Единственный

Но подсознание твердит, что я лгунья. Отъявленная, ведь на самом деле сама не знаю, чего хочу. Его увидеть?

К черту…

– Заедешь? – спрашиваю нервно.

– Да. Есть проблемы?

– Я не знаю, я…

– Ты? – поторапливает.

Черт!

Стиснув кулаки, подбираю в голове слова так тщательно и упрямо, что они выходят из меня ровно и сдержанно:

– Если ты снова торопишься, я в твою машину не сяду.

– Ты мне условие выставляешь?

В его голосе нет издевки или претензии, но я все равно напрягаюсь.

Я его совсем не знаю. Совершенно!

Умолкнув, переминаюсь с ноги на ногу. Мне снова хочется от него сбежать. И подальше.

– Яна? – слышу свое имя в трубке.

Сглотнув слюну, тихо произношу:

– Да. Это условие.

На этот раз молчит он.

Я чувствую, как по ногам поднимается жар. Перекидывается на живот, плавит его, пока жду слов, окрашенных низким тембром голоса. Стоит признать и не выкручивать факты наизнанку – голос ему подходит. Такой же привлекательный. Десятибалльно.

– Сегодня я никуда не тороплюсь, – сообщает наконец-то. – До встречи.

Не менее ошарашенно слушаю повисшие в трубки губки.

Несмотря на то что у меня впереди есть четыре часа, чтобы переварить и принять ситуацию, это вряд ли поможет. Он даже не сказал, куда мы едем. Не сказал вообще ничего толком.

К тому времени, как со смены возвращается мама, успеваю приготовить обед и привести себя в порядок, но так долго кручусь перед зеркалом, что это не заметить может только слепой.

Проходя мимо, мама ерошит пальцами волосы у меня на макушке и говорит весело:

– Ты хорошенькая такая с этой стрижкой. Прямо как в детстве…

Я заправляю футболку за пояс легкой юбки, поглядывая на настенные часы, которые показывают без трех минут четыре.

Интуиция подсказывает, что Артур Палачев чертовски дисциплинированный тип, в конце концов он пять дней в неделю посещает тренажерный зал и делает это в одно и то же время.

Просунув палец под пояс юбки, прихожу к выводу, что сантиметры на моей талии за прошедшие две недели сильно подтаяли, но зато ушли синие круги под глазами.

– Ты тоже уходишь? – выглянув из комнаты, мама вздыхает.

Никита испарился еще пару часов назад.

После вынужденного домашнего ареста брат, кажется, тоже научился ценить некоторые вещи… и хоть в жизни нужны уроки, этот я бы хотела никогда не проходить. От него саднит. И горечь не зажевать даже килограммом шоколада. Этот урок был слишком поучительным. Слишком настоящим. Таким, от которого на душе остаются шрамы.

– Да, – натянуто улыбаюсь маме. – У меня одно дело… – говорю расплывчато.

– Только отвечай на мои звонки, – просит, зевнув. – Я спать. Тебе идет розовый, – кивает на мою футболку.

Взяв с комода рюкзак, я выскальзываю за дверь.

Двор дома и детская площадка абсолютно пусты. И если жара распугала не всех бездомных котов, которые ошивались поблизости, это делает рев мотора въезжающей во двор машины.

Стоя в тени под крышей козырька, исподлобья слежу за тем, как по аквамариновому капоту пляшут солнечные блики, пока «Ауди» Палача проплывает мимо детской площадки и останавливается напротив моего подъезда.

Стекла в машине густо тонированы, но эта тонировка позволяет видеть водителя, и теперь, когда над моей шеей не занесен топор, я могу лицезреть окружающие вещи такими, какие они есть, а не так, словно мир вокруг заволокло черным туманом.

Я вижу очертания плеч.

Контуры его лица, темные волосы. Вижу ровный густой загар на коже, когда открываю пассажирскую дверь и сажусь в машину.

Развернувшись вполоборота, Палач за мной наблюдает.

Белки его глаз контрастируют с насыщенно-карей радужкой, а цвет губ… он контрастирует со смуглостью кожи.

Вскидываю взгляд, словно ожог на сетчатке получила.

Палач изучает мое лицо, и выражение его лица становится слегка заторможенным. Глаза чуть округляются, лоб прорезает легкая складка.

Он пялится на меня в этом ступоре секунд десять, после чего отворачивается, бормоча себе под нос:

– Пиздец…

По моим щекам ползет краска.

Я дергаю ремень, потому что машина трогается без предупреждения и комментариев.

Взгляд падает на голый загорелый бицепс Палача, ведь он одет в шорты и футболку без рукавов. Помимо тугого сплетения мышц, от идеальных линий которых можно прийти в восторг, вижу еле различимый шрам толщиной в два пальца.

Еложу по кожаному сидению, вздрагивая от потока холодного воздуха из кондиционера.

У него и правда была тату, которую опекун заставил свести? Может и нет. Чтобы удовлетворить любопытство, достаточно спросить, но я снова проглатываю язык.

Он привлекательный.