Я буду любить тебя вечно (сборник)

Он положил трубку и медленно опустился на стул.

Что все это означало, он не понимал совершенно. Однако сердце подсказывало – ничего плохого и страшного. А что будет дальше… Так дальше мы и узнаем. В конце концов, это – столица! Это – Москва! А здесь случаются разные чудеса. И он в них все еще верит. Алексей долго брился и разглядывал себя в зеркале. Поворачивал голову вправо и влево, растягивал в улыбке рот, сводил к переносью брови, сужал глаза, распахивал их и – размышлял. Он знал, что красавчик. Так его называли еще в школе. Лешка Красавчик – почти кличка. Он стеснялся своих густых и длинных ресниц, больших синих глаз. Пухлого, словно девичьего, рта. Белой и нежной кожи, волнистых и темных кудрей.

Парни относились к нему с пренебрежением. А как еще можно относиться к красавчику? Он был совсем не деревенский, этот Лешка Божко. Даже мать вздыхала, искоса глядя на сына. Удивлялась – и в кого он такой? Но когда Лешка решил уехать из села, за брючину не держала – понимала, здесь такому не место. Не приспособлен ее Лешка для грубой деревенской жизни. Может, в городе повезет.

К визиту к Прекрасной Даме готовился тщательно – постирал и погладил единственную приличную голубую рубашку – знал, что голубое к лицу. Отгладил стрелки на единственных брюках, долго и яростно натирал гуталином ботинки.

По дороге задумался, остановившись у цветочного магазина – идти налегке? Вроде бы неудобно. Подумал и решился на три гвоздики алого цвета. Ровно в восемь он позвонил в богато обитую дверь. Хозяйка открыла почти сразу – красивая, душистая, воздушная. Фея из сказки. Увидев его, неловко сжимающего скромный букетик, рассмеялась.

– Ох! А вы – джентльмен! – И, отсмеявшись, пригласила пройти.

Откровенно шарить по стенам глазами было неловко. Но он понял сразу – попал во дворец! Подобную роскошь случалось видеть в кино и однажды в театре – купил с рук контрамарку в Малый.

Сели за огромный овальный стол, покрытый бархатной скатертью. Хозяйка, Дана, уселась напротив и, подперши голову рукой, смотрела на него с легкой, почти незаметной усмешкой. Он так был смущен, что не знал, куда деть руки, и прятал глаза.

– А вы голодны, Алексей? – вдруг встрепенулась Дана.

Он отчаянно запротестовал:

– Нет, нет! Что вы!

– Ну тогда чай! – кивнула она и легко нырнула в недра квартиры.

Тут он огляделся. Тяжелая хрустальная люстра точь-в-точь как в театре. И как такая не падает? Картины по стенам, под ногами ковры. Да такие, что страшно ступить! Огромное зеркало в человеческий рост. Он мельком глянул на себя и ужаснулся: перед ним предстал неловкий провинциальный юноша, смешной и жалкий. А тем временем Прекрасная Дама накрыла чай.

Он с ужасом глянул на чашку – она была такой изящной и тонкой, что было боязно взять ее в руку. Но справился, взял. И чай был такой, что он поперхнулся, – крепкий, терпкий, ароматный. До сей поры он пил нечто больше похожее на заваренную тряпку или сено. А вот пирожное – маленькое, шоколадное, с прозрачным цукатом – взять постеснялся.

Потом хозяйка попросила его рассказать о себе. Он начал рассказывать про село, про мать, про то, как он любит рисовать – больше всего на свете. Как приехал в Москву. Ну и так далее. Дана смотрела на него с улыбкой и подбадривала взглядом. А он снова терялся и прятал глаза.

– Ну, – наконец спросила она, – и какие планы на жизнь?

Алексей, красный как рак, закашлялся и с тихим ужасом поднял на нее глаза.

– Да вот… не знаю. Хотелось бы рисовать, но только кому это нужно? Хотелось бы… устроить, чтобы как-то… работать нормально. Не знаю… – Он вконец расстроился и даже решил сбежать, чтобы прекратить это мучение.

Дана смотрела на него внимательно и наконец кивнула:

– Все так. Рисунки твои никому не нужны – это правда! Художников здесь завались. И пробиться трудно, если ты не гений, конечно! А ты, Леша, не гений, прости. А вот талант у тебя несомненно имеется! Да. У меня глаз наметан – не сомневайся.

Он молча кивнул.

– И что из этого следует? – хитро улыбнулась она.

Он пожал плечами и еле промямлил:

– А я почем знаю… Что я понимаю в вашей столичной жизни?

– А из этого следует, что надо найти что-нибудь такое… – Она задумалась и пощелкала пальцами. – Что еще не так занято, вот! Ты меня понял, Леша Божко?

Он сокрушенно покачал головой, хотя это признание далось ему нелегко. Но подумал: прикидываться не буду, буду таким, как есть. Выгонит – и слава богу! И вообще – зачем я пришел? Он не понимал, зачем эта красивая и определенно богатая женщина заговорила с ним. И уж совсем не понимал, зачем она пригласила его домой.

Понял позже – Прекрасная Дана скучала. В подругах она давно разочаровалась, в мужчинах тоже. Покойный муж – известный скрипач – был старше ее на двадцать два года. Человеком он был неплохим, но болезненным – гипертоник, сердечник и явный невротик. Сказывалась долгая жизнь в Большом, полная интриг и борьбы. Отпущено счастливой семейной жизни им было немного – всего-то семь лет. Правда, он оставил неплохое наследство.

Не прошло и двух лет, как у нее появился любовник, генерал от космических дел. Это был самый яркий и самый красивый период в ее жизни. Генерал вхож был на самые верха – выше некуда. К тому же был он человеком с богатым духовным миром – коллекционер, страстный меломан и театрал.

Генерал был женат, но от света ее не скрывал – пережив самого генералиссимуса, не боялся уже ничего.

К тому же его тихая и безропотная жена, отстрадавшая и привыкшая к его страстным и долгим романам, давно жила своей жизнью. Дети, внуки, огромная дача, сад, огород и прислуга – вот за ней глаз да глаз! Узнав от дочери про новую любовницу мужа, она махнула рукой:

– Да брось ты, Лена! И сколько их было? И что? Ведь не ушел! И сейчас не уйдет – теперь-то куда, под старость? – И тут же, без паузы, крикнула кухарке: – Маша! А что там с вареньем? Не перекипит?

Дочь посмотрела на нее с удивлением, но разговор продолжать не стала – безнадежно! Отца она, кстати, не осуждала.

Дане стало жить еще интереснее – друзья любовника-генерала отличались от друзей мужа-музыканта, например, разнообразием. У покойного мужа круг был узкий – коллеги по театру. Сплетни и зависть – почти нескрываемые. А здесь были и творческие люди, и люди науки, и военная элита. Да и забот теперь не было – какие заботы у свободной женщины? Какие обязанности, если ты не жена? Генерал все делал со страстью – работал, отдыхал, ловил рыбу, жарил мясо, читал книгу, слушал музыку и – любил Дану. Нет, не любил. Он ее обожал, понимая, что эта песнь – лебединая.

Генеральское жалованье было таким, что его хватало на всех – и на жену, и на детей, и на любимую женщину. Ни в чем Дана не знала отказа.

В квартире, оставшейся Дане после мужа, он сделал шикарный ремонт – шторы и посуду привезли из Франции и Голландии. Он умудрялся даже брать ее с собой в командировки. Как-то устраивал – ему многое было разрешено.

Жизнь с ним казалась Дане сказкой – яркой, интересной, насыщенной и волшебной. К тому же они любили друг друга.

Но – вот ведь судьба! Через те же семь лет, что им было отпущено с мужем, ее любовник скончался. На похоронах Даны не было. Церемонию освещали пресса и телевидение, и две вдовы у гроба – это, знаете ли, слишком. Да еще и на виду у всей страны, у всего мира.

У гроба на стуле сидела законная, немолодая, замученная, а теперь освобожденная от пересудов и сплетен вдова – теперь это был официальный статус. Она заслужила. И, честное слово, это было гораздо приятнее, чем вечный статус жены обманутой и даже неоднократно преданной.

Дана смотрела короткий репортаж из Колонного зала по телевизору. Плакала, ощущая себя сиротой…

И еще – с той поры дала себе слово: никаких мужчин в возрасте. Ни мужей, ни любовников – все, точка. Хватит с нее смертей и похорон – теперь только мальчики.

Симпатичный и неловкий паренек из деревни показался ей забавным. Он густо краснел, сбивался и робел, и ей стало понятно, что столица испортить его не успела, он сохранил желания, мечты, романтичность, свежесть чувств и трогательную наивность. К тому же он был талантлив-талантлив, это она тоже увидела. А красавец! Таких единицы. Лепить из него художника? Нет, это вряд ли. Слишком тяжелый и длинный путь. Ну посмотрим, посмотрим. С ее-то чутьем и возможностями она обязательно что-нибудь придумает.

После чая в ход пошло вино, завязалась долгая беседа, он снова краснел и терялся. А дальше, глянув на часы, Дана спросила:

– Останешься?

После минуты раздумья, растерянности и даже страха Алексей молча кивнул. Он лежал в ее роскошной постели – нежнейшее тонкое белье, легкое, как пух, одеяло, приглушенный и таинственный свет, когда она после душа зашла в спальню. Он зажмурился, чувствуя, как холодеют конечности. Она рассмеялась и нырнула под одеяло, успев шепнуть короткое: «Не бойся, Лешенька!» А когда все закончилось и она, тяжело дыша, откинулась на подушке, поняла – мальчишка-то девственник. Господи, да сколько ему? И неужели – ни разу?

Но это было еще приятней и слаще. Только промелькнула мыслишка – а сколько мне еще таких осталось? Таких наивных и сладких?

Под утро, когда ей невыносимо хотелось спать, нежный Ромео совсем разошелся – вошел, как говорится, во вкус. «Ого! – с удивлением подумала она. – Загонит ведь, а?»

Почти неделю они не выходили из дома. Тихий и скромный Лешик, как Дана его называла, окончательно разохотился. Они, казалось, забыли обо всем на свете – он, прочувствовав это впервые и все еще пораженный открытиями, а она – с каким-то отчаянием, что ли.

Потом Алексей вспоминал, как быстро он влюбился в свою первую женщину? Не помнил. Все перемешалось тогда – жар, страсть, неопытность и опыт, отменные возможности и силы, желание и стремление доказать – его, конечно, стремление. А позже, когда Даны не стало, когда он, робкий Лешик, превратился в того самого Алексея Божко, подумал: «Я полюбил ее сразу. В то же мгновение, в ту же секунду. Когда она, моя женщина, нырнула под одеяло и осторожно прижалась своим невозможным, своим сказочным телом».

Даны давно уже не было на свете – ушла она незаслуженно рано от тяжелой болезни, до своей мечты – спокойной старости – увы, не дожив. Не суждено ей было жить в полном достатке, вспоминая бурную молодость. Алексей поначалу ездил к ней на кладбище каждую неделю и спустя годы не забывал. Раз в два месяца – обязательно. И памятник ей, своей Дане, тоже поставил он. Никого у нее больше не было. И на цветы не скупился, помня, что любила она темные, почти черные, крупные бордовые розы.

Но это все было позже.