Зиска. Загадка злобной души

– Вы же обещали мне первый вальс, принцесса, – сказал он, покраснев.

– Верно! И вы его получите! – отвечала она с улыбкой. – Монсеньору Джервесу достанется второй. Музыка звучит очень заманчиво, не пора ли нам войти внутрь?

– Мы портим весь эффект вашего появления, когда вот так толпимся вокруг, – сказал Дензил, глядя несколько угрюмо на Джервеса и прочих окруживших её мужчин. – И, кстати, вы так и не объяснили нам, что за образ избрали на эту ночь; какая-то великая королева прошлого, конечно?

– Нет, я не питаю любви к знати, – отвечала она. – Я сегодня оживший образ некогда известной и весьма неподобающей персоны, которая носила половину моего имени, – танцовщицы прошлого, известной как Зиска-Чаровница, – фаворитки в гареме великого египетского воина, о котором рассказывает такая забытая легенда, как «Могущественный Аракс».

Она остановилась; её воздыхатели, очарованные звучанием её голоса, все хранили молчание. Она остановила взгляд на Джервесе и, обращаясь только к нему, продолжила:

– Да, я «Чаровница», – сказала она. – Она была, как я говорю, «неподобающей» личностью, или, вероятно, таковой бы её сочли англичане. Потому что, знаете ли, она никогда не была замужем за Араксом!

Это объяснение, данное с самой скромной наивностью, вызвало смех у слушателей.

– Это не сделало бы её «неподобающей» во Франции, – весело сказал Джервес. – Она бы только стала ещё более интригующей.

– Ах! в таком случае современная Франция – в точности как древний Египет? – спросила она с улыбкой. – А французы могут, вероятно, оказаться подобными Араксу количеством их любовниц и измен?

– Я бы сказал, что моя страна населена абсолютными его копиями, – отвечал Джервес весело. – Был ли он выдающейся личностью?

– Был. Древние легенды гласят, что он был величайшим воином своего времени; как и вы, монсеньор Джервес, величайший художник.

Джервес поклонился.

– Вы мне льстите, прекрасная Чаровница! – сказал он. Затем вдруг, как только странное имя сорвалось с его губ, он отпрянул, будто ужаленный, и на секунду показался ошеломлённым.

– Вас что-то беспокоит, монсеньор Джервес? – спросила она.

Брови его сошлись в одну хмурую линию.

– Ничего… жара… воздух… пустяки, уверяю вас! Вы не присоединитесь к танцующим? Дензил, музыка вас призывает. Когда ваш вальс с принцессой закончится, я потребую своей очереди. А пока… au revoir![8 - До свидания!]

Он стал в стороне и пропустил маленькую группу людей: принцессу Зиска, двигавшуюся с её летящей бесшумной грациозностью, Дензила Мюррея за ней, маленького нубийца с опахалом перед ними и всех остальных порабощённых воздыхателей этой неповторимо привлекательной женщины, столпившихся вместе в хвосте. Он наблюдал за небольшим кортежем напряжённым, мрачным взглядом, пока в самих дверях между лоджией и бальной залой принцесса не обернулась к нему с улыбкой. Над всеми промежуточными головами их глаза встретились в некой вспышке обоюдного понимания! Затем, когда прекрасное лицо исчезло, как свет растворяется в других огнях, Джервес, оставшись один, тяжело опустился в кресло и смутно уставился на искусный узор толстого ковра под ногами. Проведя рукою по лбу, он отнял её, мокрую от капель пота.

– Что это со мной? – пробурчал он. – Не заболел ли я, не пробыв и сорока восьми часов в Каире? Что за вздор у меня в голове? Где я её прежде видел? В Париже? Санкт-Петербурге? Лондоне? Чаровница!.. Чаровница!.. Что это имя значит для меня? Зиска-Чаровница! Это как название романа или цыганской песни. Ба! Я, должно быть, сплю! Её лицо и глаза мне отлично знакомы; где, где же я видел её и разыгрывал перед ней безумного глупца прежде? Не была ли она моделью в какой-нибудь студии? Может, я случайным образом видел её во времена её бедности; и не взывает ли её образ к живым воспоминаниям, несмотря на изменившуюся внешность? Мне знаком даже аромат её волос… он будто пробирается прямо в мою кровь… он меня отравляет… шокирует меня!..

Он подпрыгнул, яростно рванувшись, затем через минуту сел обратно и снова уставился в пол.

Весёлая музыка из зала плясала перед ним в воздухе сладостным, отрывочным эхом, а он ничего не слышал и ничего не видел.

– Бог мой! – сказал он наконец, задержав дыхание. – Возможно ли, чтобы я влюбился в эту женщину?

Глава 3

Внутри бального зала веселье уже приближалось к своей наивысшей точке. Это может прозвучать банально, но всё-таки несомненно то, что карнавальный костюм придаёт особенный шарм, свободу и яркость празднествам такого рода; и мужчины, которые в обычном унылом чёрном фраке были бы молчаливы и консервативны в своём поведении, отбрасывают прочь привычную замкнутость, когда стоят в блестящих нарядах, соответствующих какой-нибудь яркой эпохе, когда платье в равной степени олицетворяло искусство и моду; и в них они не только выглядят наилучшим образом, но ещё как-то ухитряются подобрать и манеру поведения к костюму и быть вежливыми, остроумными и изящными до такой степени, которая иногда заставляет их родственников удивляться и размышлять о том, почему это они стали вдруг такими интересными. Немногие читали «Перекроенного портного» с пониманием и пользой для себя, поэтому и не знают, как не знал и Тюфельсдрок, что «общество основывается на Ткани», то есть, что человек в значительной степени подстраивает своё поведение под одежду; и что раз костюм эпохи Людовика V или Людовика VI вдохновил на изящные манеры и научил женщин этикету, то точно так же и наряд нашего XIX века вдохновляет на бесцеремонное поведение и на краткую форму разговора, которые, однако, честны и не льстят слабому полу.

Гораздо больше любовных приключений бывает на костюмированном балу, чем на обычном; и многочисленны были пары, что прогуливались по коридорам и террасам «Джезире Палас», когда, после первой дюжины танцев обнаружилось, что самая прекрасная из всех полных лун поднялась над башнями и минаретами Каира, осветив каждый видимый предмет чистым блеском, как днём. Тогда всё это стало похоже на средневековье, когда воины и знать прогуливались с мифическими богинями и старомодными крестьянами Италии и Испании; также дерзкие «тореадоры» были уличены в нашёптываниях на ушко знатным королевам, а клоуны пойманы за любовным флиртом с невероятными девушками-цветочницами со всех стран мира. Потом сер Четвинд Лайл со своим пузом, скрывавшимся в недрах униформы Виндзора, которую для него изготовили два-три года назад, самодовольно вышагивал туда-сюда в лунном свете, наблюдая за своими двумя «девочками», Мюриэл и Долли, которые работали над определёнными «подходящими» женихами; затем леди Фалкворд, боязливо и чудно наряженная в герцогиню Гейнсборо, бродила туда и сюда, флиртуя с мужчинами, покачиваясь, хихикая, пожимая плечиками, помахивая веером, – и в целом вела себя так, будто была семнадцатилетней девицей, только что отпущенной из школы на каникулы. И потом почтенный доктор Максвелл Дин, несколько утомлённый энергичным скаканьем в «уланах», вышел на прогулку, чтобы подышать воздухом, обмахиваясь своей кепкой на ходу и внимательно прислушиваясь к каждому случайному слову или фразе, касались они его или нет. У него были особые теории, и одна из них, как он мог бы вам сказать, заключалась в том, что если вы подслушали замечание, очевидно не предназначенное вам, то не беспокойтесь, поскольку так было «предопределено», чтобы вы в этот самый момент, намеренно или непредумышленно, оказались соглядатаем. Причина этого, как он обычно доказывал, всегда раскрывается в дальнейшем. Известное высказывание «слушатели никогда не слышат ничего хорошего о себе» было, заявлял он, самым смешным афоризмом. «Вы подслушиваете то, что другие говорят, и вы их слышите. Очень хорошо! Может случиться, что вы услышите, как вас оскорбляют. Что тогда? Ничто не может быть лучше для вас, чем подобное оскорбление, так как вам предоставляется двоякое наставление: это и предупреждение о врагах, которых вы, быть может, считали друзьями, и разоблачение высокомерного мнения, какое вы, возможно, имели по поводу собственной персоны или способностей. Прислушивайтесь ко всему, если вы мудры, как всегда делаю я. Я опытный и умелый слушатель. И я никогда не слушал напрасно. Вся информация, какую я раздобыл посредством подслушивания, хоть и казалась поначалу несвязной и беспорядочной, но вписалась в мою жизнь, как отдельные кусочки головоломки, и оказалась в высшей степени полезной. Где бы я ни был, я всегда держу уши широко открытыми».

С подобными только что озвученными взглядами жизнь была всегда чрезвычайно интересной для доктора Дина – он ничего не находил скучным, даже разговор с индивидуумом, известным как Балда. Балда представлялся ему столь же любопытным явлением природы, как эму или крокодил. И когда он поднял свою умную маленькую физиономию к глубоким тёплым египетским небесам и вдохнул воздух, обнюхивая его, будто это была гигантская бутылка духов, только что откупоренная для его особенного наслаждения, он улыбнулся, заметив Мюриэл Четвинд Лайл, стоявшую в совершенном одиночестве в конце террасы, наряженную в булонскую торговку рыбой и бросавшую свирепые взгляды вслед поспешно удалявшегося «Белого гусара», бывшего не кем иным, как Россом Кортни.

«Как же смехотворно выглядит булонская торговка рыбой в Египте, – прокомментировал про себя доктор Дин. – Исключительно! Неуместность, особенно характерная семейству Четвинд Лайлов. Этот костюм молодой женщины похож на рыцарство её отца – фиглярство, фиглярство, фиглярство!» Вслух же он сказал:

– Отчего вы не танцуете, мисс Мюриел?

– О, я не знаю, я устала, – сказала она жалобно. – Кроме того, все мужчины вертятся вокруг этой женщины, Зиска, они как будто потеряли от неё головы!

– Ах! – И доктор Дин потёр руки. – Да, возможно! Что же, она несомненно прекрасна!

– Я этого не вижу! – И Мюриэл Четвинд Лайл вспыхнула от внутренней ярости, которую не могла высказать. – Это скорее то, как она одета, чем её вид. Никто не знает, кто она, но им, кажется, всё равно. Все они кружатся, словно безумцы, вокруг неё, и тот человек – тот художник, который приехал сегодня, Арман Джервес, – кажется самым безумным из всех. Вы заметили, сколько раз он с ней танцевал?

– Я не мог этого не заметить, – отчётливо проговорил доктор Дин, – потому что ещё никогда не видел ничего более изящного, чем их совместный танец. В физическом плане они кажутся созданными друг для друга.

Мюриэл презрительно рассмеялась.

– Вы бы лучше рассказали об этом мистеру Дензилу Мюррею – он теперь в весьма дурном настроении, и это ваше замечание его бы не улучшило, скажу я вам!

Она резко оборвала речь, поскольку красивая девушка, наряженная греческой весталкой, в белом и с венком из серебристых миртовых листьев вокруг головы вдруг подошла и коснулась плеча доктора Дина.

– Могу я с вами поговорить одну минуту? – спросила она.

– Моя дорогая мисс Мюррей! Конечно же! – И доктор сразу же подошёл к ней. – В чём дело?

Она прошла рядом с ним несколько шагов молча, в то время как Мюриэл Четвинд Лайл лениво направилась прочь от террасы и вновь вошла в бальный зал.

– В чём дело? – повторил доктор Дин. – Вы выглядите встревоженной; ну же, расскажите мне всё!

Хелен Мюррей подняла взгляд – мягкие фиолетово-серые глаза, которые лорд Фалкворд назвал восхитительными, были заполнены слезами, – и остановила его на лице старого мужчины.

– Я хотела бы, – сказала она, – я хотела бы, чтоб он никогда не приезжал в Египет! Я чувствую, будто некое великое несчастье надвигается на нас! Правда, я так чувствую! О доктор Дин, вы видели моего брата сегодня?

– Видел, – ответил он и замолчал.

– И что вы думаете? – спросила она нетерпеливо. – Как вы объясните его отстранённость. Его грубость даже по отношению ко мне?

И слёзы брызнули и полились, несмотря на её попытки удержать их. Доктор Дин остановился и взял обе её руки в свои.

– Моя дорогая Хелен, бесполезно вот так переживать, – сказал он. – Ничто не может остановить приближение Неизбежного. Я наблюдал за Дензилом, я наблюдал за вновь прибывшим Арманом Джервесом, я наблюдал за таинственной Зиска и я наблюдал за вами! Что же, каков вывод? Неизбежное – просто непреодолимое Неизбежное. Дензил влюблён, Джервес влюблён – все влюблены, кроме меня и ещё одной персоны! Это целая паутина зла, а я – неудачливая мошка, которая бессознательно попала в самую её середину. Но паук, моя дорогая, – тот паук, который двигает паутиной в первой инстанции, – это принцесса Зиска, и она не влюблена! Она – та самая ещё одна персона. Она влюблена не более чем я. У неё что-то иное на уме – я не знаю точно, что это, но это не любовь. Исключая её и меня, весь отель влюблён – и вы влюблены!

Хелен выдернула свои руки из его пожатия и густо покраснела.

– Я! – заикалась она. – Доктор Дин, вы ошибаетесь…

– Доктор Дин никогда не ошибается в любовных делах, – гордо заметил самодовольный мудрец. – А теперь, дорогая моя, не обижайтесь. Я знал вас и вашего брата с тех времён, когда вы остались одинокими детьми-сиротами; если я не могу говорить с вами откровенно, то кто же тогда может? Вы влюблены, маленькая Хелен, – и очень неосмотрительно – в мужчину по имени Джервес. Я часто о нём слышал, но никогда с ним прежде не встречался до этой ночи. И я его не одобряю.

Хелен побледнела так же стремительно, как до этого покраснела, и лицо её в свете луны выглядело очень печальным.

– Он гостил у нас в Шотландии пару лет назад, – сказала она мягко. – Он был таким приятным…

– Ха! Не сомневаюсь! Он тогда закрутил нечто вроде любви с вами, я полагаю. Могу с лёгкостью его за этим представить! Возле вашего дома есть приятная романтичная деревушка – как раз там, где бежит река и где я поймал пятнадцатифунтового лосося лет пять назад. Ха! Ловля лосося – весьма здоровое занятие; гораздо лучше, чем влюбляться. Нет-нет, Хелен! Джервес для вас недостаточно хорош, вы достойны гораздо лучшего мужчины. Он говорил с вами сегодня?