября

Хочу спросить у Гедды, живые мы еще или уже мертвые – тоже не спрашиваю.

Мне кажется, она не знает.

Не знает.

Я хочу отвлечь внимание Гедды от пятнадцатого сентября – отвлечь любой ценой, нц пцсть даже не от всего пятнадцатого, хотя бы от трех часов пополудни, когда все случилось. Не успеваю, не могу – Гедда видит, Гедда смотрит, я еще надеялся, – отвернется, закричит – нет, нет. Пристально смотрит, я бы даже сказал – с интересом…

– Значит… значит, я…

Она хочет сказать – умерла, она не договаривает.

Не выдерживаю:

– А я? А мы все?

Хочу спросить, что будет с нами, когда мы вытянемся в бесконечные спирали – не спрашиваю.

Я все равно не могу увидеть прошлое от и до, стоит мне зацепиться за прошлое – и взгляд сам тянется в бесконечность, дальше, дальше, дальше…

…я жду.

Я жду, когда пришлые начнут строить города.

Время отматывается бесконечно назад, я вижу пришлых – за какие-то ничтожные годы до того, как они придут на нашу землю – или наоборот, уйдут с нашей земли, так будет правильнее, когда смотришь в прошлое? – но города все так ж стоят на побережьях, гордые и величественные.

Города…

…все так же…

…стоят…

Наконец-то я вижу – вижу, как пришлые возводят города из руин, из пепла, я вижу уникальные технологии, высочайшее мастерство, как пришлый одним ударом камня собирает из осколков окно…

…собирает…

…стоп…

…я смотрю, я не понимаю, вернее – понимаю, но не хочу понимать…

…пришлые уходят, оставляют после себя величественные города – уже без намека на руины, и то, что когда-то лежало в обломках, теперь возвышается во всей красе.

Я хочу снова посмотреть на пришлых – и снова не могу, время тянет меня дальше, дальше, дальше, города сжимаются, становятся все скромнее, ниже, меньше, вот уже маленькие деревушки ютятся там, где были дворцовые площади…

Я спрашиваю – почему все не так, как нам рассказывали – спрашиваю никого, в никуда, уже знаю, что мне не ответят.

Хватаюсь за единственное, что мне еще понятно, за настоящее – если в этом обезумевшем мире еще есть какое-то настоящее. День, когда небо стало черным. День, когда черное небо потянуло на себя землю. День, когда мы прыгали в поле – выше, выше, взлетали до верхушек тополей. Я говорю – мы, потому что рядом была Гедда, я даже не удивился, что рядом была Гедда – была по-настоящему, не во сне, не в мыслях, а вот так.

Понимаю, что даже это воспоминание о настоящем не вернет мне душевного покоя, что горизонт, который лихо закручивается в спираль, – не лучшая картинка, чтобы успокоиться.

Смотрю вперед – не вперед, а вперед. Почему я вижу будущее, спрашиваю я себя, я не должен его видеть, его уже не будет – после того, что случилось, случится, случается сейчас. Почему я вижу, как мы с копьями и пиками бросаемся на пришлых, почему я вижу, как наш народ гонит пришлых, почему я вижу самого себя, рассекающего горло Гедде, почему пришлая, как пришлая, почему я её… она же еще пятнадцатого сентября… тогда… почему… почему…

Не проходящий врата

Он сведет меня с ума.

Он.

Я даже не знаю его имени – ведь он так и не показал мне пропуск. Иногда мне кажется, что у него нет имени, ведь у мертвых не бывает имен.

У мертвых…

С чего я решил, что он мертвый…

С того, с чего…

.

– Пропуск ваш.

Нет, не так, сначала было:

– Здравствуйте.

Когда он пришел и сказал вот так:

– Здравствуйте.

А потом уже:

– Пропуск ваш.

Он беспомощно разводит руками, человек в странных одеждах:

– А у меня… нет…

Закрываю врата.

– На нет и суда нет.

Посмеиваюсь сам себе, раньше перебежчики были куда ловчее и изворотливее, пряталисб под тележками, среди мешков с мукой, подделывали пропуска, да так ловко, что уже и не знаешь, в каком спектре смотреть, чтобы увидеть подлог…

А тут просто.

– А у меня… нет.

На что надеялся, думаю, на что надеялся. Особенно сейчас, когда нет бесконечного потока идущих, где толком и проверить не успеваешь, только хлопаешь штампики, особенно сейчас, когда людей нет уже…

…уже…