Пашка представил, как приходит в Дом малютки – или куда сдают младенцев, которые никому не нужны, – просит образец слюны, например (он видел в кино, это так делают), потом оказывается, что девочка к нему отношения не имеет, и он спокойно о ней забывает. Нет, это невозможно! Никуда он не пойдет! Нет девочки никакой! Нет и не было! И он, в конце концов, мог и не пойти в этот проклятый ресторан! Не встретить эту змею Женьку и ничего не узнать!
Пашка не был киношным героем. Он испугался – ответственности, перемен в жизни. Он хотел жить как живется. Как все – работать, учиться, ездить с друзьями на шашлыки, влюбляться в девушек.
На одной такой девушке он и женился. Лиза была милая, скромная, работала массажисткой в том же фитнес-центре, где Пашка. Ему вроде бы повезло – первый раз в жизни. Лиза не пыталась загнать его под каблук, не вела себя как принцесса, не капризничала. И очень его любила. И Пашка ее тоже любил. Им было как-то спокойно вдвоем. А потом и втроем – Лиза родила дочь Дашу, и Пашка стал самым заботливым в мире отцом. После работы бежал домой, чтобы искупать дочь и подержать ее, сонную, за ручку, дожидаясь, когда она заснет. И тихие вечера с женой на их небольшой, уютной кухне ему, похоже, стали нравиться гораздо больше шумных посиделок с друзьями. Хотя Лиза его легко отпускала – она ему доверяла и даже в мыслях не держала, что Паша может загулять. «Ангел, просто ангел», – с восторгом, боясь сглазить, говорила о невестке Валентина Михайловна.
И здесь бы я могла поставить точку. Счастливый финал – герой вознагражден за мытарства, хорошие люди живут вместе в покое и согласии, растят прелестную дочурку. Что еще для счастья надо? А вот надо – чистую совесть. А она у Пашки как раз таки чистой и не была. Глядя на Дашу, он все время думал о той девочке, которая живет в детдоме, одинокая и брошенная. Вдруг ее обижают? А если она болеет? А вдруг ее удочерили, и приемные родители день и ночь попрекают ее куском хлеба? Он покупал Даше игрушки – и думал о той, другой, сиротке. Покупал любимые Дашуткины пирожные – и опять думал о несчастной своей дочери, которую бросил, которая живет в казенном доме и которую никто не балует пирожными и конфетами. Эти мысли его посещали все чаще, и отделаться от них нельзя было никакими силами. В такие моменты Пашка мрачнел, делался немногословным, мог даже грубо ответить. Лиза и Даша испуганно замолкали, он потом просил у своих девчонок прощения и мучился еще сильнее – кругом, ну кругом виноват!
В конце концов терпеть стало невмоготу. И он опять пришел к Сереге. Естественно, с бутылкой. И выложил все как на духу: жить так больше не могу, давай найдем эту девочку, плевать на экспертизу, отец я или нет – удочерю ее, и все! Можно будет спокойно жить!
Серега не терял способность трезво рассуждать даже после изрядного количества алкоголя.
– Вот тут-то, брат, у тебя спокойная жизнь закончится. Навсегда. Во-первых, ты уж извини, но давай начистоту: от осины апельсины не родятся. Ритка твоя была стервой, так что вряд ли ее дочь ангел. Да точно ли ты папаша – мы не знаем. Может, твоя курва ее от какого-нибудь жлоба родила? А расхлебывать – тебе! И потом – в детдоме, как ни крути – какое там воспитание? Вот приведешь ты ее домой. Как Лизка твоя к этому отнесется – неизвестно.
– Лиза добрая, детей любит. Что ж она, ребенка на улицу выставит?
– Ну допустим, не выставит. А Даша? Она ж привыкла, что вокруг нее мир вертится. Вы с Лизкой, твоя мать, Лизкины родители – все ее любят, холят, лелеют, принцессой называют. А ты ей – опаньки! – сестричку приведешь. С которой и вашей любовью надо делиться, и игрушками. Дети в этом возрасте знаешь какие эгоисты! Вон мой пацан – мелкий еще совсем, а попробуй кто его игрушку возьми – в рев и сразу кусаться!
Пашка с тоской понимал, что Серега прав:
– Да все ты правильно говоришь! Только не могу я!
– Ладно, давай ее для начала разыщем. Говори телефон своей этой, как ее… Женьки!
Разыскать Женьку так быстро не удалось – она по примеру подруги вышла замуж за иностранца и уехала жить за границу. У Пашки оставался один выход – позвонить бывшей теще, Риткиной матери. Та Пашку никогда не любила, считала, что он ее дочери не пара. После развода Пашка с тещей ни разу не общался.
Когда он позвонил и представился, она ответила холодно и враждебно:
– Что вам от меня надо? Мне некогда с вами разговаривать.
Но Пашку было не остановить.
– Я знаю, что Рита родила дочь и оставила в роддоме. Скажите мне номер этого роддома. И может, вы знаете, где сейчас девочка? Может, навещали ее? Вы же ей бабушка все-таки!
Выпалив все это, Пашка почувствовал, что сдулся, словно шар, из которого выпустили воздух. В висках стучало, во рту пересохло, руки дрожали.
– Ты пьяный, что ли? – Теща перешла на ты. – Какая дочь? Какой роддом? У Риты сын, его отец – ее муж, они живут в Италии, а других детей у нее нет. И не звони мне больше! Лучше пить прекращай! – Ритина мать почему-то всегда считала бывшего зятя чуть ли не алкоголиком.
После этого разговора Пашка впал в настоящую депрессию – опять залег на диван, опять не ел, не пил, не разговаривал. А Серега, пока его приятель обдумывал самые черные мысли, разыскал через «Одноклассников» Женьку, которая ему призналась, что тогда, в ресторане, она Пашку разыграла.
«Да ты понимаешь, что сделала! – Серега яростно лупил по клавиатуре, не попадая в нужные буквы. – Он же чуть руки на себя не наложил! Да что ж вы с Риткой твоей за стервы такие!»
«Ну не наложил же! – ответила Женька. Дальше стояла строка смайликов. – Я уж и думать про это забыла. Кто ж знал, что он такой чувствительный! Правильно Ритуля говорила – тряпка, а не мужик!»
«Сами вы с твоей Ритулей…» – дальше Серега перешел на отнюдь не литературную лексику.
Узнав правду, Пашка облегчения не испытал. Он почувствовал себя обманутым: ведь он почти привык к мысли, что у него не одна, а две дочери, строил планы, как будет с ними кататься на лыжах, как они всей семьей поедут в отпуск. Как он будет их баловать, покупать игрушки.
И он рассказал обо всем Лизе. Лиза правда оказалась ангелом. Она призналась, что давно думала о том, чтобы взять ребенка из детдома. Потому что Дашка не должна расти одна и еще потому, что изменить к лучшему чью-то жизнь – это очень правильно…
Через несколько лет первого сентября Пашка, гордый, растроганный до слез, стоял на линейке, а рядом с ним – Дашутка и Олечка. Его дочери. Многие говорят, что девочки похожи, как близнецы. И Пашке самому иногда так кажется.
Совет второй
Дозируй помощь со стороны
Меня всегда удивляет, что молодые люди, когда решают обзавестись детьми, рассчитывают на помощь собственных родителей – материальную и физическую. Ну с материальной все ясно – в нашей стране детей принято содержать до их пенсии. Здесь каждый решает сам, как поступать. Конечно, ничего плохого здесь нет – почему бы не поддержать детей, если у вас есть такая возможность? Но когда я слышу истории, как, к примеру, тридцати- и даже сорокалетние «деточки» живут за счет родителей, то всегда вспоминаю восточную мудрость: если отец работал, а сын бездельничает, то внук будет просить милостыню.
Помню прекрасно себя – никогда мне и в голову не приходило скинуть сына на руки бабушкам, няням, воспитателям в садике, чтобы самой наслаждаться жизнью. Конечно, иногда молодым родителям надо выбираться куда-то вдвоем, без ребенка – во-первых, чтобы не потерять романтики в отношениях, во-вторых, чтобы просто не сойти с ума от бесконечных проблем. Да и бабушкам и дедушкам – теперь-то я это знаю по себе – в удовольствие поиграть, погулять с внуками, сходить с ними в парк, в кино, в цирк, или даже прихватить их на пару недель в отпуск? Молодость вспомнить, когда вот так же ездили с их родителями, да и детям помочь. Но отказаться от себя, от своей жизни – здесь может быть только добровольное согласие. Приставать к теще или свекрови буквально с ножом к горлу, требуя, чтобы она бросила работу и стала «профессиональной бабушкой», – я считаю, это неправильно. Помните замечательный фильм «По семейным обстоятельствам», где дочь, которую играет Марина Дюжева, требует от матери (прекрасная роль Галины Польских), чтобы та ушла с работы и в качестве аргумента восклицает: «Ведь она же твоя внучка!» На что мать жестко парирует: «Прежде всего она твоя дочка!» И кстати, отдавая ребенка на воспитание теще или свекрови, вы рискуете получить «на выходе» совсем не того человека, с которым сможете дружить, с которым вы понимаете друг друга с полуслова. Это няне, человеку, в общем, временному, которому вы платите, на минуточку, деньги, можно мягко, но настойчиво сказать: «У нас так не принято» или «Делайте так и не делайте этак». С бабушкой такие номера не пройдут – она привыкла воспитывать вас, так что вашего ребенка тоже рассматривает как собственного, которого можно лепить «по образу и подобию». История Маши, дочери моих друзей, – тому доказательство. Имена я на всякий случай изменила.
Маша росла единственным избалованным ребенком в окружении взрослых, каждый из которых готов был в любой момент сорваться, чтобы исполнить каприз принцессы. Марусечка захотела немецкую куклу, как у подружки по садику? Мама, моя подруга Наташа, немедленно через знакомую спекулянтку втридорога эту куклу достала (дело было на излете эпохи застоя, когда не то что кукол – иногда и куска мяса было не купить). Дедушка, кряхтя и постанывая, рискуя слечь с радикулитом, катал деточку на спине, потому что их высочество соизволили захотеть поиграть в лошадку. Ну и разумеется, каждое лето – море (ребенку нужен целебный южный воздух), лучшие врачи, потом престижная школа, самые дорогие репетиторы, и – вожделенный филфак МГУ. Вскоре Маруся познакомилась с будущим мужем Володей, тоже студентом, не то второкурсником, не то третьекурсником технического вуза. Словом, таким же, как она, юнцом. Что и говорить, перспектива брака на втором курсе ни родителей, ни бабушек-дедушек не порадовала. Но слово Маши было в семье законом, да и остановить ее всегда было невозможно. Ни аргументы, ни уговоры не действовали. Каким чудом Володя уговорил своих родителей на эту «авантюру», как назвала бракосочетание сына Машина свекровь, для меня, да и для всех было загадкой. Но факт есть факт – Маша и Володя поженились и стали жить в отдельной кооперативной квартире, заблаговременно купленной дедушкой и бабушкой для любимой внучки. На дворе были 90-е, время лютое, с деньгами, продуктами было не очень. Но Маша была выше прозы жизни. Это, впрочем, было несложно – ее мать несколько раз в неделю проведывала молодых с сумками, набитыми продуктами, баночками, судочками и кастрюльками. Виктор, Машин папа, нет-нет, да совал дочери купюру – «на шпильки и глупости». Жизнь, одним словом, у молодоженов была отличная, и впереди было еще несколько беззаботных студенческих лет. Они любили шумные компании, поездки к друзьям на дачу и так далее. И тут – гром среди ясного неба. Маша узнала, что беременна. Как горько шутил Виктор, Маруся узнала, что любовь – не встречи на скамейке, от поцелуев бывают дети. Конечно, она совсем не хотела, да и не была готова стать матерью. То есть теоретически она была не против, но позже.
Что думал по этому поводу юный супруг Володя, неизвестно, потому что он всегда думал так, как Маша. В его семье было принято слушать мать – Машина свекровь Эвелина Павловна была женщиной строгой и властной. Но при этом умной. Знала, когда кнут сменить на пряник. Ее супруг жену уважал, слегка побаивался и готов был каждому встречному рассказывать, какая у него Элечка умница, какая замечательная хозяйка и прекрасная мать. Мать Эвелина Павловна была и вправду хорошая. Володя всегда чувствовал ее поддержку, порой весьма навязчивую, но его это никогда не смущало. «Мама лучше знает, что тебе надо» – эту фразу Эвелина Павловна сделала рефреном своих отношений с сыном. А он и не протестовал. Так удобнее. Знаете, многие мужчины говорят, что служить в армии им нравилось, потому что не надо думать – знай себе исполняй то, что за тебя решили другие. Вот и Володины отношения с матерью чем-то напоминали армию: упал, отжался, мама знает лучше…
Маруська наша Эвелине Павловне решительно не нравилась: вертихвостка, к тому же больно много о себе понимает. К тому же она отдавала себе отчет в том, что с появлением Маши ее годами выстраиваемые отношения с сыном станут совсем другими – Володечка переползет из-под ее каблука под Машин. Маша вряд ли станет играть по ее правилам. «Мама знает, как лучше» – с насмешливой, своенравной Машкой такой фокус не пройдет.
Девочка, которую назвали Настей в честь Машиной бабушки, всего пару месяцев не дожившей до рождения правнучки, была беспокойной, болезненной. Ей были нужны врачи, массаж, усиленное питание, особые смеси. Словом, все то, что в начале девяностых найти было немыслимо. На прилавках стояли в ряд банки с солеными зелеными помидорами и бычками в томате. Наташа с Виктором особо помочь детям не могли – НИИ, где они работали много лет, развалился, директор сдал огромные площади в аренду, а люди оказались на улице. Те, что помоложе и пошустрее, стали челноками или пошли работать в первые кооперативы. А Наташа и Виктор растерялись: ездить в Польшу и Турцию за шмотками вроде не по возрасту, стоять за прилавком – тем более. Наташа пыталась давать уроки математики и физики недорослям, но это были копейки. А тут Виктора разбил инсульт: уж очень он страдал из-за неприкаянности, никчемности, очень болезненно реагировал на все, что происходило. Наташа не отходила от него днем и ночью, помогать Маше, как раньше, уже не могла.
И тогда Эвелина Павловна объявила, что ради «детей» готова поменять работу: уйти из общеобразовательной школы, где она преподавала домоводство, в коррекционный интернат – там и платят больше, и регулярные продуктовые заказы дают. И здесь Маруся совершила первую стратегическую ошибку. Ей бы вежливо, но твердо отказаться от «жертвы» – дескать, спасибо, дорогая Эвелина Павловна, очень ценим вашу самоотверженность, но мы уж как-нибудь сами. Но она была так растеряна, так напугана, что не справится одна с ребенком, что не сможет дальше учиться. Да что там – вся жизнь пойдет под откос!
Теперь Эвелина Павловна имела полное право по-хозяйски заявиться к ним в квартиру в любое время, открыв дверь собственным ключом, бесцеремонно заглянуть в кастрюли, попенять Маше, что она плохо ухаживает за ее сыном, не слушая возражений, сварить «детям» борщ – в соответствии с ГОСТом, не зря же она преподавала домоводство. Машка рассказывала, что все свои действия ее свекровь сопровождала комментариями, будто и не выходила из класса: «Закладываем в наш борщик зажарочку», «А теперь картошечку, форма нарезки – кубики со стороной шесть миллиметров», «О, наш борщик почти готов, для подачи нам понадобится сметанка». Маруся уверяла, что от всех этих уменьшительно-ласкательных суффиксов у нее пропадает молоко. Особенно ей было неприятно, когда свекровь так же по-хозяйски брала из кровати Настеньку и принималась инспектировать.
– Ну-ка посмотрим, как твои родители тебя запеленали, – говорила она, и Маше казалось, что Эвелина сейчас ей скажет: «Плохо запеленала! Садись, два, без матери завтра не являйся!»
– А сколько же раз твоя мама с тобой сегодня гуляла? – спрашивала свекровь у двухмесячной внучки, словно игнорируя стоящую рядом Машу. – Ленится твоя мама на улицу выходить, не до того ей, видно, – сварливо заключала Эвелина, поджимая губы. – Ну ничего, бабушка уже пришла, сейчас она порядок-то наведет.
Маша пробовала возражать:
– Эвелина Павловна, зачем вы так? Такое ощущение, что вы Насте мать, а я мачеха. Она уже скоро все понимать начнет, вы же ей внушаете, что я ее не люблю и не забочусь о ней!
Эвелина сначала отмалчивалась, но однажды, резко развернувшись, дала-таки отпор:
– А ты заботишься? – Лицо у нее стало красным, голос визгливым. Маша подумала, что плохо знала свекровь – ей бы на рынке картошкой торговать, а не в школе работать. – Заботишься? Да ты о себе заботишься, все думаешь, как бы сбежать хвостом крутить. С подружками часами трындишь, пока ребенок в мокрых пеленках надрывается! Лишний раз на воздух девочку не вывезешь, ждешь, когда Вова придет. А он, между прочим, учится и работает. Его не припахивать после работы надо, а супу налить и дать отдохнуть! И деньги, что он приносит, не на помады и мазилки всякие тратить, а на ребенка! И ты мне не указывай, что мне внучке говорить! Я на вас пашу, между прочим, ишачу с утра до вечера! Думаешь, легко мне с этими дебилами работать? Но не жалуюсь! И не сомневайся, не ради тебя я это делаю и даже не ради сына. А ради внучки! Твои же ни копейкой, ни куском хлеба не помогают! Мать-то твоя хоть бы раз в неделю приезжала с внучкой погулять! Так нет, нашла отмазку – муж у нее, видите ли, болен! А кто сейчас здоров? Нет, ты мне скажи! Я, что ли, здорова? Или муж мой? Да у меня давление под сто восемьдесят! А ничего, работаю!
Эвелина сама себя накручивала, голос у нее становился все громче и тоньше, и Маше, на которую в жизни не повышали голос, показалось, что свекровь сейчас разобьет удар. Ей сделалось по-настоящему страшно. И еще – очень обидно. Все, что говорила Эвелина Павловна, было несправедливо, особенно нападки на родителей. Виктор уже несколько месяцев не вставал, не говорил, только жалобно мычал и плакал. Наташа похудела, вымоталась. За ночь ей удавалось поспать от силы часов пять, и то не подряд. У нее рвалось сердце при мысли, что Маша одна с ребенком, что ей надо вернуться в институт, доучиться, получить диплом. Но с кем оставить Настеньку? Где взять денег на няню? Ответов на эти вопросы у нее не было, впору было самой заплакать. Она и плакала, но дочь старалась подбодрить.
А Маша обнаружила, что Эвелина приходит к ним все чаще, а уходит все реже. И когда приходит свекровь, она, Маша, становится лишней.
И тут ей бы повернуть ситуацию: решительно взять все в свои руки, забрать у свекрови ключ от квартиры, в конце концов! Но слаб человек! Маша рассудила, что, если Эвелина все равно приходит каждый день часа в три и уходит поздно вечером, а иногда и вовсе не уходит, остается ночевать в их однушке, значит, можно перевестись на вечерний и снова зажить развеселой студенческой жизнью.
Она даже стала себя ловить на том, что ждет прихода свекрови. Лишь в замке поворачивался ключ, она, схватив сумку, с низкого старта бросалась вон из квартиры. Подальше от Настиного крика, ненавистного быта, пеленок, распашонок и кашек. Сначала ей было стыдно, но потом она уговорила себя, что так всем лучше: бороться с Эвелиной бесполезно, она прочно оккупировала место в их квартире и заняла роль Настиного самого близкого человека. Разговаривать на эту тему с Володей Маша попробовала лишь раз и поняла, что муж ей не союзник. Он стал ее горячо убеждать, что «мама хочет только как лучше, она любит Настеньку, у мамы опыт и вообще…»
– Что «вообще»? – сорвалась тогда Маша. – Может, ты, как и твоя мамаша, считаешь, что я не люблю собственную дочь? Не желаю ей счастья? Думаешь, я не слышу, как она с тобой по вечерам шепчется на кухне? Не понимаю, что это она на меня бочки катит? Как был маменькиным сынком, так и остался! Мужик ты или где?! Мы с тобой уже и не спали целую вечность! До секса ли тут, когда мамаша рядом с нашей кроватью раскладушкой скрипит! И ты ведь ей не скажешь, что не надо у нас ночевать!
Володя растерялся от такого напора. Ему не хотелось ссор, он понимал, что ни за что не укажет на дверь собственной матери. К тому же его все устраивало: он приходил вечером, действительно очень уставший, а на столе дымился мамин «борщик», на стуле висела мамой же выглаженная рубашка (Машка считала, что гладить одежду – мещанство), Настя, в чистых ползунках и распашонках, умиротворенно сопела. Если Эвелина Павловна не оставалась ночевать, девочка почему-то никак не хотела засыпать, яростно сучила ножками и ручками, сбивала пеленки в мятый, неопрятный ком, кричала, иногда у нее даже поднималась температура. Она словно чувствовала, что Эвелины нет, а родителей, видно, за родных людей не держала. А что секса нет… Ну нет. А у кого он с маленьким-то ребенком есть? Володя готов был на все, в том числе на воздержание, лишь бы не пришлось портить отношения – в идеале, конечно, лучше бы сохранить мир и с матерью, и с женой. Но если выбирать… И он понял, что выберет маму.
Наташа в те редкие минуты, когда находила время позвонить, делилась со мной опасениями: дочь ведет себя легкомысленно.
– Представляешь, звоню вчера в одиннадцатом часу, а Эвелина сообщает, что Маши нет дома. И таким голосом противным добавляет: «А ее, Наталья Александровна, в такое время никогда не бывает». Я прямо себя как на родительском собрании почувствовала, ей-богу. С Машкой говорить бесполезно. Она на все отвечает, что учится, надо сдавать хвосты, которые накопились, пока она с Настенькой сидела. Но чувствую: завелся у нее кто-то. О Володе она ничего не рассказывает, как будто нет его.