Идущая. Филологический анализ одного психического расстройства

– Оно не нормальное! – гордо простёр руку Ликт. – Оно великолепное! А топорик для дров я и на кухне стащу. И одежду… Нет, на кухне одежды нету… – он призадумался, почесав за ухом. – А, знаю где!

– Отлично! – улыбнулась Вика.

– Значит, тут, в полночь, – подытожил Ликт. – Идет?

– Идет. Нет, подожди! Сколько до полуночи? И как вообще здесь время измеряют?

– До полуночи ещё часов пять. Чуть больше, может, – не успел толком удивиться Ликт. – А время измеряют в часах. Дюжина часов – день, дюжина – ночь. Полночь – шесть часов ночи. Часы услышишь.

– Хорошо. Значит в полночь, по бою часов, будем здесь!

Минут через двадцать в комнате Реды было тихо и темно, как в тот день, наверное, когда хозяйка бежала из замка, окружённого врагами.

II

Реда. 2 года до смерти.

История не терпит сослагательного наклонения. Но – увы, терпит повелительное.

А. Кнышев

Дело шло к полудню. Хотя в коридор не проникало света снаружи, было, тем не менее, светло – достаточно, чтобы читать. Свет расходился от закреплённых на стенах по обеим сторонам факелов. Впрочем, читать здесь едва ли кто-то вздумал бы. Да и некому, собственно: два одетых в бирюзовое человека, неподвижно стоявших с алебардами у полированной деревянной двери в конце коридора, не умели, кажется, даже моргать – как статуи. (Вообще-то, читать они тоже не умели, но этого на лбу не написано). Было душно, но оба замерших навытяжку караульных и не к таким запахам привыкли. Только когда один из факелов забился в конвульсиях и испустил дух: тёмно-серый, почти чёрный, маслянистый и едкий, – стоявший справа от двери закашлялся, но тут же поспешно принял исходное положение. Как раз вовремя: в противоположном конце коридора показались трое. Невысокая женщина в охотничьем костюме из зеленой парчи, переливавшейся серебром, уверенно и быстро шла впереди, не оглядываясь на своих спутников – двоих мужчин в дурацких оранжево-зеленых камзолах с высокими неудобными воротниками. Эти двое остались за дверью, когда Реда вошла в библиотеку. Её там уже ждали.

Тшадоно Нга, родом из Занги, представлял собой весьма своеобразную личность. Учёный, поэт и философ, он сознательно отказался изучать магию по совершенно неясным ни для кого (кроме, возможно, самого Тшадоно Нга) причинам, тем самым отказавшись стать Мастером, хотя многие всё отдали бы за это звание. Выделялась из общего ряда и история его появления при имперском дворе. Удивляло, впрочем, вовсе не то, что многие представители интеллигенции были собраны в столицу со всех концов Империи, и не то, что Тшадоно оказался в их числе. Хотя поговаривали (очень тихо и очень нервно оглядываясь), что императрица – «…нет-нет, вы только не подумайте, что я осмеливаюсь судить или, охраните Вечные, осуждать, но мне всё-таки странно…» – многим казалось «странно», что пригласили не арнского Мастера, например, а «этого зангского недоучку». Главной же странностью нужно признать то, о чём едва ли кто-то знал (кроме императрицы, разумеется, и самого Тшадоно): в письме, пришедшем ему из Даз-нок-Раада, содержался не приказ явиться, а просьба, причем особо оговаривалось, что в случае отказа никаких репрессий не последует. Более чем неординарное заявление от всегда на репрессии щедрой Реды. Тем более, что слово своё она обычно держала (хотя всё-таки обычно, а не всегда). Так или иначе, но «зангскому недоучке» было высочайше позволено выбирать, служить императрице, или нет, и он выбрал первое, хотя порой не слишком лестно (и слишком по тем временам неосмотрительно) отзывался о некоторых её действиях. И приехав, пожилой ученый не стал менять своих убеждений, более того, он и скрывать их не вздумал, время от времени позволяя себе критиковать Реду. Но что самое странное, он, после вот уже полутора лет такого поведения при дворе, оставался в живых. И оставался единственным, кому императрица старомодно говорила «вы». Об этом последнем, впрочем, тоже мало кто знал. Реда предпочитала беседовать с ним наедине: скорее всего, она не хотела, чтобы у непочтительного поэта нашлись последователи, – но беседовала довольно часто. Тшадоно рассказывал о поэзии, в которой разбирался великолепно, а императрица редко упускала возможность пополнить своё образование. Тшадоно пытался время от времени переключиться и на более насущные проблемы, но его политические, экономические и в особенности социальные выкладки императрица упорно игнорировала. А на сегодня как раз была назначена очередная беседа.

Реда оставила своих провожатых за дверью и вошла. Просторное помещёние библиотеки, окрашивали в тёплые коричневые тона и шкафы с книгами, и стены, отделанные деревом, и тяжелые шторы, подобранные в тон. И великолепная подборка книг на семи известных императрице языках со всех концов света, тысяч двадцать томов. Впрочем, здесь хранились не все книги: часть их, самые нужные, императрица предпочитала держать под рукой, в своем кабинете, потому хотя бы, что работала она обычно именно там.

Беседовать с кем бы то ни было Реда любила сидя, потому обстановку дополнял небольшой стол с тремя креслами вокруг; вино, хлеб и фрукты стояли ещё на одном легком столике рядом. Некоторым (очень немногим) императрица позволяла присоединиться. Тшадоно в число таковых входил. И вряд ли причина крылась в том, что он являлся, фактически, её учителем. К социальным предрассудкам Реда относилась своеобразно: из всех привилегий она уважала удобные для себя. Свои, большей частью. Она отличалась, пожалуй, своеобразной демократичностью: оценивая людей исключительно за их личные достоинства, а никак не за наследственные должности и титулы.

Тшадоно ждал императрицу, стоя у окна: невысокий, начинающий полнеть пожилой человек, уже седой, но с яркими молодыми глазами. Императрица кивнула в ответ на приветственный поклон, села и жестом пригласила Тшадоно к тому же.

– Могу я задать вопрос? – в меру почтительно спросил он.

– Можете, – небрежно кивнула Реда. – Спросить всегда можно, это ответ не всегда можно получить.

Тшадоно вздохнул.

– Я всё-таки надеюсь на ответ, тем более, что вопрос не слишком дерзок. Я просто хотел узнать, что за беспорядки были сегодня в городе?

– Беспорядки! – фыркнула Реда. – Пара сотен горожан собралась на площади и робко сообщила, что есть хочется – теперь это называется «беспорядки»!

– И что вы сделали?

– Пообещала им хлеба и наказала зачинщиков, – пожала плечами Реда.

– Но почему было не начать раздачу хлеба ещё месяц назад, когда начались первые голодные смерти?

– Потому что тогда его не хватило бы до весны, а в таком случае действительно начались бы беспорядки. К тому же, до сих пор никто не просил.

– Вы прекрасно знаете, почему никто не просил! – сердито сказал Тшадоно. – Никто не хочет попасть вам под горячую руку! За что, во имя Хофо, вы засадили в тюрьму столько народу?

– Всего десяток тупых бездельников, – лениво сказала Реда. Она сидела, облокотившись на спинку кресла и затенив ресницами изумруд глаз. – Вы опять забываетесь, Мастер Тшадоно. Мне надоело напоминать вам, что я ни перед кем не намерена отчитываться. Лучше налейте нам немного вина.

Тшадоно встал и завозился с кубками на маленьком столике. (Для этого ему пришлось повернуться к императрице спиной, но правила этикета в Старой Империи писали люди практичные и осторожные: спиной к правителю поворачиваться можно, это у него за спиной нельзя стоять никому, кроме телохранителей) Возвращаясь к столу с кубками, он повернул голову вправо: Реда пристально смотрела на него. Впрочем, может быть, это только показалось – в следующее мгновение она уже со скучающим видом перевела взгляд к окну. Тем не менее, Тшадоно вздрогнул – едва заметно, но пряжка на его рукаве громко звякнула об один из кубков.

– Садитесь, – сказала Реда. – Расскажите лучше о поэзии, это я послушаю с куда большим удовольствием.

И Тшадоно рассказал. Он понимал и любил поэзию, кроме того, он её знал, и говорить на эту тему мог часами. И рассказывал он вдохновенно: если бы в этот момент из-под стола выполз огнедышащий дракон, Тшадоно ничего не заметил бы. Реда слушала внимательно, время от времени отправляя в рот какую-нибудь мелочь с блюда. К вину она не притронулась.

Вернись Тшадоно ненадолго с небес на землю, и ему нестерпимо захотелось бы забраться под стол, даже если бы огнедышащий дракон действительно там уже сидел: изумрудные глаза императрицы просвечивали ученого насквозь. Но он был слишком увлечен, и его взгляд приобрел осмысленное выражение только по завершении пламенного монолога.

С полминуты они молчали, а потом Реда вдруг заговорила безо всякой видимой связи.

– Вы ведь неглупый человек, Тшадоно. Вы, что я куда больше ценю, отличный поэт. Более того, вы один из тех редчайший людей, с кем мне приятно беседовать. Я даже закрывала глаза на ваши посиделки в доме на Жёлтой улице… Вы плохо владеете своим лицом. Ну разумеется, я знала, неужели я похожа на полную идиотку? Это было даже забавно: пятеро мальчишек и один старик так искренне надеются свергнуть жестокую тиранию… А седьмой внимательно всё слушает и раз в десять дней подробно докладывает. Я вполне могла позволить себе смотреть на это сквозь пальцы из уважения к вашему таланту. Но скажите, Кеила ради, ну на кой бес вам понадобилось меня травить? – она легонько постучала короткими ухоженными ногтями по хрусталю кубка.

Тшадоно на мгновение вскинул глаза на императрицу.

– Отравить? – глухо спросил он, но следующие слова звучали уже вполне обыденно:

– Какая странная мысль! Но это очень просто опровергнуть, я сам отопью из вашего кубка… Позвольте…

– Не позволю, – жёстко сказала Реда, жестом останавливая протянувшуюся руку. – Я хочу знать: зачем? Неужели, из-за вашего сына? Я думала, вы уже успокоились.

Тшадоно поднял глаза от нервно теребивших манжет пальцев.

– Мальчик ни в чем не был виноват перед Вашим Величеством. Он даже не знал о моей связи с подпольщиками. Он не заслуживал такой смерти! – его голос на мгновение дрогнул. – Но, как вы справедливо заметили, я действительно уже… успокоился.

– Так в чем же дело? – спросила Реда, глядя густое красное вино на свет.

– Скажу я, скажу, – сердито огрызнулся ученый. Помолчал. – Вы – лучшая моя ученица, хотя я не знаю, чем вы чувствуете поэзию, если у вас нет сердца! Одна только логика, холодная и равнодушная, как ваши глаза. Вы – чудовище! – почти выкрикнул он и зашелся в сухом кашле.

– Выпейте, – посоветовала Реда. – Из своего, своего бокала, – добавила она, усмехнувшись. Тшадоно сверкнул глазами, сквозь выступившие слезы, но послушался. – Как много интересного о себе можно услышать от человека, решившего, что ему нечего терять, – ехидно протянула Реда. – Вам не по душе моя логика? По её законам строится этот мир. По законам логики, а не эмоций или, тем более, морали. А я не хочу переворачивать мир. И сворачивать себе шею не хочу. И пока… Разве логика меня подводила? Разве Империя потеряла от моей логики? Вы мудрый человек и умеете быть беспристрастным: скажите, сильнее или слабее стала страна при мне?

– Сильнее, – выдавил он, с ненавистью глядя на императрицу.

– И я так думаю, – кивнула Реда. – А вот где ваша логика? Как вы себе представляете человека вашего возраста в пыточной камере?

– Да, я уже стар, и хотел сделать доброе дело! – заявил он. – А потом… Мне всё равно скоро умирать!

– И всё равно, как умирать? – язвительно прищурилась Реда. – То-то вы так жадно смотрите на мой кубок! Вы ведь хорошо помните, что полагается за покушение на императрицу!

– Чудовище! – убежденно повторил старик, исподлобья глядя на неё.

– Ха! – скривила губы Реда. – А мне вот только что пришло в голову… Помните наш прошлый спор: что важнее, говорящий или сказанное? А ведь выиграла я: если я сейчас позову стражу и скажу увести вас в подвалы, они послушаются, не задавая даже вопросов. А если то же самое попросите вы… – она снова усмехнулась. – Важнее кто говорит, а не что сказано. Выпейте ещё, вы слишком бледны. Я могла бы оставить вам жизнь, вы слишком хороший поэт. Но вы чересчур упрямы, и будете повторять свои идиотские попытки раз за разом, раз за разом тупо пытаясь меня убить или переделать, и в конце концов мне это надоест, и всё равно придется избавиться от вас. Так что лучше не тянуть, как вы думаете?

Она замолчала, давая поэту время на последнее слово, наблюдая за ним со сдержанным интересом исследователя. Как ни странно, Тшадоно был уже совершенно спокоен, и когда он заговорил, то заговорил уверенно и ровно, хотя и не скрывая сквозящей горечи.

– Я шёл сюда с уверенностью, что это – мой последний урок, и мой последний день – неважно, удалось бы мне выполнить задуманное или нет… Я ещё не совсем выжил из ума, и понимал, что обречён в любом случае, что из этой комнаты мне уже не выйти живым. Я должен был убить вас, потому что ваши методы не оправдать никакой целью, потому что средства определяют результат, и если они недостойны цели, то и результат окажется вовсе не тем, о чём мечталось. Не только, чтобы остановить вас, но чтобы доказать: таким путём невозможно добиться чего-то стоящего! Конечно, глупо бороться со злом его же методами, но другого выхода я не видел. И не мог не попытаться. И получил подтверждение собственной теории: убийством не принесёшь пользы. Но одно я могу вам сказать точно: вы плохо кончите. Вы уже прокляты, и однажды вам придётся платить за все, и это будет нелёгкая плата. А я… Что ж, я готов сполна платить и за свои убеждения и за свои ошибки.