Сущность Эф

14

В кармане снова дрожит телефон, Тибор долго не может ответить, перебирает клавиши, пальцы у Тибора длинные, быстрые, непослушные. Наконец, отвечает, да-да-да, уже, уже иду, иду, сейчас буду, вот уже сейчас-сейчас-сейчас. Бежит по мосту, огибает площадь, на которой возвышается Мировое Дерево, спешит к переходу – два дерева сплетают свои ветви, Тибор переходит по ветвям, ветви снова расплетаются, деревья выпрямляются к солнцу. Тибор спешит, вот черт, перекрыли дорогу, ветви переплелись, какая-то там важная персона едет, разъездились там, Тибору пройти негде.

Ветви, наконец, расступаются, Тибор спешит, снова дрожит телефон в кармане, да буду, буду я, да сейчас, сейчас, вот черт, первый день съемок, и нате вам, опаздывает, безнадежно опаздывает. Сворачивает в проулок, в другой, в третий, где эта студия, черт бы её побрал, где студия, студии нет. Ноги Тибора погружаются во что-то зыбкое, рыхлое, белое, это еще что такое может быть… Тибор идет, осторожно, шепотом-шепотом, что-то подсказывает Тибору, что по этому рыхлому надо идти осторожно, чтобы не упасть. Тибор касается стены, – ч-черрр-р-рт – отдергивает руку, холодно, холодно, раньше Тибор и не понимал, как это бывает, когда – холодно.

А вот.

Холодно.

Тибор хочет свернуть на проспект – понимает, что проспекта нет. То есть, как это нет, вот он, на своем обычном месте, если это можно назвать проспектом, безумные, причудливые, твердые нагромождения из холодного, белого – полупрозрачные колонны, белые стены, причудливые узоры на стеклах, похожие на сказочные леса. Взгляд Тибора скользит по высоченной изонутй лестнице, уходящей, казалось, в небо, замирает на исполинском круге, по которому ползут три стрелы. Часы – проскальзывает в голове Тибора ни с того ни с сего, часы. Почему часы, как часы, откуда часы – непонятно, в жизни Тибор не видел, чтобы часы выглядели так.

А вот – часы.

Тибор торопится назад, назад, назад, хватается за остатки здравого смысла, если пойти назад тем же путем, снова будет город, привычный город, шумящие деревья, живая жизнь, тепло, тепло, тепло. Вспомнить бы еще, где сворачивал, вот здесь или чуть дальше, нет, все-таки вот тут, а теперь…

Тибор замирает. Возвращается из переулка на улицу, улицы нет, вместо неё круглая площадь, покрытая стеклом, нет, это не стекло, это другое что-то, по которому идешь, скользишь, падаешь, ай-й-й- че-р-р-р-рт, б – б-б-ольно, а люди как не падают, да не просто не падают, у них вообще какие-то лезвия на обуви, вот они в этих лезвиях скользят и на Тибора косятся. Трибор уже и сам на себя косится, еще бы не коситься, все в мехах, еще в чем-то таком непонятном, причудливом, а Тибор в легкой рубашонке, холод пробирает до костей. Тибор мечется по городу, который не город, а не пойми, что, холодное, белое, полупрозрачное-полупризрачное. Натыкается на прохожего в меховой шкуре, подбирает слова, спрашивает, а как пройти к… э-э-э… гхм… к городу… да к какому городу, к какому городу, вот он город, тогда что же… наш город… тоже не то… а вот, где стдия, студия… Прохожий оторопело смотрит на Тибора, говорит что-то – Тибор не понимает, только сейчас спохватывается, что никогда не слышал этот язык… Тибор переходит мост, оглядывается, зря прохожего отпустил, зря, хоть бы жестами с ним договорился, что ли. Не паниковать, не паниковать, найти какое-нибудь кафе или еще что-нибудь в этом роде, где тепло, пересидеть, переждать, обдумать… Тибор оглядывается, прислушивается, причувствывается, показалось… нет, не показалось, точно, вон оттуда, из переулка веет чем-то знакомым, родным, вот оно, вот, вот, запахи леса, запахи трав, чего-то такого, что бывает по утрам, когда солнце только-только вот встало. Тибор бежит по рыхлому, белому, по рыхлому-белому бежать трудно, под рыхлым-белым просвечивает стекло, которое не стекло, швыряет Тибора на тротуар, че-р-р-р-р-р-рт… Скорее, скорее, что-то подсказывает Тибору, что если замешкаться, это родное уйдет, испарится, потом ищи-свищи…

Здесь.

Вот тут.

Совсем рядом.

Тибор спотыкается о ветви, ветви расступаются, недовольно шипя, Тибор падает в траву, живую, теплую, нагретую солнцем.

Переводит дух.

Телефон надрывается в кармане, непринятых вызовов – до фига, время, время, почему прошло три часа, Тибор метался в ледяных чертогах минут пять, не больше. Откуда вообще взялось это словечко – ледяные…

Я здесь.

Тибор замирает. Уже почти дошел до студии, и вот оно, нате вам, – я здесь.

Голос.

Из ниоткуда.

Тихий, едва различимый, вообще не поймешь, был он или нет…

– Я здесь…

Был…

Стоп-стоп-стоп, да что ж такое-то? – Фабиан хлопает в ладоши, толстые, мясистые, вперевалочку идет к Тибору, который уже не Тибор, Венкель, Венкель, – вот так, значит, да? У вас герой что?

– А что такое?

– А то такое! Да он что видел, он чуть с ума не сошел, он тут еще полдня в баре сидеть будет, в себя приходить!

– Так на работу же надо…

– И чего, на работу надо, вот вас до смерти напугать, вы встанете, отряхнетесь, на работу пойдете, так, что ли?

– И пойду… вон, сюда шел, под машину попал, и ничего…

Фабиан смотрит, Фабиан не верит себе, смотрит на Венкеля, а верно ведь, прихрамывает, слегка-слегка, что у него там, какое еще растяжение, как он вообще на ногах держится, а ведь держится… И самое время сейчас показать ему на дверь, хватит уже, еще не хватало, чтобы актеришко права качал. Это уже слишком. Нет, даже вчера еще было – уже слишком. Когда Тибор свернул в городское хранилище, в библиотеку, что он там забыл, что он там ищет, перебирает свитки, один, два, десять, что он там смотрит, какая еще война с северным ветром, ну ты сам подумай, чего ради он войну с северным ветром искать будет?

Венкель разводит руками, а вы как хотели, врага надо в лицо знать, вот увидел Тибор эту сущность с севера, этот ледяной город из ниоткуда, надо же разобраться, что такое, в самом-то деле…

Вот так.

И не показывается на дверь, а ведь верно, вот чего не хватало-то, Тибор, он же и правда вот такой, его машина собьет, он отряхнется и пойдет дальше…

Черт с вами.

– Это Фабиан. Смотрит на Венкеля ненавидящими глазами, говорит:

Черт с вами.

15

– Уважаемые туристы, давайте пройдем в следующее помещение. С первого взгляда этот зал ничем не примечательный, его даже можно перепутать с Лазуритовыми Покоями. На самом деле этот зал настолько знаменит, что люди со всего мира съезжаются в столицу, чтобы увидеть его своими глазами. Вы, наверное, уже обратили внимание, что стены этого зала – причудливое переплетение осенних ветвей, между которыми – кристаллики льда. Необычайно красиво, правда? Этот зал построен по совместному проекту двух архитекторов – одного из них вы знаете, это знаменитый Октахор Симплекс, памятник которому мы сегодня видели, помните? А кто был вторым архитектором, кто подскажет?

– Сущность севера!

– Верно говорите! Сущность! А для чего был построен этот знаменитый зал?

– Э-э-э… договор подписывали!

– Правильно! А какой?

– М-м-м…

16

В зале зажигается свет, тусклый, приглушенный, как будто сомневается – а состоится ли встреча. Ночь замирает, затихает, прислушивается, – ждет.

Тишина.

Никого и ничего.

В узком окне полная луна доходит до самой-самой верхушки своего ночного пути, замирает на верхушке башни.

Полночь.

Левая дверь открывается, входят четверо, бледные, напуганные, кутаются в меха, кто-то намекнул, кто-то подсказал – надо кутаться в меха.

Кутаются.