Кофе с круассаном

– Я разговаривала с его родителями. Они убиты горем. Приглашали меня на похороны. Но я думаю, это неуместно, все-таки мы с ним ни разу в жизни не встречались.

– Да, ты права. Тебе там совершенно нечего делать. Кстати, я на днях видела Антона.

Что-то сомнительно, чтобы эта судьбоносная встреча была случайной. Скорее всего, моя заботливая мама сама разыскала этого идеального на ее взгляд мужчину, поплакалась, что я страдаю от одиночества и предложила вернуться. Не удивлюсь, если она даже пообещала ему никогда больше не жарить котлеты из несвежего фарша.

– И что он? – вяло интересуюсь я.

– Исхудал совсем, бедняга. Сильно устает. Приходится ездить на работу из Даугавпилса.

– Пусть снимет квартиру в Риге.

– Говорит, денег нет.

Сейчас разрыдаюсь.

– И ты пожалела его и предложила жить у нас?

– Я не могу делать такие предложения без твоего согласия. Но мне кажется, было бы неплохо, если бы вы встретились и обсудили ваши отношения.

– Какие отношения, мама? Он ушел без объяснений два года назад, с тех пор никаких отношений у нас не было.

– И плохо, что не было. Лучше уж Антон, чем какой-то…

Чем какой-то французский мертвец. Ну, да, с этим не поспоришь. Но видеть Антона у меня нет ни малейшего желания. Все мои мысли уже в Париже. Воображение рисует красочные картины. Я шагаю по мосту Александра III, ветер ласкает мои кудри и играет с подолом юбки. Лоран идет мне навстречу. Он улыбается, обнимает меня и объясняет, что это его завистливый коллега украл телефон, позвонил мне, а потом уничтожил СИМ-карту. «Я так боялся, что навсегда потерял тебя. Как хорошо, что ты приехала» шепчет мне Лоран. Я понимаю, что никакой он не подонок, а лучший в мире мужчина. Он целует мои волосы. Над Сеной садится солнце, бросая на воду золотистые отблески.

– Я бы на твоем месте ему позвонила, – тянет тем временем одеяло на себя мама.

– Я звонила, – грустно бормочу я, не вернувшись еще окончательно в реальность.

– И что он сказал?

– А? Что? Кто?

– Антон! Кто же еще!

– А Антон. Не знаю, сказал, что недоедает.

– Вот! Я же говорила! Надо спасать парня!

– Пусть этим займется служба спасения. Я пойду закончу перевод. Спасибо. Суп просто супер.

– Марина, нельзя так долго хранить в себе злобу. Давно пора простить Антона, – кричит мне вслед мама.

Я закрываю за собой дверь. Перед сном я подсчитываю в уме, сколько денег накопилось на моем банковском счету за два года аскетического существования, решаю, что нужно прикупить из одежды и жалею, что вообще решилась на эту бесперспективную, нецелесообразную поездку. Мое затворническое переводческое «Я» ужасается столь несвойственному ему необдуманному поступку. Оно пытается отговорить меня, приводя кучу весомых аргументов. И я уже начинаю внимать голосу разума и почти соглашаюсь потерять уплаченную за билет сумму, когда мой утомленный терзаниями мозг обволакивает спасительная пелена сна.

Последующие несколько дней я посвящаю походам по магазинам. Не могу же я шагать по мосту Александра Третьего в старых джинсах и выцветшей майке. Надо заметить, что к одежде я отношусь достаточно спокойно, можно сказать даже безразлично. С тех пор, как Антон, подхватив свою увесистую сумку Adidas, пересек порог моего дома, в моем гардеробе появилась только одна новая вещь – платье, которое я надевала на свадьбу к Ленке. Работа дома не обязывала меня следовать модным тенденциям, скорее наоборот; халат сменяли джинсы с протертыми коленками и теплая добротная кофта советских времен. Главным требованием к одежде было удобство. Теперь же пришло время скинуть с себя неприметную гусеничную оболочку и превратиться в бабочку. Имеющиеся на карточке денежные сбережения позволяют мне превратиться в махаона, а не в капустницу. И потому я с полной уверенностью начинаю свой рейд с бутиков Армани и Ферре, расположенных напротив Кафедрального собора. Однако, уже в первом из них, сверлящий затылок взгляд неприветливой продавщицы и настырное внимание охранника вынуждают меня позорно бежать, не успев даже толком рассмотреть товар. Мне кажется, что как только я начну разглядывать ценники, они вдвоем презрительно хмыкнут, придя к выводу, что денег у меня мало, и начнут следить за мной с удвоенной силой, чтобы я не, дай Бог, не залапала ценный товар. Ведь состоятельные покупатели не смотрят на цену. Нравится вещь – они ее меряют. Подходит – покупают. Сетуя на свою трусость, я отправляюсь в более демократические Манго и Зара, набираю там ворохи одежды и примеряю все без разбора, не глядя на стоимость. В результате я возвращаюсь домой обладательницей пускай не самого престижного, но нового и модного гардероба.

Чем ближе день поездки, тем сильнее мое волнение. Мой бедный желудок трясется мелкой дрожью и отказывается от еды. Благодаря ему, мне удается скинуть несколько килограммов и приобрести более тонкую талию. Мне нравится мое отражение в зеркале, и я чувствую себя готовой к великим завоеваниям. Если бы только не эта подлая дрожь. Мама не понимает, зачем я так вырядилась для рабочей поездки. На мои «мама, это же все-таки Париж!» она качает головой и приглядывается ко мне, силясь разгадать мои замыслы. Не знаю, насколько ей это удается.

В четверг она едет провожать меня в аэропорт, дает миллион типичных родительских наставлений и берет с меня слово, что я буду регулярно звонить. Я машу ей вслед рукой. Мои вещи проезжают по ленте через металло-детектор, не вызвав претензий у таможенной службы. Я забираю сумку, набрасываю на плечи куртку и отправляюсь на посадку. Мои соотечественники, толпящиеся в очереди на тот же рейс, не вызывают у меня почему-то дружеских чувств. Это на 80% крашенные блондинки на высоких шпильках, в гигантских солнечных очках, обтягивающих костлявые попки джинсах и майках с крупными логотипами Cavalli. Они картинно зевают, прикрывая силиконовые губы унизанными острыми акриловыми ногтями руками, подчеркивая обыденность предстоящего полета, и льнут к своим лысым дутым бой-френдам, которые в свою очередь уже успели затариться в дьюти-фри «Русскими Стандартами» и «Рэд Лейблами». От мысли о скорейшем их откупоривании на жирных физиономиях, поросших трехдневной щетиной, бродит счастливая улыбка. Судьба решает наказать меня за какие-то неведомые мне грехи и подсаживает ко мне под бок парочку таких небритых путешественников с внушительной бутылкой водки, которую они вскрывают, едва успев пристегнуться. Стюардесса пытается как-то урезонить некультурных пассажиров, но они в ответ хлопают ее по попе и заливисто гогочут. Я делаю вид, что страшно утомлена, отворачиваюсь к окну и зажмуриваюсь. Однако, моя самодеятельность не кажется моим соседям убедительной, они дергают меня за локоть, тычут в меня своей гигантской бутылкой, в общем, оказывают знаки внимания. Я упорно жмурюсь и претворяюсь слепо-глухо-немой. В конце концов, они отстают от меня, но все два с лишним часа полета я слушаю слезное повествование о том, как одного из них вырвало черной икрой.

Когда, наконец, самолет совершает посадку в аэропорту Шарль де Голль, я вздыхаю с облегчением. Ленка не приехала меня встречать, потому что далеко, и потому что мне проще добраться самой. Я долго ищу автобус, который идет из аэропорта до центра и по-французски называется navette. Найдя, плачу за проезд и карабкаюсь вовнутрь, таща за собой набитый Зарой и Манго чемодан. Париж, слегка сероватый от отсутствия солнца, но все же прекрасный, приветствует меня через окно. В глубине души, где до этого уживались только страх и вызванное неудачным соседством отвращение, впервые пробуждается радостное волнение. Оно поднимается, раскидывает лучи, словно восходящее солнышко, и озаряет меня всю. Я улыбаюсь, мне хочется вскочить с места и запеть во все горло «A Pariiiiiiiis…».

Я сдерживаюсь, подозревая, что скромно одетые пенсионеры, которые составляют большую часть пассажиров автобуса, могут неправильно истолковать мой душевный порыв. Автобус высаживает меня у подножья Триумфальной Арки и катит назад за новой партией почитателей города любви. Я некоторое время стою, сжимая ручку чемодана, и глупо улыбаюсь Арке, Елисейским Полям, серому небу и спешащим куда-то прохожим. Я в Париже! Ленка долго объясняет мне, где найти автобус, который привезет меня к ней. Она не скупится на подробности, потому что знает, что разговор оплачиваю я. Мне надоедает это бесполезное красноречие, я решаю взять такси и не париться. Пожилой таксист, типичный вплоть до кепки на голове француз, неспешно направляет свой автомобиль ровестник по парижским улицам. Я зачарованно гляжу в окно и думаю, что где-то, может быть, совсем близко, сейчас ест свой бутерброд, спешит на деловую встречу, или скучает в офисе обманщик Лоран. Он и не подозревает, что наши дорожки скоро пересекутся. Я встречу его и скажу: «Для человека, погибшего в авиакатастрофе, ты совсем неплохо выглядишь». Что ответит он, я додумать не успеваю, потому что такси тормозит у Ленкиного дома. «Ну, вот зачем надо было тратиться на такси!» встречает меня замечанием подруга, когда я, пыхтя как бурлак, выволакиваю свой чемоданище на пятый этаж. «На автобусе добраться элементарно. Всего одна пересадка. Проходи. Извини, у меня не очень прибрано». Я протискиваюсь мимо нее в квартиру. «Где мне можно расположиться?» Ленка после некоторых сомнений выделяет мне диван в проходной комнате. «Задвинь чемодан подальше, чтобы не портил интерьер, мой руки и на кухню пить кофе с макаронами» приказывает мне она.

– Сначала макароны, а потом уже кофе, – поправляю я, осматривая свои владения.

– Можешь и так, но лучше одновременно. Я даже макаю их в кофе, так вкуснее.

Я намыливаю руки, представляя себе длинную спагетину измазанную кофейной гущей. А еще говорят, французы – гурманы. На маленькой не очень уютной кухне меня уже ждет крошечная чашечка крепкого кофе и разноцветные бисквиты, которые, как оказалось, и называются macarons.

– Ну, как там у вас? – горестно вздыхая, вопрошает новоявленная парижанка. Вопрос задан таким тоном, как будто я приехала не из европейской столицы, а из блокадного Ленинграда.

– Тяжело, – отвечаю я таким же тоном, чтобы не разбивать ее иллюзии.

Ленка качает головой со скорбной миной на сильно округлившейся за прошедший год физиономии.

– Знаешь, мне здесь тоже непросто. По-русски никто не говорит, медицинское обслуживание ужасное. А на днях, представляешь, отравилась устрицами.

Я не представляю, потому что устрицы видела только когда-то давно на картинке в книге «Подводный мир». Мне вспоминается сегодняшний попутчик, который не переварил черную икру. Видно, не принимает славянский организм заморские деликатесы. Я слушаю Ленкин рассказ и жую розовый бисквит. Одна фраза больно режет мое нежное ухо филолога.

– Как, как ты сказала?

– Что? Аннулировала рандеву?

Ухо сворачивается в трубочку.

– В смысле отменила встречу? – поправляю я.

– Ну, я так и говорю. Так вот, слушай…

Ленка в своих рассуждениях несколько раз гордо подчеркивает «здесь у нас в Париже». Я чувствую себе бедной родственницей, прибывшей из забытого Богом захолустья. В восемь вечера с работы возвращается Пьер, которого Ленка явно не посчитала нужным поставить в известность о моем приезде. Он, как человек вежливый, не вылупливает глаза, а галантно скрывает удивление за гостеприимной улыбкой. Ленка жалуется, что у нее нет столовых приборов на трех человек. Кому-то придется есть из некрасивой, недизайнерской тарелки. Пьер предлагает принести себя в жертву. Но я противлюсь этакой несправедливости и на правах незваного гостя забираю некрасивую тарелку себе. Ленка подает entrеe в виде завернутого в маринованные баклажаны творожного сыра. Как я узнаю позже, и это и другие блюда куплены в ближайшей кулинарии. Пьер достает из холодильника вино, чтобы отметить мой приезд. Он капает несколько капель себе в бокал, долго катает их по дну, принюхиваясь как собака, потом осторожно выливает их себе на язык и, закатив глаза, шевелит губами. «Дегустирует» объясняет мне Ленка. Пьер выходит из нирваны и сообщает, что вино отменное. Ленка на смену баклажановым завертышам выносит разогретую лазанью. У меня так и чешется язык спросить: «А что устриц сегодня нет в меню? И черной икры тоже нет?» Супруги молча жуют местами холодную лазанью. После главного блюда подается сыр. И истинный француз и переродившаяся из рижанки француженка ловко отрезают плесневелые корочки и запихивают в рот крупные желтоватые ломти. Я чтобы не отстать и окончательно не прослыть деревней беру на пробу жидковатый кусочек.

– Этот тебе не понравится, – категорично заявляет моя хорошо осведомленная в сырных делах подруга, вырывает у меня из рук злосчастный кусок и проглатывает его сама, – Возьми лучше Saint Nectar, его больше осталось.

– Дай Марине самой попробовать, chou, – вступается за меня Пьер.

Ленка смотрит на часы.

– Через десять минут «Nouvelle star[6 - аналог российской «Фабрики звезд»]» по шестому каналу. Мне надо успеть до этого помыть посуду. Давайте быстренько закругляйтесь.

– А как же десерт? – возмущается ущемленный в своих правах муж.

– Пьер, mon amour, поешь свой йогурт на диване.

Я вызываюсь помочь убрать посуду и в результате перемываю больше тарелок, чем хозяйка. На меня наваливается неподъемная усталость. Хочется лечь, вытянуть ноги, закрыть глаза. В идеале вообще заснуть. Но на отведенном мне диване Пьер ест свой йогурт, а Ленка устроилась смотреть передачу. Мне не остается ничего другого, как примоститься с краю и дремать в ожидании пока двухчасовое шоу не закончится. В конце концов, я засыпаю по-настоящему и чувствую сквозь сон, как Ленка накрывает меня одеялом и подсовывает под голову подушку. «Мерси и больше не проси» возникает откуда-то в сонном мозгу.

Следующим утром я открываю глаза и обнаруживаю, что, фамильярно прижавшись ко мне, похрапывает жирный полосатый кот, который вчерашним вечером не был мне представлен. Я аккуратно, чтобы не потревожить незнакомое животное, выбираюсь из под одеяла и семеню в ванную. Приоткрыв дверь, я сталкиваюсь нос к носу с раздетым по пояс измазанным пенкой для бритья Пьером. «Pardon» бормочу я и ретируюсь.