Почти счастливые женщины

Аля лежала и смотрела в окно. Там колыхались от внезапно поднявшегося ветра мохнатые, тяжелые ветки елей и легкие нежные ветки берез. На сердце были покой и тихая радость. Уставшая Аля не заметила, как уснула. Проснулась от шума дождя и, подскочив к окну, замерла от восхищения – воздух пах свежестью и цветами, молодой травой, влажной землей и прибитой пылью.

Софья сидела в кресле и пила чай. Хозяйки не было.

– Ну как тебе? – спросила Софья. – Красивое место, правда?

Аля кивнула:

– Чудесное! Как в сказке! И Муся такая милая!

– Милая, – согласилась Софья. – Только несчастная. Слабая она, безвольная, и кто может, этим пользуется.

– А что у нее за беда? – осторожно спросила Аля.

– Всего не расскажешь.

Как выяснилось, первая половина Мусиной жизни была очень сытой, праздной и счастливой. С мужем ей повезло – красавец Аркадий жену обожал и ничего для нее не жалел.

– А денег там было! – Софья прикрыла глаза. – Не просто много, а очень много! У Гальпериных была огромная квартира в высотке на Котельнической, машина, на которой гоняла сама хозяйка, а еще домработница, массажист и куафер. – Софья так и сказала «куафер».

Аля усмехнулась, вспомнив слова Маши про «барыню». Софья продолжала:

– Муж ее обожал, а уж когда она родила ему дочь!.. Завалил Муську подарками, мехами и драгоценностями. Знаешь, кем он был? – хитро прищурившись, спросила Софья. – Директором пункта вторсырья!

– Шутишь? – спросила пораженная Аля.

– Нисколько! – ответила Софья. – Широко они жили. Слишком широко. Ну и… сама понимаешь.

Аля не понимала, но спрашивать не решилась.

– В общем, Аркадия взяли. Дали десять лет, и ничего не помогло. Ни-че-го! Ни ходатайства, ни прошения. Ни деньги. Многие от Гальпериных тогда отвернулись. Да что там многие – почти все. Людишкам свойственна трусость. А тут такое дело – тюрьма! Немногие тогда поддержали бедную Мусю. Почти никого не осталось. А раньше-то! Пир горой, гостей созывали каждую субботу. А какие столы накрывали! Любителей попить-поесть было много, а вот в тяжелые минуты все исчезли. И тут же забыли, как пили и ели, как жили неделями на этой даче! Осталась я, ее школьная подружка, и еще Аркашины братья, Сема и Моня. Но те были нищими – один инженер, другой школьный учитель. Материально помочь они не могли, а поддержать – да. Вот и все. Муся тогда принялась умирать – представляешь, с ее-то характером и жизнелюбием. Не просто сникла, скисла, а вправду жить не хотела. Корила себя, что не смогла мужу помочь, что не все сделала. Но дело было не в ней – процесс был показательным, чтобы другим неповадно было.

Никто ничего не мог сделать – я упросила твоего деда помочь. Тот, хоть и противился – Аркашу он презирал и считал его ниже себя, – обратился к какому-то генералу, своему знакомому, сулил любые деньги. Тот нехотя навел справки и сказал, что все бесполезно. Деньги-то возьмут, а результата не будет – указание свыше. Слишком широко жили Гальперины, слишком громко. Единственное, что удалось устроить, – неполную конфискацию. Квартиру и дачу оставили, удовлетворились деньгами, драгоценностями и антиквариатом. Машину успели оформить на брата. Ну слава богу и это. Муська моя чахла, Алку, ее дочку, забрала золовка, жена Аркашкиного брата, чудесная женщина. Жили они далеко, в Житомире. Скромно жили. Не так, как Алка привыкла. И всю дальнейшую жизнь Алка мать попрекала: «Отдала, сбагрила, избавилась». А бедная Муська и себя-то обслужить не могла, какой тут ребенок!

Одно время Муся пила, но быстро остановилась. Тосковала, валялась днями в кровати, забросила себя, махнула рукой на все – на себя, квартиру. Осталась одна – беззащитная, избалованная, хрупкая. Конечно, к ней подкатывали – ты же видишь, она и сейчас красавица. А была ого-го! Но как женихи про мужа узнавали, тут же пропадали. Да и ей они были совсем не нужны – мужа Муся любила.

Через несколько лет Аркаши не стало. По выданной справке, умер от инфаркта, а на деле кто знает. Поговаривали, что покончил с собой.

Когда Муся об этом узнала, чуть с ума не сошла. Головой об стену билась. Но бейся не бейся, а его уже не вернуть.

Сколько я с ней провела времени! Да просто жила у нее. Вытягивала ее как могла. Уговаривала, умоляла – жить ради дочки, ради себя.

Ну и пришла в себя понемногу, время – лучший лекарь. Забрала дочку, но у них не сложилось – почти пять лет Алка провела в другой семье. И они с Мусей отвыкли друг от друга. Она неплохая, ее Алка, но бестолковая. Институт не окончила, бросила. Вышла замуж, родила сына. С матерью отношения так и не наладились – Алка ее не простила. А Муся понемногу приходила в себя и снова стала смеяться, наряжаться и краситься. Правда, наряжаться особенно было не на что – так, продавала потихоньку вещи. Муся никогда не работала. Да и кем? Ни специальности, ни талантов, кроме одного – умения жить красиво, легко, весело. А скандалы все продолжались, Алка винила ее в расточительности и роскошной жизни, говорила, что до тюрьмы Аркадия довела Муся. Упрекала, что мать не ездила в тюрьму. А та и вправду не ездила: не было ни сил, ни мужества посмотреть мужу в глаза. Доля правды в словах дочки была. Но только доля. От бесчисленных дрязг и скандалов Муся сбежала на дачу, сюда, в Кратово. Думала, на лето, а оказалось – навсегда. В московскую квартиру Муся больше не вернулась.

Одной ей было неплохо, но тяжело. Зимой поселок пустой, магазин тоже. Счастье, что она неприхотлива: есть хлеб, чай и печенье – и ладно. Но какая тоска, ты только подумай: зима, холод, сугробы, участок в снегу. И все это ей. Иногда я привозила Машу – убрать дом, почистить дорожки, постирать белье. Часто приезжала сама, привозила продукты, книги, журналы. Слава богу, был телевизор. И было тепло, газовое отопление. А голландку, – Софья кивнула на узкую, высокую, до потолка, белую кафельную печь, – она топить не умела и боялась. Но Муся понемногу привыкла, обжилась и ожила, перешивала себе из старого, ходила в лес за ягодами.

А еще Максим, Максик, внук. Она его обожала. Единственное, что у нее было в жизни, – мальчишка. Алке хотелось свободы – вот и отдала его матери. Кажется, года в четыре.

Но пугала все время, чистый шантаж. Что не по ней – «заберу сына!».

А Муська снова страдала. Воспитательница из нее была плохая. Все ему позволяла. Впрочем, не мне говорить.

Но тут снова удар – Алка развелась с мужем. Тот ушел к молодой, да и Алка не отстала – тоже завела молодого.

Сошлась с ним, родила близнецов и зажила новой жизнью. А Максим тем временем вырос. Он всегда был мальчиком сложным, с характером. А тут еще и переходный возраст. Хамит, ворует деньги, живет по неделям то у отца, то у матери, то здесь, в Кратове. Манипулирует всеми. Потому что у всех чувство вины. В общем, перекати-поле.

Родителям он не нужен. Беспокоится о нем только Муся, всем остальным наплевать, у всех своя жизнь. А парню почти восемнадцать. В общем, Муське моей достается. Ну а теперь и мы свалились на ее рыжую голову. Но, думаю, ей с нами будет повеселее! – Софья помолчала. – Я говорила тебе – у всех своя судьба. У меня, у Муси. У твоего несчастного отца. У твоей бедной матери.

Аля вздрогнула.

– А где Муся? Еще спит?

– Пусть спит. Мы с ней по три рюмочки коньячку дернули, вот она и сломалась.

Аля кивнула, и в этот момент дверь в комнату распахнулась, стукнувшись о косяк. Аля и Софья вздрогнули и повернулись.

На пороге стоял высокий, по-юношески худощавый, плечистый парень. Темные длинные вьющиеся волосы откинуты назад. Прямой нос и сжатые губы, глубокая ямочка на подбородке. И глаза – большие, ярко-синие, невозможно синие, под густыми черными ресницами. Держа руки в карманах голубоватых джинсов и чуть покачиваясь с пятки на носок, он с удивлением разглядывал незваных гостей.

– Здравствуй, Максим! Не узнаешь? – спросила Софья.

Ответа Аля уже не слышала. Она ничего бы сейчас не услышала – ни раскатов грома, ни самую громкую музыку, ни самый отчаянный крик, ни даже взрывов. Никого красивее она в жизни не видела. Какое-то видение, ей-богу.

Парень с невыносимыми синими глазами внимательно и пристально оглядел их с Софьей.

– Где Муся? – коротко осведомился он и, заметив пустую бутылку коньяка на столе, недобро ухмыльнулся: – А-а-а-а, ну все понятно. Дрыхнет.

– Спит, – подтвердила смущенная Софья. – Тебя, между прочим, ждала.

Парень подошел к холодильнику, вынул кастрюлю с остатками бульона, плюхнул ее на стол и рукой вытащил кусок курицы. С куриной ноги капал холодный и жирный бульон, капли падали на стол и на пол, но юноша не обращал на это внимания. Впрочем, как и на Софью и Алю. Уставившись в окно, он мрачно жевал. Покончив с курицей, вытер руки о кухонное полотенце и молча вышел из кухни.

Софья и Аля так же молча проводили его взглядами – Аля растерянным, а Софья расстроенным и очень печальным.

Аля с ужасом посмотрела на стол и пол, на полупустую кастрюлю и перевела на Софью беспомощный взгляд.

Софья громко вздохнула, пожала плечом и развела руками – ну что, убирай.

– Бульон прокипятить? – прошелестела Аля.

– Прокипяти, – буркнула она уже из коридора, хлопнув дверью своей комнаты.

Аля вздрогнула, посмотрела на кастрюлю.

– Да, прокипятить, – прошептала она. – Обязательно прокипятить, иначе прокиснет.

Она прибралась, вымыла стол и пол, прокипятила остатки супа и пошла наверх. У двери его комнаты замерла, затаив дыхание.

Тихо. Абсолютная тишина. Наверное, уснул.

На цыпочках зашла к себе, тихонько притворив дверь, и, бросившись на кровать, закрыла глаза. На ее лице блуждала странная, дурацкая и загадочная улыбка.