Оценить:
 Рейтинг: 0

Сесилия Агнес – странная история

Год написания книги
2007
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 ... 58 >>
На страницу:
4 из 58
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Она поставила одну свечу, но со спичкой замешкалась. Зажгла ее лишь после нескольких попыток. И свеча наконец загорелась.

«А вторую свечу не зажжешь?» – донесся до нее голос Карин.

Ледяные руки не слушались, она закопалась, пришлось Андерсу помогать.

Теперь на могиле горели две свечи, и опять Карин мягко сказала: «Видишь, как хорошо: одна свеча для мамы, другая – для папы».

Но в сердце у Норы был холод, она чувствовала, что злится.

«Да, ложечку за маму, ложечку за папу», – услышала она свой голос. И звучал он очень недружелюбно.

Она заметила, как они переглянулись. У Андерса на лице читалось удивление, а Карин шагнула к ней и выглядела так, будто вот-вот заплачет. Нора отвернулась.

Сейчас уже поздно горевать по маме и папе. Своим молчанием они давным-давно отняли у нее все горестные чувства. Но само горе осталось. Избавить ее от этого никто не мог, при всем желании. Она чувствовала себя обворованной, не избавленной.

Только вот сказать об этом не смела. Трусила, как все.

И опять-таки даже намекнуть не решалась, что понимает: на кладбище они наверняка поехали по совету родни. Мол, теперь, когда девочка ходит в школу, будет лучше, если она вполне осмыслит, что родителей действительно нет в живых. Глядишь, в классе начнут задавать вопросы, любопытничать. А это тягостно и неприятно. Лучше выложить карты на стол.

Небольшая поездка на кладбище в День Всех Святых. Прекрасная мысль! Наверняка они так и рассуждали. Догадаться нетрудно.

Взрослые вечно мудрят. Дети, когда лгут, выдают себя чуть ли не сразу, они не такие хитрые. А взрослые верят в свою ложь. Или в свое право лгать. Детям в этом праве отказано. Их ложь просто-напросто постыдна. А ложь взрослых всегда имеет оправдание. Взрослые лгут исключительно из деликатности, сочувствия или благоразумия, так что ложь у них всегда чистая, возвышенная.

Во всяком случае, именно это они старательно внушают детям.

Впрочем, Нору на это уже не купишь. И Дага тоже. Только вот выводить взрослых на чистую воду ужасно неприятно. Особенно когда они якобы желают добра. Потому-то ей зачастую приходилось делать хорошую мину при плохой игре.

Однако ж они с Дагом помогали друг другу разобраться, понять что к чему, как только замечали, что кто-нибудь норовит переиначить реальность. Будь они братом и сестрой, возможно, им было бы не так легко. Но, играя в семье разные роли, они могли смотреть на вещи с разных сторон.

После поездки на кладбище было вправду замечательно, что рядом есть Даг. Ведь долгое время она чувствовала себя в обществе Андерса и Карин очень неловко. Ей казалось, они ждут, что она будет и выглядеть, и вести себя по-особенному.

Как-никак побывала на могиле родителей! Разве это не должно на ней отразиться?

Речь шла не только об Андерсе и Карин. Норе казалось, все смотрят на нее испытующе. С каким-то тягостным ожиданием в глазах.

Всем вдруг понадобилось, чтобы она вошла в роль горюющей сиротки. Раньше было наоборот. Тогда ей приходилось изображать беззаботность и неведение, разыгрывать этакую «бедную малышку», которую втайне жалели. А теперь изволь рыдать на груди у всех и каждого.

Ни за что!

При виде той могилы в ней самой ничто не дрогнуло. Но для других ее визит на кладбище явно стал поворотным пунктом. Отныне дозволены и повлажневшие глаза, и слезливые голоса. Любое обращенное к ней слово как бы тянуло за собою маленький горестный знак вопроса.

Очень неприятно. Сердце леденело.

«Пойми, дружок, тебе же будет легче, если ты выплачешься», – вздохнул как-то раз один из самых жалостливых голосов.

Даг был тогда рядом, и Нора услышала, как он фыркнул. Она стояла, чувствуя на себе влажные взгляды и едва сдерживая смех. Щека уже дергалась. Даг схватил ее за плечо и потащил прочь. Давясь от хохота, взвизгивая, они убежали.

С тех пор эта фраза – «Пойми, дружок, тебе же будет легче, если ты выплачешься» – стала у них поговоркой в безвыходных ситуациях.

Тогда же кое-кто решил, что необходимо снабдить Нору сведениями о маме и папе. Наверно, хотели подарить бедной сиротке толику прошлого, наделить ее должными воспоминаниями о покойных.

Они явно думали, что у нее нет собственных воспоминаний. Даже не спросили, перед тем как взяться за дело.

Годами обходили маму и папу молчанием, а теперь вдруг стали поминать их по всякому поводу и без повода. Постоянно твердили о разных трогательных и смешных вещах, какие они говорили и делали. Послушать их, так мама с папой были этакие бодрячки, нестерпимо сентиментальные и болтливые.

Вдобавок слишком хорошие для этого мира. Прямо ангелы с крылышками. Потому и погибли так трагически.

И фотографии они тоже притаскивали. Дурацкие снимки, изображавшие их самих вместе с мамой и папой. На пикниках, в лодках и автомобилях, на вечеринках и на пляжах. Смеющиеся и неузнаваемые лица, которыми они назойливо стремились ее заинтересовать.

Таким вот манером у Норы отняли собственные ее воспоминания. Думали обогатить ее память, а вместо этого стерли маму и папу, превратили в туманные, расплывчатые тени, которые отступали все дальше и дальше. Вот чего они достигли.

У всех других воспоминания просто замечательные. А у нее блеклые, жалкие – ни в какое сравнение не идут. Ей приходилось драться изо всех сил, чтобы сохранить крупицы собственных воспоминаний.

Папина рука, крепко обнимающая ее на высоком мосту. Его ноги рядом с ее среди желтой листвы. Его глаза вечером, когда он шепчет «доброй ночи». Сияющее лицо мамы, когда утром она поднимает штору и кричит, что на улице идет снег. Смех в ее глазах, когда она шутит. Ее улыбка…

Эти картины принадлежали ей одной, их нельзя стирать и подменять ухмыляющимися фотографиями. Тех, кто делал подобные попытки, встречал резкий отпор – она разом ощетинивалась, становилась «противной нахалкой».

Какой бы скудной и жалкой ни казалась реальность, она все равно в тысячу раз замечательнее их выдуманных историй, которые рассказывали о ком угодно, только не о маме и папе.

Со временем стало полегче. Запасы воспоминаний, видимо, начали иссякать. Да и устали они от ее безразличия. «Странная девочка», слышала она; правда, нашлись и такие, что непременно норовили с нею поквитаться.

«Гляньте-ка! Мизинец у Норы кривой, точь-в-точь как у ее мамы!»

Замечание вроде бы невинное. Однако в устах говорящего кривые мизинцы означали, что у человека «преступные наклонности». Об этом Нора узнала еще раньше, от того же лица. И прекрасно понимала, что преступные наклонности в мизинцах не прячутся. Речь о ней самой, это у нее преступные наклонности.

В другой раз выяснилось, что у нее папин «легкомысленный затылок». А легкомыслие – очень плохая черта. И папин «упрямый подбородок» тоже ей достался. Опять-таки ничего хорошего.

Преступная, упрямая, легкомысленная – вот она какая.

И все это Нора унаследовала от своих ангелоподобных родителей. Как одно вяжется с другим, доискиваться вообще не стоит. Но если она и не знала раньше, что такое лицемерие, то теперь узнала в полной мере.

Пусть только попробуют соваться со своими объятиями и лить слезы – она им покажет!

К Андерсу и Карин это не относилось. Они никогда не пытались сбагривать ей всякие там слащавые воспоминания. Если не считать поездки на кладбище, которую изначально и затеяли-то не они, Андерс и Карин были людьми добрыми и чуткими. Это Нора знала.

И все же она невольно ловила себя на гадких мыслишках. Особенно о Карин, причем совершенно незаслуженно. Только совесть потом грызет, но над своими мыслями она не властна, к сожалению.

Есть такое выражение: «пригреть змею на своей груди».

Иногда Нора думала, что она и есть змея, которую пригрела Карин.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Раньше, до переезда сюда, Нора постоянно болела. Корью и краснухой, свинкой и ветрянкой, а вдобавок бесконечными простудами и другими мыслимыми и немыслимыми хворями. Наверняка не очень-то весело посадить себе на шею ребенка, который вечно болеет, но Андерс и Карин, по обыкновению, не показывали виду.

А потом болезни разом прекратились. Как только они переехали в этот дом, так и прекратились. С тех пор Нора ни разу не болела. Переезд стал словно бы новым рождением.

Было в здешних комнатах что-то этакое – но что именно, она не знала. Может, тайная жизнь? В стенах. В освещении. В самом воздухе, которым дышишь. Даже в комнатных растениях. Они буйно росли и цвели круглый год, в том числе зимой, когда становилось темно.
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 ... 58 >>
На страницу:
4 из 58