«Продается дом б/у без в/п с в/о и ч/ю»

Впрочем, генералы очень ловко вышли из ситуации – они называют в честь самих себя… друг друга. Генерал имени генерала – звучит странно, но другого варианта здесь быть не может.

Иногда я спрашиваю у самой планеты, пробовали ли они назвать планету своим именем – планета говорит, что да, было дело. Я спрашиваю, а почему же не получилось – планета загадочно молчит, генералы тоже молчат, смотрят на меня пустыми глазницами…

ВЫХОД

…мы обустроили для себя кусочек лабиринта вдалеке от основных путей – уютный такой закуток, несколько завитков и тупиков, которые можно было считать комнатами. Мы даже повесили шторы, поставили что-то вроде ширм, Алекса по вечерам бросала на ширму свое белье, когда раздевалась перед сном, – мы её ругали, ты что творишь, в самом-то деле, как так можно, а если увидит кто, ну и что, что тут никто не ходит, а если пройдет, а?

Расставили кровати, укрыли их пологами, обустроили маленькие гостиные, хотя гостей мы не ждем, сложили камины, сделали большой очаг на кухне, чтобы жарить крылопаток, хотя откуда они тут в лабиринте, а вот есть.

В наш закуток не заглядывали – и на том спасибо, что дали нам спокойно пожить без вечной гонки из ниоткуда в никуда, без вечных поисков выхода. Нас даже не замечали, недаром же мы поставили ширмы и повесили шторы. В маленьком лабиринте устроили детскую, позволяли детям играть на площадке, отходящей от одного из туннелей, только строго-настрого запретили уходить в коридор слева, и даже закрыли его стальными дверями.

Иногда все-таки к нам приходили гости. Нам повезло, что до нас доходили вконец измученные долгой дорогой, потерявшие все или почти все свое оружие, обессилевшие, одиноко бредущие по залам и коридорам. Мы наливали им чашку чая, сажали у очага, подавали к ужину что-нибудь легкое, складывали им с собой в дорогу немного снеди и воды, Марианна даже вязала для путников шарфы и свитера.

Слушали рассказы путников о дальних краях, о бесконечных лестницах, ведущих в никуда, об анфиладах, заблудившихся в самих себе. Спрашивают нас и про выход – не видели ли мы ничего такого в нашем закутке. Мы разводим руками, ну что вы от нас хотите, мы тут сидим в закуточке своем, ничего такого не видим, не слышим, нам и рассказать нечего.

Странники уходят, погостив пару-тройку дней, особо ослабевшие в пути остаются на неделю. Мы прощаемся с ними, идем обратно в свой закуток, открывает штору, за которой виднеется выход. Рассказываем ему, что опять приходили какие-то его искать – да он и сам все слышал. Гадаем, зачем людям выход, может, они его хотят шпагой заколоть, или вообще изжарить и съесть, есть-то нечего. А мы бы не хотели, чтобы выход погиб, он красивый, зеленый весь, пахнет цветами и травами…

ПЛАНЕТА САМАЙНА

…Арчи первый увидел тыквы в небе, ему еще не поверил никто, какие тыквы в небе, что ты несешь вообще, не сезон для тыкв, ишь чего выдумал, тыквы. Арчи обижается, чуть не плачет, да точно тыквы, тыквы-тыквы-тыквы, я же сам видел. И все смеются, ага, ври больше, тыквы, рановато для тыкв. Так вот посмеялись и спать легли, а наутро проснулись, ставни открыли – и правда, и вот они, тыквы, летят по небу… да не на каких не на крыльях, где вы тыквы на крыльях видели в самом-то деле? Вон они, присмотритесь хорошенько… Не видите? Как не видите, вон же они. Верно, верно все, вот эти звездочки в небе, это и есть тыквы, а вы не знали? Вот они и летят…

Народ радуется, тыквы летят, а где тыквы летят, там и Самайн близко. Астрономы телескопы настраивают, смотрят, где-то там Самайн, далеко ли – да нет, недалеко, вот он уже светится в полнеба, озаренный солнцем, вот уже и воздух какой-то не такой, – пропитанный осенью, яблочными и тыквенными пирогами, прелыми листьями.

Уже и тяжести своей не чувствуешь на земле, вот так выйдешь утром из дома, – легко-легко – подпрыгнешь, и взлетаешь над землей высоко-высоко, весь городок видно, как на ладони. Взрослые молодежь гоняют, тише, тише, ишь, чего устроили, так и улететь недолго. Да разве молодежь угомонишь…

Все хлопочут, готовятся, пироги пекут, ну еще бы, гости будут, надо же гостей встретить. Самайн все ближе опускается, вот уже и вовсе как будто нет тяжести, и предметы парят в воздухе, и выпустишь ложку из руки или вилку, и висит она в воздухе, и черта с два её поймаешь.

А там совсем Самайн близко, и вот уже опускаются оттуда, с Самайна родные – кто бабушку встречает, кто дедушку, кто пра-пра-пра-пра-пра, кто еще кого. Обнимаются, радуются, ну еще бы не радоваться, сколько лет, сколько зим, всего год прошел, а кажется, целая вечность. И начинается Самайн, шумный, веселый, праздничный, тыквы летят, а когда тыква падает, надо желание загадать, непременно сбудется, и кружатся в танце…

…и… и все, и хватит, и уходит Самайн, и снова поднимаются к себе на Самайн бабушки-дедушки, и пра-пра-пра-пра, – кто-то из нынешних тоже туда поднимается, на Самайн, где трава не зеленая, а рыжая, выжженная вечной осенью.

Уходит Самайн.

Шепотом-шорохом наступает пора снегопадов.

Уходит Самайн в нынешнем году, вместе с ним поднимаются и уходят на Самайн все, все, все – и пра-пра-пра-пра не понимают, почему все-все-все, почему пора снегопадов наступила так рано, и почему все-все все на вопросы – почему – молчат и отводят глаза.

ИГРЫЦАРИ

Солнце пригревает, игрыцари пробуждаются. Еще ничего более, просто пробуждаются от многовекового сна.

Солнце греет сильнее, игрыцари оттаивают из многовекового льда, выходят на свободу.

Игрыцари идут по бесконечному полю, разделенному на белые и черные квадраты, игрыцари видят игрыцарей, черные белых, белые черных.

Игрыцари обнажают мечи, бросаются в бой.

Солнце пригревает.

Игрыцари не замечают, как стремительно тает лед, разделенный на клетки, проваливается под доспехами.