Волбешная нчоь

Этажи и дощечки все не кончались. К дощечкам прибавились бусы, бронзовые наконечники для копий, резаки, кожаные сандалии, еще что-то такое, давно забытое, отжившее. Но для них, живущих в подъезде, это было, несомненно, прогресс. Так, понятно, дикарей потихоньку приучают к цивилизации…

Я посмотрел в сумку – там оставалась глиняная чашка с чем-то серебристо-голубым, как только не рассыпалась. Квартира… черт, палочки, палочки, палочки, нет чтобы цифру нормально написать… Я остановился, растерянный, посмотрел, как смуглая девушка разрисовывает стену в подъезде. Все то же – звери, птицы, охотники, хижины на берегу реки… она обернулась, посмотрела на меня, взгляд был почти человеческий. Шагнула ко мне, долго разглядывала чашку в моих руках, потом показала пальцами десять и еще раз десять.

– Двадцатая квартира? Вы? – догадался я, протянул посылку. Не ошибиться бы, а то, кажется, ловкие здесь ребята, за ними глаз да глаз… девушка поклонилась мне, снова вернулась к стене, начала растирать стену голубым порошком, картина стала рельефной, сияющей, живой… Я улыбнулся. Хотелось сказать ей что-нибудь теплое, хотя бы узнать, как ее зовут, а то если что я еще в вашем подъезде буду, что надо, обращайтесь…

Я не успел додумать – она упала, и я даже не сразу заметил стрелу в горле девушки. Метко сбили… я обернулся, понял, что били из арбалета, да, вот так-то они охотятся на оленей… наклонился, сжал ее холодеющую руку, это было мерзко, снова вспомнился трупный запах там, на первом этаже. Посмотрел в сумку – ладно, жалко-жалко, а всех не пережалеешь, мне еще письма разносить.

Слава богу, на каком-то этаже дощечки кончились, пошли свитки, бересты, папирусы, еще что-то такое древнее, но легкое, воздушное, я все боялся, что оно раскрошится в моих руках. Появились почтовые ящики – вернее, то, что с очень большой натяжкой можно было назвать почтовыми ящиками. Колонны, анфилады, фонтаны, мраморные статуи смотрели на меня со всех сторон, изредка мелькали люди в бесформенных балахонах, кое-кто кланялся мне. Кажется, почтальон – это что-то священное и, будем надеяться, неприкосновенное. Хотя, как знать, не зря же мне дали револьвер…

Ступеньки тянулись и тянулись вверх, я спрашивал себя, сколько еще осталось этажей. А ведь этот дом… мать твою, он же был пятиэтажный, это я хорошо помню, когда заходил, в нем было пять этажей. Пятое измерение получается…. Или что похуже. Становилось страшновато, хотелось вернуться – а возвращаться-то было нельзя. Вместо номеров квартир пошли даты, эпохи, какие-то эоны и грегорианские календари. Да, работенка не из легких, вот почему старик берет только с высшим образованием, а еще лучше – с ученой степенью…

Я поднялся на очередной этаж, передо мной стояла женщина в чем-то старинном, русском, народном, длинный сарафан, длинный платок, еще что-то вычурное, что говорит само за себя – женщина не из простых. Она поклонилась мне – в пояс, я растерянно поклонился в ответ, кажется, зря – почтальон был здесь чем-то вроде жреца, шамана, живого бога…

Она стояла, ждала чего-то.

– Номер? – спросил я.

– Пятьдесят, добрый человек, – ответила она, и опять же, с поклоном.

Интересно, кто она… княгиня какая-нибудь, или боярыня. Я порылся в сумке, едва не закричал. Это было уже похоже на шляпу фокусника – из сумки выпорхнул живой голубь. Еще один и еще. Я протянул голубей женщине, белые птицы перепархивали ей на руки, она смеялась чему-то. это было здорово, как во сне. Как в сказке какой-то. Наверное, она влюблена. Наверное, она будет посылать с этими птицами какие-нибудь бересты своему любимому. Хочется пожелать им счастья…

А потом женщина с птицами пошла дальше по подъезду, и ее окружали воины, интересно, кто они, стража или свита. Все они смотрели куда-то на деревянный город в отдалении. А потом что-то случилось, я увидел, как на хвосте белого голубя вспыхнуло рыжее пламя. Еще и еще у одного… люди привязывали к ним пучки горящей соломы, пускали в небо. Меня передернуло. Нет, я, конечно, видал, как мальчишки истязают зверей и птиц, но то мальчишки, а то люди, взрослые люди, княгиня или боярыня какая-то…

Голуби вспорхнули, метнулись к городу, я уже знал, что будет дальше. Хотелось плюнуть на пол и пойти домой. Хороший почтальон, ничего не скажешь, прямо какой-то вестник смерти получился… Я посмотрел в сумку – в ней было еще до черта писем – и поплелся наверх.

Дальше были письма, письма и письма – их было не просто много, слишком много. Где-то через двести этажей я понял, что вся эта куча депеш, телеграмм и конвертов просто не могла уместиться в одной сумке. Я смотрел в сумку, искал в ней двойное дно или какое-нибудь пятое – десятое измерение, ничего не находил. Подорванная подкладка, письма – их всегда было в сумке штук десять, не больше, а на каждом этаже я снова вынимал штук сто.

Потом пошли номера этажей, первый номер появился, когда я уже не чувствовал под собой ног. Второй, третий… и как странно написано, номер этажа и какое-то эр-ха, интересно, что это… Спасибо, что не КВН, то бишь, кабель высокого напряжения. Или… какие там еще знаки бывают… высокое напряжение… или…

Этаж буквально взорвался – сразу во всех направлениях, и даже не верилось, что взорвалась одна бомба, казалось, что грохнуло одновременно все. Подъезд уже заволакивал удушливый желтоватый дым, люди фыркали, задыхались, кажется, дым разъедал их заживо. Черт, эта дрянь, она по всему подъезду расползется… Мы так в детстве резину в подъезде жгли, нам старики потом уши драли, только то всего-то навсего резина, а тут… Интересно, что это за желтая дрянь… Я еле-еле успел броситься на этаж выше, грохнулся на лестнице, колени мои, колени, ничего, ничего, ползи, беги, быстрее, быстрее… Я даже не понял толком, что принес этим людям, была коробочка с крышечкой, они еще так радовались, когда я принес – они, я говорю про солдат и офицеров какой-то войны, кажется, не то первой, не то второй мировой. Я думал, что принес им посылки из тыла. Или продукты. Или письма от родных. Или медикаменты какие, короче, что угодно, только не это, не эту желтую смерть… Только добравшись до тыщи девятьсот какого-то этажа я перевел дух. Черт, придется возвращаться. Еще сколько писем не рассовал… Черт… Что это за штука-то была… иприт, кажется, называется. Ну да, на первой мировой этой дрянью людей травили. Алло, шеф, вы вот мне пистолет дали, а мне бы сюда еще противогаз, пару бомбочек каких-нибудь, скафандр, и лучше всего ехать дальше на танке.

Черта с два поедет танк по ступенькам…

Дальше были ящики, ящики и ящики, какие-то письма, телеграммы, декреты, приказы, чертежи машин, самолетов, схема конвейерного производства – какой-то человек буквально вырвал ее у меня из рук, кажется, это был сам Генри Форд. Кто его знает… А ведь чертежи большей частью были далеко не мирные, не добрые, я четко видел на них какие-то боевые самолеты, ракеты, еще какую-то дрянь. В воздухе запахло войной. Странное это чувство, когда, кажется, ничего не меняется, а чувствуешь – градус повышается с каждой минутой, вот-вот что-то вспыхнет, рванет… Я растаскивал по ящикам уже совсем не безобидные вещи, помню какую-то секцию какого-то этажа, там было красиво, сплошь пальмы, колибри, загорелые женщины, где-то шумело море. Навстречу мне вышел смуглый человек с черной бородой, он широко улыбался и ждал чего-то. Я посмотрел в сумку. … – шестьдесят два. Да, есть для вас посылочка… Я вытащил что-то из сумки и понял, что держу ракету с ядерной боеголовкой, которая непонятно как держится у меня в руках.

Человек с бородой кивнул, взял у меня из рук связки ракет, крикнул что-то своим солдатам, темным, смуглым. Потом улыбнулся, протянул мне сигару, добавил по-русски несколько слов благодарности.

– Всегда пожалуйста, – ответил я.

Потом были телеграммы, письма, еще какие-то схемы, чертежи, оружие, оружие, оружие. И все на одном этаже. Я уже понял, что своими руками готовлю войну, какую-то страшную войну, какой еще не знало человечество. Войну, за которой все кончится, после которой в подъезде будут только обугленные руины, если вообще останется какой-то подъезд. Я сел на подоконник, посмотрел в сумку. Оставался еще один, последний чертеж, в нем было что-то уж особенно зловещее. Номер…

Я поднял голову, посмотрел на человека передо мной. Он явно ждал своей посылки, нетерпеливо кивнул. чертеж… Да, я отдам ему этот проклятый чертеж непонятно чего, а потом мир громыхнет так, как не громыхал еще никогда, а потом можно будет возвращаться назад, если я вообще вернусь – потому что впереди уже ничего не будет.

Он стоял и ждал. Я понял, что сейчас придется достать эту штуку. И не помотаешь головой, и не покажешь, что нет, у меня ничего в сумке нет. потому что – вот он, проклятый чертеж… А ладно, мне не все ли равно, не мои это проблемы, в конце концов… Мое дело – письма разнести, а там хоть… хоть потоп.