Пленники хрустального мира

– А как же Сэм? – Почему-то сейчас я подумал именно о нем, не в силах забыть его слабую фигуру, растворяющуюся в безмолвном тумане.

– Он выполнил то, что обещал. – Вальмонт опустил глаза, какое-то время о чем-то размышляя. – Сэм всегда оберегал тебя, пытался защищать, быть хорошим другом, всегда оставаясь на твоей стороне. – В памяти сами по себе ожили воспоминания, как Сэм закрывал меня собой, то бросаясь под укусы бешеного пса, то подставляя свое хрупкое тело под яростные удары хулиганов. Его тело всегда было истерзанным, изувеченным до такой степени, что временами он едва мог пошевелиться, сутками не поднимаясь с постели. Когда я пытался защищать его, он злился, вновь подставляя себя под удары судьбы, которые были предназначены для меня. Когда я спросил его, зачем он это делает, практически добровольно убивая себя, он ответил, что ради своего единственного друга он готов даже на самые страшные вещи. – Тебе повезло, что для защиты ангел выбрал именно тебя, Энгис. Он сделал все, что должен был, не позволяя никому украсть твою душу. Ты же знаешь, что у немногих здесь она есть.

Я перестал чувствовать все, что происходило вокруг меня на этот момент.

Сан-Лореил продолжал жить, давно позабыв обо мне, как и о многих, кто, по словам директора, нашел то место, которое обычно принято называть домом. Но мне было все равно грустно осознавать все это, не в силах позабыть ни дня, проведенного в стенах академии «Кёрс-Роуз».

Дуновение ветра перестало меня касаться, легкий холодок больше не покалывал мой пальцы, а небо и вовсе перестало существовать, медленно принимая тяжелые свинцовые краски моего душного мирка.

– Забудь о Сан-Лореиле так же, как он забыл о тебе, – слова Вальмонта звучали как в каком-то вакууме, и я едва их расслышал, вновь оказавшись в своем поместье.

Все, что я когда-либо помнил о маленьком городке, которого не найти ни на одной карте, быстро рассеивалось в моей памяти.

Городок забывал меня, заставляя забыть и его. Через пару секунд я уже вряд ли смогу вспомнить его маленькие мостовые улочки, дрожащие в молчаливой тьме, это тоскливое постукивание дождя об искривленные крыши стареньких домов, теплую улыбку Сэма и милосердного бога Лореила, однажды спасшего меня холодной январской ночью.

Чувство едкого одиночества застигло меня врасплох, и я уже не знал, как его хотя бы заглушить на какое-то время. Оно напоминало о себе с новой силой, каждый раз окрашивая передо мной все в мертвый серый цвет. Он преследовал меня на каждом шагу, прося добровольно сдаться, на что я бы никогда не смог решиться.

Шахматы, моя любимая с детства игра, невероятно меня раздражала одним своим только видом. Это черно-белое поле сводило меня с ума, без конца твердя о какой-то иной стороне всего, в тайне ведущей свою кровожадную игру. Не выдержав этого испытующего гнета, я смел хрустальные фигурки на пол, но их звон и разлетевшиеся во все стороны осколки только усилили болезненную пустоту внутри меня. Тогда сердце мое сжалось в комок, изливаясь горькими слезами досады.

Собрав в ладони хрустальные осколки, я долго сидел на одном месте, пытаясь свою подсознательную тайную силу заставить собрать этот прах, вновь придав безжизненному хрусталю форму.

Я едва мог усмирить дрожь внутри себя, что медленно начинала изламывать все мое тело. Мне было впервые за всю жизнь так больно, и эта боль уже давно была внутри меня, терзая душу самыми изощренными способами.

– Как это печально, когда легко можешь сломать, а собрать уже не в силах. – Тоненькая рука, протянувшаяся через мое плечо, коснулась хрустального праха, заставив его вновь принять прежнюю форму шахматных фигурок. – Зато я могу соединить, но не в силах разрушить.

Затаив дыхание, я обернулся назад, совершенно позабыв о фигурках. Голубые глаза с надеждой смотрели на меня, вновь притягивая меня к себе, точно сильным магнитом.

– Почему ты оставила меня тогда? Вейн, – я уже готов был заключить ее в самые крепкие объятия, как в моей памяти внезапно молнией промелькнуло ее помрачневшее лицо, когда я в последний раз прикоснулся к ней.

Выражение ее лица изменилось, приняв всевозможные краски вины.

Ее тоненькие пальчики бережно прикоснулись к моей шее, на которой красовался еще не затянувшийся ожог, полученный во время несчастного окончания бала.

– И почему только этот ожог оставила не я? – Она сожалеюще подняла на меня свои глаза, которые впервые были такими взволнованными. – Энгис, прости, что так внезапно оставила тебя одного. Я не знаю, как тебе объяснить, но со мной еще никто не был так искренен, как ты. Меня так часто обманывали, что я уже и не знаю, лжешь ты или нет.

– Я никогда не лгу, Вейн.

Она улыбнулась, игриво приобняв меня за плечи.

– Тогда ответь на один очень важный для меня вопрос, – коснувшись своими тонкими губами мочки моего уха, она прошептала так, словно эти слова никто, кроме меня, не должен был услышать. – Ты боишься темноты?

Ее губы растянулись в какой-то насмешливой улыбке.

– Конечно, нет. К чему этот вопрос, Вейн?

– Ты лжешь, – прошелестела она, как-то резко оказавшись у входной двери в мою комнату.

– Почему ты так решила? – Я совершенно не понимал ее намерений.

– Потому что ты всегда ее боялся. – Выскользнув из моей комнаты, она замолчала, кажется, вовсе исчезла в затемненном пространстве поместья.

Ее внезапное молчание заставило меня вновь испытать на себе самый лютый страх, зародившийся еще тогда, когда я впервые увидел эту голубоглазую незнакомку. Я понимал, что она не могла просто так взять и исчезнуть, легко раствориться в воздухе, но я никак не мог заставить свой мозг окончательно поверить в это. Все мои мысли твердили одно и то же, и я был слаб, чтобы хоть что-то им возразить.

Выбежав в коридор, я, затаив дыхание, осмотрел каждую его часть, впервые подумав о том, что Вейн действительно растворилась в воздухе. Не зная покоя, я кинулся дальше по коридору, позволив собственным ногам вести меня туда, куда они считали нужным. Но везде была пустота, и мне уже начинало медленно казаться, словно Вейн была лишь частью моей нездорового разума.

Однако я не мог до конца смириться с этой мыслью, продолжая подниматься все выше и выше по едва изогнутой лестнице, обыскивая каждый потаенный уголок мрачного этажа.

Как бы мне хотелось сейчас перестать винить себя в том, что я снова ее потерял, не сумев уберечь, но эта вина уже проникла в мою кровь, начав медленно ее отравлять.

Последний этаж был моей единственной надеждой вновь поверить в то, что Вейн была реальна.

Вокруг было тихо, и холодный сумрак едва касался пола, заставляя меня передвигаться практически на ощупь. Приглушенный свет настенных канделябров был настолько жалок, что он практически не освещал ни единого уголка всеми забытого этажа. Это была самая незначительная часть поместья Кёллер, включающая в себя лишь одну дверь, ведущую неизвестно куда.

Я бы смог поверить в бессмысленность этого этажа и того пространства, сокрытого за черной пыльной дверью, если бы не чувствовал что-то живое по ту сторону. Но эта жизнь не была обычной, поскольку все время, возможно даже, множество лет провела в одиночестве и мраке, давно перестав существовать для солнца и дня.

Оставшись наедине, эта жизнь научилась жить в кромешной темноте, сумев подчинить себе все свои некогда значимые страхи. Я бы хотел узнать, что это была за жизнь, давно позабытая каждым обитателем молчаливых стен поместья, и я бы узнал, если бы не внезапно появившаяся тень, чернота тела которой была намного темнее самой ночи.

Таинственная фигура промелькнула у меня перед глазами и снова куда-то исчезла. На мгновение мне даже показалось, будто я сам сейчас выдумал ее, поддавшись какому-то искаженному чувству страха.

Я долго вглядывался во тьму, пытаясь понять, было ли это реально, пока ледяная волна горьковатого воздуха не набросилась на меня, наполнив собой каждую клеточку моего тела.

Задыхаясь от этого тлетворного запаха и горького привкуса, прочно осевшего на моих губах, я попятился назад, ухватившись за настенный канделябр, свечи в котором уже давно были затянуты паутиной и не горели. Бросив его на пол, я, едва передвигая ногами, направился к лестнице, хватаясь за горящий на нижнем этаже свет, в то время как тьма хватала меня за ноги, сгущаясь плотной пеленой за моей спиной.

Горьковатый привкус становился все отчетливее, и я уже мог осознанно сравнить его со вкусом гниющей плоти.

Чарлз снова сидел за своим заваленным всяким хламом столом, рассматривая одну единственную важную для него фотографию, с которой он всегда бережно сдувает даже самую незначительную пылинку. Женщина смотрела на него с противоположной стороны фотографии, счастливо улыбаясь. Как же он давно не видел этой улыбки, как же давно он позабыл эти теплые прикосновения…

Он бы и не подумал, что однажды сможет забыть ее голос, который всегда тихо произносил его имя.

В какой-то момент своей жизни, лишенной всяких красок, Чарлз подумал о том, что все, чем он пожертвовал, построив новую жизнь, буквально вдохнув ее в своего единственного сына, стало настолько хрупким, что разбить все это было бы проще простого. Эта мысль его не покидала. Она вместе с ним сидела за одним столом, читала потертые книги, смотрела из окна и часто обманывала его, заявляя о полной безопасности в стенах дорогому ему поместью.

Когда эта мысль стала настолько тяжела, что он едва мог отвлечься на что-то другое, Чарлз, бросив из своих рук старенькую книгу, безжалостно оставленную на пыльном полу, впервые за долгие годы покинул свой кабинет.

Он не знал, что так внутри его изнывало от жгучей боли, которая делала его безутешным. Ему казалось, все вот-вот вокруг рухнет, мертво падет под его ноги, уже никогда не в силах снова собраться в одно целое. Его сердце, давно позабывшее все ранее известные ему чувства, точно ожило, без конца твердя о какой-то ужасной печали.

Эту горечь он не мог описать ни одним словом, точно сам не понимал, чем она была на самом деле.

Впервые за долгие годы он снова почувствовал что-то живое внутри себя, уже не отпускающее его ни на секунду. Его дыхание было практически невесомым, но даже оно казалось ему каким-то излишне громким, навязчивым, как стук его тревожного сердца. И почему только Чарлза беспокоила эта атмосфера, полностью поглотившая поместье? Что-то очень чужое было в ней, опасное и совсем неподходящее гармонии этого маленького мира, в котором он пытался спрятать самое дорогое, что у него было, – своего сына, все эти беспристрастные годы думая, что в бездушной клетке он сможет дать ему свободу.

И когда же эта червоточина смогла пробраться в его собственноручно созданный мир, давно лишенный покоя? Чарлз не мог допустить, чтобы самый страшный для него кошмар повторился снова.

Его сердце замерло, когда на своем большом пальце он почувствовал жгучую пустоту. Черный перстень, внутри которого застыла капелька чьей-то алой крови, внезапно пропал. Дыхание его участилось, но это не помешало ему услышать тихие шаги, медленно приближающиеся к нему.

Черный перстень мелькнул у него перед глазами. Увидев то, что он больше всего боялся, Чарлз не мог даже сдвинуться с места, прикованный глазами к очень важной для себя вещице. Губы его дрожали, безнадежно пытаясь вытолкнуть слово, мертво застывшее на них.

Увидев колкую улыбку на ненавистном лице, он оскалился, решившись наброситься на нежданного гостя, испокон веков ставшего ему самым верным врагом.

Стоило ему сделать один единственный шаг, как серебряный перстень с черным камнем сорвался с длинных пальцев, поспешив коснуться безжалостного каменного пола.