Мотель «Ваш рай»

– Варька, Гаврилу покорми, – с тем же непроницаемым лицом проронил мужик, отреагировав на шорохи в задней части мотеля, где, по всему, находились служебные помещения. – Уже с час, как возле крутится, а я занят, – напомнил он ещё раз, продолжая писать в журнале, лежащем на темно-синей скатерти стойки, точно такой же, что и на столиках кафе.

Немного погодя из подсобки последовал ответ:

– Пусть идёт. Покормлю. Чего нет?!

«Да сколько того занятия? – снова чуть не вырвалось у Гриши. – Неужели трудно одного оформить человека?» Он повертел головой в поисках названных – Варька отметилась, ещё раз буркнув в сердцах: «Знает ведь, что только я её кормлю, скотина, но все равно ябедничает, зараза».

«М-да, – недоуменно сморщился Гриша. – В одном предложении дважды оскорбить человека! Это даже дома, наедине с собой, непозволительно, а здесь вообще присутственное место, как никак, мотель, гостиница. Да, не очень красиво получилось, – обескураженно оглянулся он по сторонам. – Хорошо, что не слыхал этот самый Гаврила».

Григорий ещё раз внимательно осмотрел холл – никого. За то время, что он находился в помещении, второго названного не было даже в помине: кроме мужика за стойкой, его самого и трёхмастной кошки, что играла в дальнем углу с котятами, в комнате больше никто не появлялся. «Не спрятался же он за портьерами? Хотя, мало ли, всё может быть, если человека называть скотиной и заразой. При таком раскладе можно в землю зарыться, не то, что спрятаться под лавкой».

Любопытство брало верх. Сделав вид, что хочет посмотреть на машину во дворе, он подошёл к одному из узких окон, скрытых заношенными плюшевыми шторами. Тоже никого, только старческие проплешины на плотном драпированном бархате, да пыль, будто иней на зелёной ели в сумеречном лесу. И вдруг из подсобки донеслось:

– Гаврюша, ты где? Иди ужинать, Гаврила!

«Интересно, откуда он выйдет?» – вертел Григорий головой в поисках невидимого гостя, а между тем кошка степенно поднялась, аккуратно стряхнула с себя уснувшего котёнка, и спокойно, не торопясь, направилась на голос. Григорий удивленно провёл её глазами.

– Прибился мелким ещё – Гаврик да Гаврик, Гаврюша, – не поднимая глаз, видимо, не в первый раз, невозмутимо пояснил администратор. – А с месяц назад привёл… тю, прости господи, привела котят. Переназывать не стали, привыкли все давно. Мне кажется, ей абсолютно всё равно, как зовут – Гаврила, Мурка, Шарик, лишь бы поесть давать не забывали.

«Логично», – согласился про себя Гриша.

– Ну вот, закончили, – открыв ключницу за спиной, Харон застыл с поднятой рукой, будто что-то решая. – Счастливый номер вам попал – тринадцатый.

«Да уж, самое оно!» – насмешливо улыбнулся Григорий.

– Держите, – протянул мужчина ключ, и в это время – бах! – свет погас. «Вот тебе и счастье. Ждать себя не заставило», – иронично скривился Гриша, шаря в темноте руками в поисках тяжелого брелка. По спине снова пробежал холодок, а под ложечкой тревожно засосало.

– Пробку выбило, – на удивление спокойно отреагировал администратор, выуживая из недр стойки уже включённый фонарь. Тени шарахнулись в стороны.

– В десятом плита хандрит. Всё руки не доходят заменить. На худой конец, можно, конечно, починить, да тоже времени не хватает – на границе нынче жуткая запара. Не беспокойтесь, сейчас электричество включу – щиток на втором, пойдёмте, заодно и вам номер покажу, – продолжая что-то приговаривать себе под нос, Харон уверенно шагнул в темноту, пронизывая её дрожащим светом.

Рассохшиеся деревянные ступеньки тяжело заскрипели под весом двух человек. «Один, два, три…», – зачем-то считал Григорий, раздумывая, на какой границе запара, и как она связана с плитой в десятом номере придорожного мотеля? После семнадцати прыгающий луч фонаря упёрся в стену. Администратор свернул направо – в коридор, по всей длине которого, напротив глухо занавешенных шторами окон, выстроился десяток неприметных, сливающихся с обоями дверей, в верхней части с узкими стеклянными окошками каждая.

«Всё равно, что в больничных палатах», – вспомнил Гриша, как в четвёртом классе слёг с воспалением лёгких. В детском отделении районной больницы точно такие же окна в дверях находились – проходя мимо, дежурные медсестры и санитарки привычно заглядывали в комнату в поисках малолетних нарушителей больничной дисциплины. «А здесь они зачем? Неужели сотрудники мотеля следят за постояльцами?» – не нашлось у него другого объяснения.

Первая дверь на втором этаже была открыта настежь. Администратор остановился. Бледнеющий свет фонаря пробежал по странной, треугольной формы, комнате, выхватив из темноты стоящую по углам мебель. В левом углу находился круглый полированный стол на резных деревянных ножках с громоздкой вазой скрученных от возраста листьев папоротника посередине. В следующем – высокий стул со спинкой и подлокотниками, в дермантиновой, или, возможно, даже в кожаной, заношенной до дыр обивке. В третьем углу стояло гинекологическое кресло, накрытое плотной клеенкой бледно-зелёного цвета. Пространство в центре комнаты занимала тучная женщина, одетая в не первой свежести белый короткий халат с большими желтыми пуговицами, застегнутыми через одну.

«Перегородка слишком лёгкая, здесь должна быть потайная дверь, – мелькнуло у Гриши в голове, основанное на многолетнем инженерном опыте. – Интересно, что за ней?»

Он с удивлением заметил, как хозяйка кабинета, равнодушно скользнула по нему взглядом, и тут же, будто кролик на удава, сосредоточенно уставилась на Харона, заглядывая ему прямо в рот.

– Знакомьтесь – Деметра, – представил администратор даму. – Точнее, Деметра Петровна.

– Для вас – просто Метра, или Церера, – стыдливо опустила женщина глаза.

«Ого! Собственной персоной богиня плодородия! Они что, издеваются? – уже откровенно возмущался Григорий. – За кого они меня держат?! Харон, Деметра, Церера, а я тогда кто – прокуратор или Наполеон? Может, я в дурку попал, а не в гостиницу? Может, это сговор какой-то, или где-то снимают кино?» – расшифровал он папоротник в вазе, как пропуск в царство мёртвых – только золотая ветвь, сорванная в роще Персефоны*, дочери Деметры и Зевса, открывает живому человеку путь в царство смерти.

– Если вопрос какой, или ещё чего, или просто так, чтобы поговорить, не стесняйтесь, обращайтесь, всё решим, – раздалось приглушенной скороговоркой.

«Какие вопросы? К кому? К этой клуше? К этой жалкой пародии на богиню плодородия?» – не переставал удивляться Григорий. Видимо, догадавшись о раздражении гостя, мужчина снисходительно пожал плечами и благодушно разъяснил:

– Ну, может, постричься надо, или побриться, или… того… Что там сейчас актуально, Деметра Петровна? – Харон вопрошающе посмотрел на женщину, но та даже глазом не моргнула, продолжая беззвучно повторять за ним каждое слово. Со стороны казалось, будто она дурачится, или, что мало вероятно, насмехается.

– Или тест на ковид пройти, – вспомнил, наконец, мужчина «актуальное».

Колыхая пышным бюстом и хитро улыбаясь, Деметра согласно кивнула головой. Полы её халата при этом напряглись, а пуговицы затрещали, будто вот-вот отвалятся.

«Зачем мне тест на ковид? Да и стричься ночью, у незнакомого человека – верх глупости», – подумал Григорий, незаметно привыкая к своему молчанию, и на всякий случай отодвинулся от женщины подальше.

– Ну, коли что, будете знать. Тем более, если тест окажется положительным, по желанию можем предложить вам лечение. Совершенно бесплатно, – уточнил служащий мотеля и, вспомнив, наконец, о своих прямых обязанностях, поднял вверх фонарь. – Не отставайте, – кивнул он Грише головой, приглашая идти за собой.

Тринадцатый номер оказался в самом конце коридора, как раз напротив электрощитка. Пара секунд – и потребность в фонаре исчезла, правда, светлее не намного стало: что в комнате, что в коридоре, в редкие потолочные светильники были вкручены дешёвые тусклые лампы накаливания. Как и плюшевые шторы, давно немытые круглые плафоны удачно вписывались в убогое гостиничное убранство.

– Ну вот – живите, сколько хотите, хоть до конца дней своих, – дружелюбно произнёс Харон, по-хозяйски заглядывая в санузел. – Здесь есть всё необходимое: унитаз есть, туалетная бумага, душ с горячей водой круглосуточно, мыло есть, два полотенца… Если помыться надо там, или по нужде сходить… – не спешил уходить мужчина, дотошно перечисляя гостиничное добро, а в животе у Григория так закрутило, что потом холодным прошибло.

«Иди уже, – Григорий чувствовал, что закипает. Только силой воли он сдерживал позывы. – Сам разберусь, куда писать, а где руки мыть». Видимо, Харон услыхал его внутреннюю просьбу, так как замолчал, а потом и вовсе обернулся и направился к выходу. Гриша и себе сделал движение, только в противоположную сторону – в недавно разрекламированную ванную комнату, как вдруг:

– Да, чуть не забыл, в номере вашем, в тумбочке, что под столом, бар. Оплата, как полагается, отдельная, тоже по факту. На сей раз можно обычной наличкой, банковских карт и переводов мы не принимаем.

«А-а-а, какой бар? Какой ещё бар?! Какие переводы?! Тут бы в штаны не наложить, а он про бар! Да уходи ты, наконец, уходи!» – чуть не взвыл Григорий, понимая, что ещё секунда, и он опозорится, но сообщать о своём плачевном состоянии вслух не стал, только нервно заскрежетал зубами да головой мотнул, мол, «понял, согласен, буду знать».

– И ещё одно: ночью в коридоре включается дежурный свет. Он реагирует на движение, – в очередной раз вернулся в номер администратор. – Да, и если что, на стене возле кровати – красная кнопка, если успеете нажать, будете жить, – снова странновато пошутил Харон, но Грише было не до шуток. «Не успею!» – плюнув на приличия, он кинулся к унитазу.

С этой поры всё ближнее время Григорий провел в туалете, каждые пару-тройку минут содрогаясь от внушительной порции жидкого стула, льющегося из него всякий раз, когда он опускался на унитаз. Сколько это продолжалось – час, полтора или несколько часов подряд, он не мог сказать. Болезненное раздражение постепенно сменилось тупой апатией, которая, в свою очередь, переросла в непроходимую усталость. В минуту просветления Гриша почувствовал, что зло-насилие закончилось. На последнем издыхании он дополз до кровати с заправленным по-солдатски синим застиранным одеялом. Перед глазами поплыло, и он забылся в тяжком сне, будто свалился в пропасть беспамятства.

Временами он приходил в себя, тревожно вскидывался, недоуменно оглядывался по сторонам, пытаясь вспомнить, где он и что с ним происходит, но видел обок себя лишь жуткие серые стены и не менее жуткие темно-зелёные плюшевые шторы, чужие, как и он сам, в неприглядном, практически нищенском интерьере мотеля.

В иной раз в его воспаленном мозгу, как цветные картинки, проносились человеческие лица: живых одноклассников, почивших родителей, соседей по дому, случайных знакомых и вовсе незнакомых ему людей, а в узком смотровом окошке то зажигался, то гас свет. Тогда Гриша думал, что уже простился с жизнью, что больше не вернётся назад, но муки его длились бесконечно, будто ещё при жизни он попал в ад.

Однажды ему показалось, что в комнате он не один, и вроде даже фруктами запахло. «Леночка!» – позвал Григорий, но тщетно. Вспомнил, как тридцать лет назад его судьбу решили яблоки…

Вдвоём в пустом зале автостанции он и незнакомая девушка пробыли ровно минуту, но этого хватило, чтобы понять, что они отдельно от остального мира, что они в своём, независимом от других месте и времени, и этого уже не изменить. А потом… А потом было свидание – в тот же вечер. И были румяные яблоки на снегу.

Дома, едва поздоровавшись, Гриша спросил отца:

– Пап, твой «Москвич» на ходу? Он заправлен? Можно его взять?

– Конечно. Ты куда летишь, минуту, как приехал? Отдохни, поешь. Мама скоро с работы придёт.

– Потом поем – у меня свидание! – схватил он лежащее на столе яблоко. – Тогда я все возьму?! – сгреб фрукты в авоську.

– Бери, – хмыкнул отец удивлённо.

По дороге к Елене Григорий заехал к беседке возле совхозных прудов – читал однажды, как парень яблоки на березе развешивал, чтобы девушку удивить, решил и себе повторить. Правда, привязывать не стал – просто разложил вдоль тропинки под деревьями, а потом привёз туда Леночку. Результат превзошёл все его ожидания: в глазах Елены было столько восторга, столько неподдельного восхищения, что Гриша слова не мог сказать – молча собирал вместе с ней яблоки на снегу. Ещё через месяц он сделал девушке предложение…

Воспоминания немного развеяли опутавший его мозг дурман, однако боль по-прежнему осталась. Всё ещё находясь в полуобморочном состоянии, Григорий расслышал возле себя подозрительный шорох. Он сделал попытку подняться, но слабость не дала, только и сумел, что зарыться под одеяло, свернуться калачиком и притвориться спящим. Следующие несколько минут Григорий прислушивался к звукам в комнате – тишина. Тогда, затаив дыхание, он осторожно приоткрыл глаза и тут же отпрянул, вжался в кровать – просто над ним появилась расплывшаяся в улыбке самодовольная женская физиономия.

– Приплыли, голубчик? А ведь не верили! Кто же нам после этого враг? – язвительно спросила Деметра. – О, таки верили, если температуру мерили! Сколько у нас натикало? Нормально всё – тридцать семь и пять.