Пленники хрустального мира

Когда я все же опустил дверную ручку, легко толкнув дверь, на меня внезапно набросилась волна могильного холода, переполненная горьковатым привкусом, который медленно оседал на моих губах.

Кругом была непроглядная темнота, не позволяющая увидеть то, что меня окружало в эту трепетную минуту, в которую могло произойти все, что угодно.

Яркий свет, внезапно бросившийся мне прямо в глаза, ослепил меня, и я в очередной раз ощутил на себе давно забытые ощущения, которые были известны только ребенку, беспечно верящему в спасительную силу добра.

Кругом все было покрыто белоснежным снегом, который не переставал сыпать на сонливый мир, предвкушающий какое-то очень трепетное событие для счастливой семьи Кёллер. В этот день все было идеальным, непоколебимым и абсолютно готовым к празднованию двенадцатого дня рождения наследника уважаемой многими семьи. Воздух, пропитанный дурманящим ароматом изысканных блюд, наполнял собой светлые стены поместья, заставляя каждого позабыть о своих некогда важных делах.

Все с нетерпением ждали приезда фотографа, который должен был запечатлеть важный момент в жизни юного наследника, который, по словам отца, обязательно займет его место за дорогим рабочим столом кабинета, став следующим хозяином старинного поместья.

Январское зимнее солнце безукоризненно освещало каждый уголок затерявшегося в хвойном лесу мирка, заставляя крупицы белоснежного снега сиять так ярко, как никогда. Все было идеально в этот день и, казалось, ничто уже не могло его испортить, но финал этой истории сам говорил за себя.

Спрятавшись в тяжелом шкафу, я пытался не дышать, не издавать ни звука, боясь, что он может меня услышать.

Сердце бешено стучало в груди, а по венам текла кровь, заледеневшая от прежде не испытанного страха. Он был где-то здесь, в моей комнате, хоть и не подавал никаких звуков. Я знал, он терпеливо ждет, когда я сдамся, открою дверцу, чтобы проверить, здесь ли он или уже давно ушел. Нет, я однозначно не открою эту проклятую дверцу, не попаду в его руки, как это было тогда. Он не обманет меня на этот раз, у него ничего не выйдет.

Только бы дождаться приезда того фотографа, только бы за мной кто-нибудь пришел, чтобы позвать вниз, ко всем. Но сейчас я здесь, загнан в ловушку, из которой нет выхода. Он обязательно поймает меня, если я сдамся так просто. Нужно ждать, нужно просто ждать, когда приедет фотограф. Сколько сейчас времени? Не знаю, я даже не посмотрел на часы, когда залез в этот шкаф, услышав, как приближаются его шаги. Нет, нужно ждать, набраться терпения и ждать, когда внизу раздастся знакомый голос пожилого фотографа.

Тело быстро начинает неметь, и через пару минут я уже не чувствую ни ног, ни рук, боль в которых усиливается с каждой секундой. Шевелиться нельзя, иначе он услышит, откроет шкаф и увидит меня… Нельзя сдаваться, нужно продолжать ждать, примерно отсчитывая прошедшее время.

Когда внизу раздается долгожданный голос старика, я понимаю, что спасен, забывая о той ноющей боли, что безвольно засела в моем теле. Через пару секунд я слышу, как к комнате приближаются быстрые шаги Терезы. Когда они едва касаются порога комнаты, я спешу открыть дверцу шкафа, чтобы выбраться из этого ящика до того, как Тереза заглянет в мою комнату. Я успеваю как раз в тот момент, когда ее шаги останавливаются на пороге комнаты.

Морозная свежесть ударяет мне прямо в лицо, а непослушный, едва ощутимый ветерок бросает мне в глаза холодные колючие снежинки, заставляя меня прищуриваться. Яркая вспышка резко ослепляет меня, и через какое-то мгновение худощавый старик, бурно обсуждая что-то с родителями, протягивает им свеженькую фотографию, которая обязательно будет добавлена в семейный фотоальбом, а затем годами будет храниться в отцовском кабинете.

Когда все оживленно удаляются в сторону поместья, предвкушая утонченные краски бала, я чувствую, как он снова сморит на меня, не сводя своего холодного взгляда, от которого по моей спине всегда пробегала целая армия покалывающих мурашек.

Я не могу сдвинуться с места, понимая, что он уже не перестанет смотреть, наблюдая за каждым моим движением.

Нужно было перестать обращать на него внимание. Нужно было просто забыть о том, что он всегда находился рядом.

Подходя к своему логическому завершению, праздник постепенно терял свой шарм, безумно измотав каждого, кто принимал в нем активное участие.

За окном уже давно опускалась ночная мгла, укрывая засыпающий мирок темной вуалью.

Попрощавшись с Эндианом, я направился в свою комнату, едва передвигая ногами.

Этот день я вряд ли когда-то смогу забыть, ведь он был просто неотразим, а это теплое чувство радости, которое, как мне казалось, давно мною забылось, снова вспыхнуло в моей груди, и я уже не мог (да и не хотел) ему противостоять.

Когда моя рука легко легла на дверную ручку, вот-вот готовая опустить ее вниз, я почувствовал, как какое-то резкое чувство насквозь пронзило меня.

Холод забрался в мои легкие, скоро поработив и все тело. Я чувствовал, как он снова прожигает меня своим презирающим взглядом, в котором никогда ничего и не было, кроме этого ненавистного пустого чувства.

Едва найдя в себе силы, чтобы обернуться, я в последний раз увидел его холодные серые глаза, которые медленно выпивали из меня последние капли жизни.

Бросив опустевшее тело в зимнем лесу, надежно спрятав его в мертвом диком терновнике, он искренне надеялся, что обо мне забудут так же легко, как когда-то забыли о нем. Но как же он тогда ошибся, разрушив не только одну хрупкую жизнь, но и все, что было создано семьей большими усилиями.

Почувствовав что-то неладное, материнское сердце Терезы привело ее к мертвому телу любимого сына, едва запорошенному легким снежком. Тогда весь ее мир резко перевернулся с ног на голову, а ее душа, не выдержавшая вида этой невинной крови, оборвалась, как тонкая струна.

Она не хотела этого делать, но что-то заставляло ее наказать виновника в гибели целого мира, ради которого она когда-то пожертвовала всем, собирая его буквально по кирпичикам. Ее руки, держащие подушку над постелью спящего ребенка, никак не могли унять дрожь. Тереза не хотела этого делать, она не хотела причинять кому-то вред, но когда она окончательно призналась себе в этом, перед ней уже лежало бездыханное тело сына, лицо которого было закрыто пуховой подушкой.

Она не могла поверить, что смогла это сделать, смогла забрать жизнь, которую сама же создала, когда-то очень давно обещая любить и защищать. Что ей оставалось теперь, когда она так легко все потеряла, погрузившись во тьму, что беззаконно тянула к ней свои скользкие руки?..

Покачиваясь, она вышла из комнаты, задыхаясь от собственных слез. Незаметно пройдя по спящим коридорам, она вышла во двор, упав на колени перед великим ночным светилом. Как же она могла предать свою любовь? Как же она смогла все потерять в один миг?..

Белоснежная пелена ледяного тумана, преступно подкравшаяся к ней, поглотила ее, обратив некогда горячую кровь в самый настоящий лед.

Когда туман отступил, Тереза была уже мертва. Она вряд ли могла чувствовать, как по ее волосам голубоглазая девочка нежно проводила своей крохотной ручкой, напевая ей тихую мелодию, от которой холод постепенно начал усиливаться.

Задыхаясь от нехватки воздуха, я, схватившись за грудь, лихорадочно пытался вернуть себя к жизни. Голова кружилась, а перед глазами безбожно зияла холодная темнота. И лишь тогда, когда сердце мое снова успокоилось, я смог прийти в себя, по-прежнему вдыхая неприятный горьковатый запах, от которого мне впервые становилось очень тоскливо.

Где-то рядом с собой я услышал детский шепот, разговаривающий с кем-то, чей голос я не мог услышать. Прислушиваясь к одинокому шепоту, я пытался понять хотя бы одно малейшее слово, но, когда мне постепенно это начало удаваться, шепот внезапно прекратился. Тогда я снова остался один в этом темном пространстве, и глаза мои постепенно начали привыкать к кромешному мраку. Мне было не по себе находиться здесь, ощущать на себе неживой настойчивый взгляд, прожигающий меня насквозь. Мне хорошо известны эти ощущения, отчего сердце мое замирает, а кончики пальцев начинают быстро неметь от ледяного покалывания. Когда глаза мои окончательно свыклись с темнотой, получив возможность увидеть тот мир, в котором я оказался не по своей воле, я был готов снова ослепнуть, чтобы больше никогда не видеть то, что темнота настойчиво скрывала от чужих глаз.

Вся комната была заполонена мертвым терновником, бездушно захватившим в свой плен каждую мелочь, каждую деталь просторной, но очень одинокой комнаты. Я с трудом мог передвигаться по этому пространству, не задевая острые шипы давно высохшего растения. Скользя по каждому уголку комнаты, он сползал в окно, тайком крадясь по каменной стене поместья в сторону мрачного леса, исчезая где-то в жгучей темноте хвойных деревьев.

Я был уверен, что позади меня кто-то, замерев, без конца наблюдал за мной, истощая тлетворный горьковатый запах, от которого я никак не мог спастись. Затаив лихорадочное дыхание, я медленно обернулся. На обвитой терновыми лозами кровати сидел скелет ребенка в разорванной грязной одежде, которая уже бесформенно свисала с его холодных костей. Из его ребер, точно из клетки, прорастал терновник, колючей проволокой спускаясь по его ногам.

Приблизившись к недвижно сидящей фигуре, я внезапно вспомнил, как Чарлз, после потери своей дорогой семьи, перетащил закоченевшее тело младшего из близнецов в эту комнату, возложив рядом с телом старшего, подменил несчастные души местами. Устав от тирании старшего сына, которой не было конца для всей семьи, Чарлз подарил мне новое тело, жизнь в котором еще не совсем умерла. Но спустя столько лет, когда, кажется, кошмар должен был уже давно прекратиться, он вернулся, чтобы вернуть себе все, что по праву всегда принадлежало ему.

Элиас никогда не был таким, каким его хотели все видеть, каким его надеялись когда-то увидеть. Постоянно оставаясь наедине с собой, он мечтал когда-нибудь стать счастливым, покончить со своим одиночеством, в котором он тайно нуждался. Причиняя боль другим, он думал, что искренне может понять их чувства, поверить, что кроме ненависти и боли в мире больше ничего не существует. Я был не таким, как он, и это его всегда задевало. Я мог чувствовать, понимать чувства других, различая двух невероятно похожих, но таких разных близнецов, которые просто пытались понять друг друга, – Добро и Зло. Искреннее веря в любовь, я был жив, в то время как сердце Элиаса давно перестало воспринимать жизнь всерьез.

Мое тело осталось здесь, в этом мире, в котором был заперт Элиас, пытаясь укрыться от всего, что его окружало в моем, совершенно другом мире, в котором всегда светило теплое солнце.

Заметив фрагмент фотографии, лежащий рядом со скелетом, я, подняв его, бросил свой опустошенный печалью взгляд. Это был тот потерянный кусок фотографии, сделанный на наше двенадцатилетие.

Впервые я видел в серых глазах Элиаса несчастье, которое он всегда воспринимал по-другому, нежели кто-то из нас. На обратной стороне фрагмента была сделана красивая надпись отцовской рукой: «Двенадцатилетие Элиаса и Энгиса Кёллер».

Оставив фотографию в покое, я, направившись к двери, неспешно покинул комнату, что находилась на самом верхнем этаже, на котором никогда не горели настенные канделябры. Эти холодные каменные стены до сих пор помнят ночные крики мальчика, которому постоянно снился один и то же кошмар, в котором он снова и снова остается один, задыхаясь от горечи своего беспощадного одиночества.

Очнувшись у поместья, я поспешил подняться на ноги, ощущая какую-то болезненную пустоту внутри себя. Что произошло со мной? Я словно видел страшный сон, в котором без конца скитался по пустому поместью. Ноги немеют, по спине бежит неприятный колющий холодок. Тело ослабевает, и я едва могу унять несносную головную боль. Как же я устал от этого чувства. Как же оно истязало меня за все это время, пока я жил в темноте. Вернув себе тело, я, казалось, смог вернуть себе прежнюю жизнь, но что-то пошло не так, как я ожидал.

Снова один… Я снова остался абсолютно один в этом холодном мире. Горечь снова наполняет мои легкие, медленно меня удушая. Я не хотел этого… Я не хотел снова оставаться один. Как же больно в иной раз ощущать это чувство. Как же оно называется? Не помню, но я бы и не хотел вспоминать его ледяное название. Важно ли сейчас то, что я сделал?.. Но ради чего? Чтобы снова остаться одному?.. Нет, я не хочу больше об этом думать, не хочу больше оставаться здесь в полном одиночестве. Одиночество… Вот оно, то самое чувство, отравившее меня смертоносным ядом. Не хочу больше… Я давно проиграл, так зачем же мне теперь сопротивляться?..

Сняв серебряный перстень с моего пальца, Вейн, с грустью взглянув на него, бросила вниз, легко отпустив ту несчастную душу, что больше всего на свете боялась остаться одна.

Страх одиночества, на самом деле, был в каждой душе, но не многие отдавались ему без остатка, продолжая бороться со злополучным чувством.

Тонкие пальчики Вейн, коснувшись тоненького стебелька розы, на котором проросли два роскошных бутона черного и белого цвета, легко сорвали его, поднеся к своим губам.

Подарив нежный поцелуй нежным цветам, Вейн, приобняв меня за плечи, озарилась светлой улыбкой, которую я никогда еще не видел на ее прелестном личике.

– Энгис, ты до сих пор боишься ко мне прикоснуться?

– Я просто боюсь, что ты исчезнешь и уже никогда не вернешься ко мне снова. Я не смогу пережить это расставание.

– А если ты исчезнешь вместе со мной?

– Если только вместе с тобой. – Нежно прижав ее к себе, я накрыл ее тонкие губы своими, уже не в силах оторваться от нее.

Шахматная фигурка черного короля ударилась о холодный пол, разлетевшись вдребезги.