Черно-белая жизнь

Ну и отлично. Решила: поваляюсь, почитаю, а может, и подремлю. На улицу выходить неохота. Совсем стала ленивой, совсем… А ведь раньше любила прогулки по любимому городу. Только теперь он не любимый – чужой. Она отвыкла от него, как и он от нее.

Ладно, пусть ленивая и безынициативная – имеет право, пенсионерка. А когда вернется Зяблик… Нет, все-таки непонятно – куда Зяблик шастает? Любовницу отметаем. А может, все-таки на работу? Да нет, тоже вряд ли. Зяблик и работа? Смешно. Кем может работать Зяблик? Охранником? Глупости. При входе куда угодно стоят крепкие парни или дядьки, посмотришь и испугаешься. И рабочее время – не сходится, нет. Утром он исчезает, к обеду приходит. Чудно́. Ладно, спрошу. В конце концов, что здесь такого?

Она подремывала, пыталась читать, переворачивалась с боку на бок – в общем, маялась. И вспоминала, конечно. Почему она так не любила Зяблика? Он сам, его образ жизни – праздный, широкий, купеческий – ей были непонятны и неприятны. Конечно, тут же вспоминала Мишку – талантливый трудяга, выкинутый за борт, сбитый летчик, потерянный и растерянный, сломленный почти окончательно, вечный мытарь, вечный нищий недотепа. И неизменно нарядный и радостный Зяблик, которому все давалось легко. Сын богатых и знаменитых родителей, оставивших огромное наследство. Красавчик и модник. Все ему падало в руки само – только подставляй! Прекрасное образование – тоже родители постарались. Только ему оно не пригодилось. Зяблик где-то числился, немного работал – кажется, в театре администратором, взяли, конечно, из уважения к знаменитой бабке – актрисе. Лучшие женщины, первые столичные красавицы. Про таких, как он, говорят: родился с золотой ложкой во рту. Чистая правда. Всю жизнь Зяблик валял дурака – жил в удовольствие.

Она завидовала ему? Наверное. Только не богатству его, а легкости, беззаботности и беспечности, тому, как он шел по жизни со счастливой улыбкой, беря от нее все самое приятное.

И этот ребенок непонятно от кого, о котором он упомянул. Ничего удивительного – для мужиков это дело обычное. Да и ребенок наверняка взрослый, не нуждающийся во внезапно объявившемся папаше.

И все равно – детектив какой-то, ей-богу!

Дверь хлопнула, и Кира заторопилась подняться. Как-то совсем неприлично все это выглядит – целыми днями валяется, из дому почти не выходит.

Зяблик гремел на кухне посудой. Кира осторожно постучала по дверному косяку:

– Не помешаю?

Он обрадовался:

– Ты дома? Конечно же, заходи, выпьем кофе. Я вот тортик тебе захватил!

На столе стоял вафельный тортик. Кире стало не по себе – все-таки она полная дура. Надо было что-то приготовить – хотя бы почистить картошку. Нехорошо-то как, господи!

– Хочешь есть? – смущенно спросила она.

– Нет, я не голоден, меня покормили, – тоже смущенно ответил он.

– Да? – улыбнулась Кира. – И кто же это, интересно? Кто эта добрая фея? В общем, я поняла. – Она взяла шутливый тон. – Ты где-то столуешься! И судя по всему, фея твоя – хозяйка прекрасная! Не то что я, незваная гостья. – И уже серьезно добавила: – Лешка, прости! За шесть лет совершенно разучилась готовить и обленилась. Да и раньше-то пирогов не пекла – так, на скорую руку. Это, видимо, протест против родителей, с их заготовками, как будто мы жили далеко за Полярным кругом. Мать даже яблоки на компоты сушила – так дешевле, если в сезон. А сухой компот тогда стоил копейки, помнишь? Я вот любила купить граммов триста и есть прямо из кулька, грязным. Руки были от него черные и липкие, а вот вкуснее ничего не было.

– Нет, Кир! Сухой компот я не ел, этой радости познать не случилось! А вот курагу там всякую, дыню сушеную и прочее деду привозили из Самарканда. Помню деревянные ящики, заколоченные гвоздями. Бабушка варила для деда компот из кураги. Говорила, что полезно для сердца. Помню, дед вылавливал разбухшие ягоды из стакана и причмокивал – вкусно. А умер от инфаркта – не помогли эти волшебные фрукты, – грустно улыбнулся Зяблик. Ее слова по поводу феи он словно и не услышал.

Они пили кофе и вяло перебрасывались пустыми фразами. Оба чувствовали неловкость, обоим стало почему-то тягостно. Кира видела, как Зяблик устал – как посерело его лицо и под глазами залегли темные тени. Она заскучала и решила пойти на улицу. Как говорил Мишка, проветрить мозги.

Поблагодарила хозяина и пошла одеваться. Когда стояла в прихожей, подкрашивая губы, Зяблик позвал ее:

– Кир, можешь зайти?

Пришлось скинуть туфли.

Зяблик сидел на кухне, перед ним стояла коробка из-под обуви – большая, когда-то белая, а теперь желтоватая, с треснутыми и разъехавшимися углами. В ней кое-как, в совершеннейшем беспорядке, были навалены фотографии.

Сердце упало. Кажется, Зяблик решил устроить вечер воспоминаний – то, чего она больше всего боялась. Кира ненавидела перебирать старые фотографии, где все молодые, счастливые, не потерявшие надежду. Где у всех горят глаза и на лицах искренние улыбки, где у всех густые волосы, стройные ноги и никаких животов. Ей было нестерпимо рассматривать ту прежнюю, счастливую жизнь, которая просто прошла. И нечего бередить душу.

– Лешка, – упавшим голосом сказала она, – ты что задумал?

– Да ничего такого! Просто вот…

Она резко оборвала его:

– Леш, извини! Я терпеть не могу рыться в воспоминаниях. Извини.

Зяблик смотрел на нее растерянно и удивленно, хлопал все еще густыми и длинными ресницами и не понимал, чем ее обидел.

Кире стало стыдно – ну он-то при чем? Он разве обязан знать, что ей нравится, а что нет. Она выдавила улыбку и присела на край стула. Взяла себя в руки.

– Ну что там? Показывай. Любишь поворошить прошлое?

– Да нет. Сто лет не смотрел, еле отыскал эту коробку. Но если ты не хочешь…

– Давай, давай! Да и что там такого страшного, верно? Все – занятие, все развлекуха.

Он вроде обрадовался и принялся вытаскивать из коробки чуть смятые, с загнутыми уголками, фотографии, как иллюзионист вытаскивает из ящика за уши кролика. При этом то и дело вскрикивал от удивления – было видно, что фотографии эти он действительно сто лет не смотрел.

Он удивлялся, или восхищался, или, наоборот, хмурил лоб, пытаясь что-то припомнить, и радостно вскрикивал, протягивая фото скучающей Кире.

– Это Сочи! А это Ялта! Таллин! Ох, как же мы тогда…

Кира только молила бога, чтобы не попались и их с Мишкой фотографии.

Выудив очередное фото, Зяблик не поспешил показать его гостье – долго и внимательно его разглядывал. Потом все же протянул его Кире:

– Помнишь ее?

На Киру смотрела молодая загорелая женщина с короткими вьющимися темными волосами и очень красивыми, большими, темными и грустными глазами.

– Нет, а кто это?

Зяблик закурил и коротко бросил:

– Сильвия. – И с удивлением переспросил: – Да неужели не помнишь?

Кира развела руками – дескать, прости. И не отказала себе в колкости:

– Разве всех твоих баб упомнишь, Зяблик?

Но тот настаивал:

– Вспоминай! Вы точно виделись! Они с мужем итальянцы. Он – высоченный такой пузан, брюхо уже тогда из порток вываливалось. Громкий, зычный. Смеялся так, что стены тряслись. Синьор Батисто, не помнишь?

– Кажется, помню, – неуверенно проговорила Кира.

– А это Сильвия, его жена. Ну, вспомнила?

– Вроде да. Но как-то плохо.

Зяблик расстроился.

Кира вгляделась в фотографию смуглой женщины и наконец вспомнила.

– Точно! Такая маленькая, худенькая до невозможности, прямо подросток! Очень смуглая, черноглазая. Лицо такое живое. Немножко похожа на обезьянку, верно?

Зяблик обрадованно закивал:

– Точно, точно! Я так ее и звал – Мартышка! Она и не обижалась – сама веселилась. У нее было прекрасное чувство юмора. – Он взял из Кириных рук фотографию Сильвии и погрустнел: – А ты знала, что у нас был сумасшедший роман?

Кира покачала головой:

– Нет, не знала. Или не помню, прости. Вся эта карусель твоих баб… Извини, Лешка! Я и имен их запомнить не успевала! Нет, вру – Алену помню, рыжую такую, высокую. Кажется, с телевидения.

Зяблик небрежно махнул рукой, дескать, не о ком говорить – Алена и Алена.

– А Тамара? Красивая девка, кажется, южных кровей.

– Грузинка, – коротко бросил Зяблик.

– Ну да, – сказала Кира и добавила: – Не обижайся! Я и этих-то двух запомнила только потому, что мы в то время у тебя жили. Да и память на лица у меня отвратительная.

Зяблик вглядывался в фотографию Сильвии, словно пытался что-то там отыскать. Кира видела, что это его взволновало и ему хочется об этом поговорить.

– Так что твоя итальянка? – из вежливости осведомилась она. – Тоже потеряла от тебя голову? Что, впрочем, неудивительно, – засмеялась она.

– Да, потеряла. Но здесь другая история, Кир. У нас вправду была любовь. Она даже решила уйти от мужа, ты представляешь?

– Вполне, – ответила Кира. – А что здесь такого, если любовь?

– Что такого? – усмехнулся Зяблик. – Да так, ничего. Только муженек ее был богат как Крез. И при разводе… Словом, ты ж понимаешь. И вообще, она хотела остаться здесь, со мной. И это после виллы в Тоскане, где у нее было полно прислуги, личный повар, лимузины и все остальное.

– И что же? – уже заинтересованно спросила Кира. – Чем дело кончилось, почему не срослось?

– Я ее отговаривал. Боялся за нее, если честно. Она была вообще впечатлительная и даже нервная. Такой темперамент! Да и он бы ей устроил – сволочь был еще та!

– А синьор этот был в курсе? – удивилась Кира. – Все знал, говоришь?

– В курсе, – кивнул Зяблик. – Она вообще ничего не скрывала. Я же говорю тебе – экспансивная была, нервная, чувства все через край. Ну и прямая.