Женский день

– От сумы и от тюрьмы, как говорится… – приторно-сочувственно вздохнула Тобольчина и снова заулыбалась, – народная пословица. Да и бог со всем этим! Главное – что все хорошо закончилось, верно?

Почему-то Женя кивнула. Послушно кивнула, словно завороженная. Вместо того, чтобы плюнуть в морду этой стерве и громко хлопнуть дверью. Она сидела на стуле, словно приклеенная. Не было сил встать. Не было сил ответить. Просто не было ни на что сил…

– Евгения, дорогая, – снова запела Тобольчина, – а ваша дочка… Точнее – старшая дочка. Вы как-то обмолвились, что девочка проблемная. Особенно по сравнению с младшей. Вы говорили, что ваша младшая дочь – ну просто ангел. А вот другая… В смысле – старшая. Они совершенно разные, ваши девочки. Я долго рассматривала их фото – и вправду совсем разные! Младшая похожа на вас. А вот старшая – Мария, кажется, – на вас непохожа. И на вашего мужа тоже. И с сестрой они абсолютно разные! Кстати, а как они между собой? В смысле – девочки, сестры? Тоже воюют? Или сейчас все устаканилось? Наладилось со временем?

– Господи, какая чушь! – пролепетала Женя. – Какая несусветная и кошмарная чушь! Откуда у вас такие бредовые сведения?

– Из вашего интервью, – с удовольствием уточнила Тобольчина.

– Бред, – повторила Женя, – у моих дочерей все в порядке. Они – близкие люди, подруги. И моя старшая дочь, Маруся, она давно уже… повзрослела. Удивляюсь, где вы такое… нарыли? Может быть, я не самая лучшая мать и у меня куча промахов в воспитании моих дочерей, но… Главное в своей жизни я сделала правильно!

– Ошибка? – словно обрадовалась Тобольчина. – Ну слава богу! – с облегчением выдохнула она. Кашлянула, глотнула воды и попыталась растянуть губы в улыбку.

– Ну вы уж не занижайте так свою самооценку! – попросила Тобольчина. – Быть женой, матерью и вдобавок писателем – уже о-го-го! Не скромничайте, дорогая Евгения!

– Я… – кашлянула в волнении Женя, – я и не скромничаю. Я говорю правду.

– Ну и славно, – выдохнула Тобольчина. – Дети есть дети. У каждого свой характер. И переходный возраст. Пубертат – как принято говорить ныне. У всех по-своему сложный. Но проходит и он.

Женя увидела, как тревожно смотрит на нее Вероника – и удивленно, с интересом, неожиданно вернувшаяся Ольшанская.

Тобольчина покрутила головой, разминая шею, и несколько раз сжала и разжала пальцы рук. Потом на минуту прикрыла глаза и замерла, словно зверь перед прыжком.

Женя сидела такая опустошенная, словно из нее вытряхнули все внутренности. Ей казалось, что если бы сейчас сказали – все, стоп, снято, – у нее бы совсем не было сил подняться и выйти из студии. К тому же начала болеть голова. Сковало затылок, и загудели виски. Верный признак того, что скоро, вот-вот начнется мигрень. А эта история долгая. Дня на четыре – в лучшем случае. Полный покой, зашторенные окна, два одеяла – озноб. И никаких праздников! Отменяются праздники. Точнее, их отменили. Марина Тобольчина отменила. Одним махом и тремя предложениями. Талантливо, что говорить. Не каждый способен. Что б ей… Всю жизнь она боялась ЭТОГО вопроса. Всю жизнь! Всю жизнь, каждую минуту она понимала, что ВСЕ ЭТО может однажды… выскочить. Как убийца из-за угла. И все, что она так долго, тщательно и, скорее всего, неумело строила, рухнет в секунду. Как домик Наф-Нафа. Вспомнила – было такое! В самом начале, когда она была совсем неопытной дурочкой. Лепила, что попало. Тогда в сердцах обмолвилась про Маруську – та и вправду тогда хорошо доставала!

Тобольчина глянула в подводку, пробежала глазами, одернула пиджак и крикнула:

– Я готова. Поехали!

– Вероника Юрьевна, – мягко улыбнулась Тобольчина, – ну, а теперь о вас. Какая интересная и, простите, непростая судьба! Девочка из глухого уральского городка. Точнее, поселка. С ранних лет в интернате. В пятом классе победительница трех областных олимпиад. Серебряная медаль. Поступление в медицинский институт. И дальше – сплошная сказка, просто история для сериала – общежитие, полуголодное существование, обноски. Шесть коек в ряд и отсутствие элементарных удобств. И вдруг… Брак с москвичом, прекрасная, профессорская семья, огромная квартира в сталинском доме. Сказка? Так не бывает? Золушка, честная, умная, трудолюбивая, получает все. Но! Останавливаться она не собирается – хотя, можно было бы, наконец, расслабиться. Она защищает диссертацию, делает карьеру, непостижимую, невероятную, блистательную. И к тому же рожает прекрасного сына. Воистину чудесная сказка! Никто не поверит. А ведь это все – чистая правда. Да, Вероника? Что это – награда за тяжелое детство? Плата за трудолюбие? Просто удача? Или высшая справедливость? В которую мы совсем перестали верить?

Вероника Стрекалова пожала плечами и тихо сказала:

– Не знаю. Просто… так получилось. Я… ничего для этого не делала. То есть… Делала, конечно. В смысле – старалась. В смысле – трудилась, – совсем растерялась и запуталась она. – А про мужа… Просто… мы встретились и полюбили. Наверное, так.

– Да не наверное, а наверняка! – продолжала напирать Тобольчина. – И слава богу, что все сложилось именно так и звезды совпали. Как говорится, судьба! Но – ваша скромность, Вероника, все же излишня. Своими заслугами и достижениями нужно гордиться. А вы их стесняетесь!

Стрекалова чуть порозовела и даже слегка улыбнулась. Словно расслабилась после сдачи самого трудного в жизни экзамена. Казалось, что экзекуция подошла к концу, но тут Тобольчина чуть подалась вперед и, уставившись на Веронику своим немигающим взглядом, вдруг спросила:

– А почему вы попали в детдом, Вероника Юрьевна? Как так случилось?

Стрекалова сжалась, съежилась, опять побледнела как простыня, губы у нее задрожали.

– Так получилось, – еле слышно пробормотала она.

– Получилось? – неподдельно удивилась Тобольчина. – А как получилось? Вас сдали туда ваши родители, Вероника Юрьевна?

В студии повисла тишина – такая, что было слышно, как муха трепещет крыльями.

Стрекалова не поднимала глаз. Женя почувствовала, как по спине льется холодный и липкий пот. Ей захотелось встать, сорвать микрофон и броситься бегом из студии. Но… она почему-то не могла встать, словно приклеилась к стулу. Стало так душно, что пот уже выступил на лбу и подбородке. Она вытерла его ладонью и почувствовала, как горит лицо.

– Мама, – вдруг сказала Стрекалова, – мама… очень болела.

– А отец, бабушка, другая родня? – тут же подхватила Тобольчина. – Неужели не нашлось никого, чтобы забрать к себе талантливого и красивого ребенка? Наконец, соседи? А что, кстати, случилось с вашим отцом? Он погиб, кажется? Совсем в молодом возрасте? Что с ним случилось?

– Он, – еле слышно, одними губами проговорила Вероника, словно в забытьи, – он замерз. На охоте. Просто заблудился и просто замерз. Такое бывает.

– Господибожемой! – покачала головой Тобольчина. – Какой это ужас! А мама? Тогда она и заболела? Ну, после этого ужасного события? И, кстати, вы уж меня извините – ЧЕМ она заболела? Чем таким она заболела, что отдала свою дочь в детский приют?

Стрекалова молчала. Молчала, уставившись на свои руки. Совсем, кстати, детские – без маникюра, с коротко остриженными ногтями. «Медицинские» руки.

– Я понимаю! – воскликнула Тобольчина. – Простите меня, Вероника Юрьевна! Есть вещи, о которых невозможно говорить даже по прошествии времени. Есть боль, которая не утихает никогда, – продолжала разливаться соловьем Тобольчина.

– А ваша мама? Она жива? – вдруг спросила она и снова уставилась на Веронику немигающим взглядом.

– Она… умерла, – почти беззвучно ответила та.

– Послушайте, – не выдержала Женя, – не кажется ли вам, что достаточно? Что надо остановиться?

– Стоп! – резкий крик заставил присутствующих вздрогнуть.

Тобольчина дернулась и посмотрела на Женю. Вдруг она обворожительно, как ни в чем не бывало, широко улыбнулась и сказала:

– Евгения Владимировна! Что ж вы так? Близко к сердцу?

– Травматично, – бросила Женя, – вам не кажется, что чересчур травматично? Зачем задавать ТАКИЕ вопросы? Или для вас это, простите, норма? К тому же праздничная программа! Не так ли? Вы обещали сплошной позитив!

– Норма для нас – это правда! – жестко ответила Тобольчина и резко встала. – Все! Перекур. На полчаса. И – не меньше!

И чеканным шагом вышла из студии.

Женя встала и подошла к застывшей Стрекаловой.

– Вероника, – сказала она и погладила ту по плечу, – ну, вы же знаете! Телевидение! Все они… без тормозов и морали. А мы с вами сами виноваты – нечего было подписываться! – она улыбнулась. – Или надо было смотаться тогда, перед этим… А не успели!

Вероника кивнула, не поднимая глаз.

– А пойдемте пить кофе? – предложила Женя, – в кафешке на первом этаже отличный капучино! И съедим что-нибудь. Калорийное и запретное. Какой-нибудь ужасный, жирный торт со сливками – как вариант? Прямые углеводы для восстановления сил!

Вероника кивнула и медленно встала со стула.

– А может быть, все же домой? Очень хочется отсюда удрать!

– Домой, разумеется! После торта – сразу домой. Ну не возвращаться же нам в этот вертеп?

Вероника кивнула, обрадовалась и даже слабо улыбнулась.

Когда они выходили из студии, им вслед раздался визгливый, полный ужаса, крик: