И от вашей любви я сама не своя.
Как бы нравились мне вы отдельно, вразмен,
Будто каждый – со львиною мордой кольцо,
Красовались на пальцах головки в размер,
Узнаваемые в лицо.
Чтоб на пальце любом – с ноготок голова
Уронила слезу, говорила слова,
Улыбалась бы мне приглянуться
Отражением с чайного блюдца.
Чтобы кудри вились, чтобы вас баловать,
А когда надоест – повернуть
Примелькавшимся ликом – ладони вовнутрь,
Или снять, подарить, задевать.
Чтоб глядели глазами из правой руки
Говорящие, ангельские перстеньки.
* * *
В малом зеркальце – и посмотреть противно
На немилые черты.
Лучше мы его закрасим или спрячем,
Чтобы вовсе не глядеть —
На тебя ли, на себя.
Если же придется отражаться, —
Сыпать пудрою на бледное лицо,
Опрокинутое, как во гробе.
* * *
Как на блошином рынке тряпку счастливу,
Вдруг себя обнаружишь – ах, хороша!
То растянусь, то сожмусь я аккордеоном,
То побегу, то рыдаю, – умею все!
И разлетишься, не зная, чем бы потрафить,
Схватишь – роняешь, сядешь – и снова вскочишь,
Да и стоишь, как царский дуб за решеткой,
Ах, междустрастья в сладостном промежутке.
* * *
Буду нынче маме я звонить.
Ей в Германии туманной
Глаз уставший вскроют, как ларец,
И хрусталик уместят стеклянный.
Чем подменят зрение потертое?
Близкое исправят на далекое,
Так что птицы полетят подробные,
А подол знакомый расплывется.
Вот сижу и тайно примеряю,
Как себя осваивает взгляд,
Где зрачок нечеловеческий вживляют,
Будто лифт и лестницу роднят.
* * *
Как рабыню-туземку уводят в полон,
Удивляясь на кожу и кольца в носу,
Так на проданной даче – немилые люльки