Сесилия Агнес – странная история

Не очень-то полезно для фигуры, но ведь в конце-то концов сегодня воскресенье – можно и полакомиться. К тому же обе вправду выбились из сил. И угощение даровое. А всерьез Лена сядет на диету со среды, то бишь после вторничных булочек с кремом, от которых нипочем не откажется.

Норе тоже незачем начинать раньше среды, объявила Лена. Но тогда уж на полном серьезе.

– Мое мнение таково: прерывать диету никак нельзя. А нам бы пришлось, ведь во вторник, как нарочно, последний день Масленицы. – Круглые глаза смотрели на Нору.

– Но я вовсе не собиралась садиться на диету, – сказала Нора.

Глаза Лены еще больше округлились.

– Что? На попятный идешь?

– Я же никаких обещаний не давала, верно?

– Выходит, мы не друзья?

Лена чуть не заплакала. И обиженно вонзила зубы в бутерброд с креветками. Разве можно так относиться к дружбе? Настоящий друг просто обязан худеть за компанию. Сбросить вес – задача, может, и безнадежная, но заниматься этим необходимо, и, по крайней мере, вдвоем, чтобы поддерживать друг друга и ободрять.

– Это нечестно. Я всегда тебя подбадриваю. А ты мне помочь не хочешь.

Лена была глубоко разочарована. У нее даже аппетит почти пропал. Конечно, Нора никак не доест один-единственный жалкий бутерброд, а она-то, Лена, хотела разок устроить пирушку! И вот пожалуйста – ест все эти разносолы в одиночку.

Выходит, у Норы душа не дрогнет? Пускай вся пирушка идет прахом? Мало того, Нора еще и отказывается поддержать ее в среду, когда можно всерьез сесть на диету. Хороша подруга! Такого она в самом деле не ожидала, честное слово.

Нора с трудом сдерживала смех. Вот это логика!

– Помочь? Ты что имеешь в виду? Я должна не давать тебе лопать все подряд?

Лена не ответила. Она старалась напустить на себя оскорбленный вид.

– В таком разе я могу забрать у тебя вот этот бутерброд?

– Попробуй, если наглости хватит!

Лена оттолкнула бутерброд, Нора взяла его и откусила кусочек. Лена смотрела мученицей. Нора прыснула – крошки так и полетели через стол. Полная безнадега, больше она сдерживать смех не в состоянии. Лена сверлила ее взглядом. Укоризненно. Но секунду спустя тоже безудержно расхохоталась.

Злопамятностью Лена не отличалась. Наоборот. Она и сама прекрасно понимала, что диета для нее в первую очередь лишний повод поболтать. К примеру, на велосипедной прогулке, не иначе как затем, чтобы с еще большим аппетитом наброситься на еду. Такая уж она уродилась. Обожала действовать вопреки здравому смыслу. Опять-таки от природы. Ведь если что-нибудь себе запретить, оно сразу делается намного желаннее.

Да, Лена была вот такая. И Норе она нравилась.

Даг придерживался другого мнения. Считал Лену «совершенно безнадежной» и понять не мог, что Нора в ней нашла.

Только не его это дело. Нора злилась на Дага нечасто, но всегда из-за его замечаний насчет Лены или упорного нежелания знакомиться с нею. Дескать, жаль время тратить, люди «такого типа» для него яснее ясного. Нора прямо кипела от злости. Ну можно ли быть таким дураком и упрямцем!

Нора знала Лену, знала, сколько в ней чувства юмора и самоиронии. Во многом она попросту человек незаурядный. А ее болтливость, которая так действовала Дагу на нервы, объяснялась, увы, дурным влиянием окружающих. У нее дома все тараторили без умолку. О прическах, о нарядах, о чем угодно, что ни взбредет в голову. Жалобы на себя и на вечное невезение, в общем, были из той же оперы – этакий жаргон, безумно утомительный, если принимать его всерьез. И сами они, как поняла Нора, ничего серьезного в этом не находили. А что до Лены, так ее трескотню можно пропускать мимо ушей, недостаток-то пустяковый, если учесть массу других, замечательных особенностей ее характера.

Она была верным другом и всегда старалась прийти на помощь. В случае чего положись на нее – не подведет. И точно, ни разу не подводила. О себе забывала. И болтливость как рукой снимало. Причем она вправду умела отличить существенное от несущественного. А сколько в ней тепла и преданности, искренней, бескорыстной. Потому Лена и была лучшей Нориной подругой. Что бы там себе ни думал Даг.

И Андерс с Карин тоже. Нора подозревала, что и эти двое от Лены не в восторге. Конечно, оба не говорили ни слова, но ведь это чувствуется, вдобавок они ни разу не предложили пригласить Лену в гости. Все остальные пускай приходят сколько угодно, только не она. Вот почему чаще Нора бывала у Лены, а не наоборот.

И в это воскресенье тоже.

– Ну что, двинем ко мне, да?

Лене очень хотелось, чтобы Нора непременно послушала одну кассету. Этого певца они раньше не слышали. И Нора поехала к ней.

Дома они застали только Ленину бабушку. Остальные разбежались по своим делам, поэтому, увидев девочек, бабушка Инга просияла. У Норы бабушка Лены вызывала живейшую симпатию, им уже доводилось встречаться, хотя довольно давно. Так что поговорить было о чем. Веселым нравом бабушка Инга походила на Лену, тоже обожала поболтать и отличалась неуемным любопытством.

Первым делом она обрушивала на собеседника лавину вопросов. Но когда он пытался ответить, слушала рассеянно, пока, улучив момент, вновь не перехватывала инициативу. А уж если входила в раж, слушать ее было ужасно интересно. Тем более что она во многом хорошо разбиралась. Особенно в том, что происходило здесь, в ее родном городе, где она жила всю жизнь.

– Мы ведь точно не виделись с тех пор, как ты переехала? – сказала она Норе. – Где ты живешь теперь?

Услыхав ответ, бабушка Инга сразу оживилась. Она хорошо знала этот дом. Ее отец служил там консьержем, и родилась она в дворовом флигеле, на нижнем этаже. У них была хорошенькая квартирка из двух комнат, кухни и просторной передней. До сих пор она помнит красивые цветастые обои, от которых перед отъездом оторвала на намять клочок, и после, в школе, он служил книжной закладкой.

Ее отец умер рано. Он был много старше матери, и она толком его не помнит. Вообще-то съехать они должны были сразу после смерти отца, но им разрешили остаться, потому что все очень дорожили мамой. Таких прилежных работниц днем с огнем не сыщешь! Она убирала и стирала во многих домах, чтобы обеспечить себя и дочку. Повсюду ее привечали, чуть ли не дрались между собой, лишь бы залучить ее к себе. Ведь мало того что работящая, она еще и характером была на редкость веселая.

Понятно, помогала она и обитателям переднего дома, того самого, где сейчас живет Нора. И когда убирала там, брала маленькую Ингу с собой, так что ей довелось видеть большинство тамошних квартир.

Наверняка и их квартиру тоже. Хотя в ту пору она была вправду очень мала и, конечно, может кое-что перепутать. В Нориной квартире, кажется, жила молодая женщина с дочкой. И дочка занималась балетом.

Однажды бабушка Инга видела, как она танцует. Это был целый импровизированный спектакль. В непритязательной обстановке, приватно, в комнатах. Девочка в красивой тюлевой юбочке с голубой лентой порхала как мотылек. У бабушки Инги прямо дух захватило от восторга. После их угостили соком и пирожными. Такое вот по-настоящему живое воспоминание детства.

А Нора подумала о старых балетных туфельках, найденных у нее в шкафу. Возможно, они принадлежали той девочке-балерине.

– Как ее звали?

Но бабушка Инга покачала головой. Она всегда плохо запоминала имена. Да и было ей всего-то пять лет, когда они переехали оттуда. Без малого шестьдесят лет миновало. Людей она помнила, а имена нет.

– Ты маму мою спроси! Она каждую семью из этого дома помнит.

– Неужто она жива?

– А то! По-твоему, так непременно умерла? – вставила Лена, которая до сих пор молчала, но тут ее вдруг обуял приступ иронии. И она конечно же права, вопрос дурацкий, хотя гнать волну из-за этого все же незачем.

Бабушка Инга рассмеялась.

– Разумеется, моя мама жива, если хочешь знать. Ей без малого сто лет, но она еще как огурчик, дай Бог каждому. И знает все про дома в том квартале, не сомневайся. Память у нее уникальная.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

На дворе расцветала весна, и настроение у Норы было до странности тревожное. Ее одолевали чувства, каких она раньше никогда не испытывала.

Она находилась как бы в постоянной готовности. В состоянии предельного внимания. К примеру, если она разворачивала газету или журнал, взгляд тотчас упирался в какую-нибудь фотографию или в какие-нибудь слова, казалось таившие в себе некое секретное послание, адресованное именно ей.

Это могло быть что угодно – объявления, простенькие заметки и прочее, – других людей эти слова и фотографии наверняка оставляли совершенно равнодушными, но для нее были преисполнены огромной важности. Если в километрах колонок имелось хотя бы одно слово, будоражившее мир ее мыслей, оно обнаруживалось сразу, едва Нора разворачивала газету. Это слово так и выпирало из буквенных массивов, пылающее, неотступное. Будто написанное огнем.

Ощущения в корне новые, утомительные и одновременно побуждающие к действию. Все словно говорило об одном и том же: неведомо где кто-то ждал. И она должна искать. Искать.

По этой причине Нора пребывала в легкой рассеянности. Андерс и Карин считали, что виновата весна. Как считал Даг, неизвестно, он не говорил. Но с расспросами не приставал, понял, что Норе нужно подумать и самой во всем разобраться.