Потом горстями, через не могу.
И отвалюсь. И глазом не моргну.
Сей весь букет пожру, и куст с корнями,
И сад с заборами, когда бы под рукой,
Сарай на скате, косогор с конями, —
На щастие, в желудок, на покой.
Чем голову в такое окунати,
Как бы канатоходец на канате,
Сама обрушу этот колизей
Со гладиатором – во львиный зев.
* * *
Беженкой молодою
Тешусь проточной водою,
Пеной обшарпанных ванн,
Сладостно подвывая,
Сквозняку выдавая
Локтей и колен острова.
И десять – на кафеле – синих, как пламень —
Блестящих ногтей ноговых!
Солнце клонится низко
Под красную занавеску.
Светом запятнаны щеки,
Вареньем испачкан рот.
Белые, мелкие зубы щуки.
И тела подледный рост.
Во бумазейном халате
В бедном конверте кровати
Буду я, буду тебя вспоминати.
Каждым большим полотенцем.
Каждым цветным ноготком.
* * *
Уж и не знаю, что поделать,
Дабы возник на этой кухне.
Реку ль разборчивою девой:
Аминь, рассыпься и порухни?
Уж так-то мы с тобой похожи,
Что сходство кажется позорным,
Как то, что черепа – под кожей
И что – под стриженым газоном.
Мерцают горлышки бутылок.
Лежу, белея одиноко,
Как будто я тебя обмылок,
Сиамского лишенный бока,
Во тьме ночной, как Ли Цин Чжао
В ночи китайскоей лежала.
* * *
Шерстью с овцы в ноги валится волос.
Ножницы – щелк; запах воды и лака.
Вот голова гола и бедна как волость,
И полотенце над нею как плащ-палатка.