Август, в который никто не придет

Еще хочу спросить, что нужно делать с этим многоклеточным временем, тут же спохватываюсь:

– А разве… разве время может быть многоклеточным?

В ответ я слышу недоумение, изумление какое-то, а разве нет, а разве не так, а разве может быть иначе.

– Многоклеточное время, – повторяет он.

Спохватываюсь. Спрашиваю себя, кто он. Потому что не может быть никакого его, и вообще никого не может быть, после того, что случилось, я не видел этого, но знаю, – случилось, что-то, после чего остались только пустые города, где одинокий ветер гонит мертвые листья. Я даже не могу сказать, хорошее что-то случилось или плохое, – он не знает, хорошее или плохое, ему все равно, что случилось с людьми в этом городе, – через тысячи лет после моей смерти.

По крайней мере, я не вижу на улицах истлевших черепов, уже это радует, хотя, может, случилось такое, что и черепов не осталось…

Он не дает мне задуматься, он не дает мне спросить – что случилось.

Он не знает.

Хочу спросить, как я умер.

Не спрашиваю.

Уже понимаю – не ответит.

И уже понимаю – здесь, сейчас, это не имеет никакого значения, или меня сбила машина, или я тихо уснул в возрасте девяноста с чем-то там лет…

Здесь это неважно.

Здесь.

Так далеко от привычных сегодня, завтра, вчера, что само время уже не имеет значения.

Время…

– Многоклеточное время, – повторяет он.

– Что?

– Время, – он начинает сердиться, – многоклеточное.

В его сержении я улавливаю, что он разочарован, что он вернул меня в бытие, в жизнь, ненадолго – чтобы я что-то сделал с этим многоклеточным временем, нашел его, собрал его, создал его, ё-моё, я ему что, физик, что ли, да это и физики с таким не справятся, это, извините, не к нам, не к двадцать первому веку, это к какому-нибудь тридцать седьмому или пятьдесят четвертому…

Он повторяет. Собирая остатки терпения в кулак, которого у него нет:

– Многоклеточное. Время.

Время. Время. Отчаянно хватаюсь за остатки разума, иду по опустевшему городу, оглядываю витрины, ну же, ну же, ну пожа-а-алуйста, да не марки почтовые, и не открытки, и не пироги… хотя в пироги надо будет наведаться, и не…

…а вот.

Часы.

Вхожу в крохотный магазинчишко, уже понимаю, он зайдет за мной, зайдет – это громко сказано, он как-то иначе перемещается, если вообще перемещается, а не находится во всех точках пространства одновременно. Оглядываю ряды часов, растерянно показываю на тикающие круги:

– В-вот…

Он смотрит. Терпеливо. Внимательно. Ищет. Замирает разочарованно:

– Не то. Не то.

– Из-звините…

Пытаюсь вложить в это «Из-звините» все свое неподдельное разочарование, ну, извините, не понимаю я, что вы тут про время говорите, вы бы пояснили как-нибудь, что надо-то, да как пояснили, я все равно не пойму, уж слишком мы… разные…

– …одноклеточное, – выдает он, наконец. И понимаю, что это он не в адрес моих умственных способностей, это он про время, которое развешано тут, отдельными циферблатами…

– Мне надо многоклеточное.

– А… да…

– Найдите…

Понимаю, что у меня нет выбора, что остается только искать, понять бы еще, что искать…

– …упадешь, разобьешься ко всем чертям!

…голос тетушки откуда-то из ниоткуда, из воспоминаний, из прошлого, орет таким тоном, будто хочет, чтобы я упал к чертям и разбился, как будто она расстроится, если я не упаду к чертям и не разобьюсь насмерть.

– …быстро слезай, пока ремня не получил!

Это мама. Оттуда же. Из прошлого. Из памяти. Думаю, как она мне ремня задаст, если я тут, наверху, а она внизу, а думается что-то другое, ну ма-аам, ну столько тысяч лет не виделись, столько веков, а ты опять орать, хоть бы обнялись, что ли, когда мы обнимались, да никогда, хоть бы по душам поговорили, когда мы по душам говорили, да никогда, хоть бы порадовалась за меня, что я… а что я, а ничего я, в Прагу перебрался, соотечественникам своим устроиться помогаю, да что, я хоть бы президентом планеты был, мама бы и то рычала, то, что ты нашел, это не работа, а вот дашенька-сашенька-какашенька с третьего этажа мусор подметает, вот умничка…

Тьфу, блин.

Приказываю им исчезнуть. Всем. Всем. Все не хотят исчезать, я тоже не хочу их слышать, я прогоняю их всех, остается только препод откуда-то там какой-то там, смотрит на меня презрительно с истлевшей много лет назад кафедры, а чего по лестнице-то, по стремянкам-то, там же внутри лестница винтовая есть, нет, мы же не ищем легких путей…

Тут бы хлопнуть себя по лбу, только если хлопну по лбу, свалюсь ко всем чертям тетушке на радость…

Он рядом.

Я чувствую.

Он рядом.

Здесь.

Показываю на часы, с легким оттенком гордости, как будто я сам эти часы мастерил…

– Вот, пожалуйста… Орлой… башенные часы…

Он недоволен, ему не нравится Олрлой, потому тчо…