Когда улетают скрипки

Два резких хлопка – даже не сразу понимаю, откуда. Две гитары падают с простреленными корпусами, кровь заливает вытертый коврик. Электрогитара облетает человека, бьет клю… нет, не клювом, чем-то другим, как это у него получилось…

– Летим!

Даже не понимаю, кто это закричал, да неужели это я так орать умею, вот так, снова вспоминаю отца, орут только дураки…

Вылетаем в окно, чёрт, окном ошиблись, здесь у него окошечко-то зарешечено… кто нас сюда повёл, да неужели я нас повел в эту комнату…

Хозяин захлопывает дверь. Взводит курок. Чувствую, что скрипку он не тронет, не знаю, почему… потому что не тронет, потому что ему нужна скрипка, никто из нас, только скрипка…

Электрогитара падает с простреленным корпусом, вцепляюсь человеку в волосы, он взводит курок…

С грохотом разлетается дверь, растерзанная огромной стаей. Ещё не верю себе, когда вижу всех, всех наших, и скрипок, и граммофонов, и гитар, и арф, и лир, и… о-ох, они еще и два рояля пригласили, и фортепьяно…

Чёрт…

Вылетаем из дома. На лету хочу подхватить раненную гитару, хватаюсь за гриф, не чувствую пульса, понимаю – мертва…

– Свобода-а-а!

– Ур-рр-аа-а-а-а!

– На-а-а-шии-и взяа-а-а-ли-и-и-и!

Кричим на голоса, кто во что горазд, летим над городом…

– Они погибли? – спрашивает скрипка.

Не знаю, что ей ответить. Скрипка всхлипывает, обнимаю её крылом…

– Веснаа-а-а-а!

Несутся над полями наши голоса.

Несемся мы – домой, к родным городам.

Весна пришла.

Кончились скитания на чужбине, на той стороне луны, теперь можно и на землю вернуться.

Люди выходят из домов, прикладывают руки козырьком к глазам, смотрят, как мы летим. Конечно, кто и ловушку поставит, не без этого, кто и поймает нашего брата. Кто и в клетку посадит, не без этого. Ну, это нам самим надо ухо держать востро…

Возвращаемся в город, город встречает нас весенней прохладцей. Облетаем родные дворики, ратуши, врываемся в городские парки, люди щелкают нас на телефоны, смотрите, смотрите, летят…

Летим.

Уже подумываю, где мы со скрипкой совьем гнездышко. Уже точно знаю, что никто не будет гневно шипеть в спину, где это видано, граммофон – и скрипка…

– А то давай возле кладбища, – предлагает скрипка, – место спокойное, тихое, никто не позарится…

– Тоже верно, – в который раз думаю, до чего умна моя скрипка, я бы в жизни не догадался – близ кладбища…

– Вот здесь, – скрипка влетает под сень старого дуба, который раскинулся над могилами. Понимаю, что здесь можно поставить целый дом, было бы желание. Оглядываю ряд памятников, кресты, обелиски, любим, помним, скорбим…

– Смотри! – скрипка показывает на памятник за оградой, даже не понимаю, что её насторожило, памятник как памятник, ничего такого…

– А что?

– Да ты на фото посмотри!

Смотрю на фото. Не верю себе.

– Что-то знакомое…

– Эх ты! Не узнал?

Спохватываюсь. Ну конечно. Он самый. Человек с золотыми руками. Кажется, вот-вот подмигнет мне с памятника.

– Мы его вроде легонечко совсем… а он умер…

– Да что легонечко, ты хоть понимаешь, кого за воротами кладбища хоронят?

– Места на кладбище не хватило…

– Эх ты… самоубийц там хоронят!

Вздрагиваю. Слышал где-то что-то, что человек сам себя извести может, но первый раз вижу воочию…

– А ты на дату посмотри… в тот день, когда мы от него улетели. А он руки на себя поднял…

Не понимаю.

Всё-таки слишком мало мы понимаем людей.

– Зачем он… так сделал?

Скрипка набрасывается на меня, бьет острым клювом, но-но, ты полегче, так недолго и трубу проломить…

– Он из-за меня… ты понимаешь, из-за меня, из-за меня, из-за меня! А ты… а ты… ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу!

Бьет меня клювом. Вспархиваю, улетаю, больно-то надо сидеть рядом с такой. И странное дело, и улетаю, и не улетается, тянет к ней…

Скрипка догоняет меня опускает голову мне на плечо, приобнимает крылом, всхлипывает.

– Он из-за меня… из-за меня… из-за меня…

Кимберли

– Кимберли, вас к телефону, – сказал я как можно непринужденнее.