И шарик вернется…

– Ну, я же говорил – сколиоз, – удовлетворенно отметил массажист.

Ночью Зое снился странный сон – массажист, учитель физкультуры Геннадий Романович и сосед по подъезду Мишка, грузчик из соседнего магазина, громко спорили, кто будет первым делать Зое массаж. Кинули монетку. Выиграл Мишка. Зоя расстроилась и заплакала. Бабушка включила свет и тревожно позвала:

– Зоя, что с тобой?

Зоя открыла глаза и сказала, что ей приснился кошмар.

– Очень плотно ужинаешь, – строго заключила бабуля, – с завтрашнего дня на ночь никакого мяса, никаких котлет. Только винегрет, тертая морковь и творог. – Она выключила свет и через минуту захрапела.

Зоя долго лежала с открытыми глазами и смотрела на темный потолок. На улице горел фонарь, и на потолке, словно водоросли, плавно качались тени деревьев. Ей было страшно и почему-то очень стыдно. В эти минуты она презирала и ненавидела себя. На массаж она решила больше не ходить.

И вообще – скорее бы закончилось это дурацкое лето!

Шура

Шура тоже мечтала, чтобы лето закончилось. Скорее в школу! Еще, правда, была мысль съездить в деревню к тетке Рае, хотя бы на неделю, прийти в себя от всего этого ужаса. Тетка была двоюродной сестрой матери. В деревне у нее был крепкий дом и большое хозяйство. Надо только забрать у матери алименты: тетка Рая любила подарки. А с матерью ничего не будет – как пила, так и будет пить. Все одно. Отцу Шура больше решила не звонить. Алименты – восемнадцать рублей – он высылал по почте. Мать эти деньги пропивала за несколько дней. Однажды мать уличила подружку и собутыльницу Тоню в краже. Та, уверенная, что хозяйка спит, шуровала по шкафам. На полу стояла большая дерматиновая сумка. Протрезвевшая мать вытряхнула содержимое сумки на пол: норковую шапку, песцовый воротник, шелковую скатерть и набор мельхиоровых ложек. Мать вцепилась Тоньке в волосы. Здоровая деревенская баба толкнула мать, и та упала на пол, ударившись головой об угол стола. Тонька деловито уложила выкинутое на пол обратно в сумку и, плюнув в сторону матери, гордо удалилась, сильно хлопнув входной дверью. С потолка посыпалась штукатурка, и в коридоре упала вешалка.

Когда Шура пришла домой, мать лежала на полу и стонала. На волосах у нее была запекшаяся кровь. Шура оттащила ее на диван и вызвала «Скорую». Приехала хмурая, мужеподобная врачиха. Повела носом:

– Пьющая?

Шура кивнула.

– Надо в больницу, – сказала врачиха. – Вдруг сотрясение? – И, глядя на Шуру, вздохнула: – Бедная ты девочка.

Мать увезли в больницу. Шура даже не поняла, сколько времени она в оцепенении просидела на диване – час или два. Придя в себя, начала уборку – содрала с кроватей грязное белье, собрала пустые бутылки, помыла посуду, полы, выгребла из холодильника засохший сыр и колбасу. Сварила матери в больницу бульон и кисель. Поздно ночью легла спать. Какая деревня? Какой отдых? Смешно, ей-богу!

Последние каникулы

Лето неумолимо подходило к концу. Пролетело, как всегда, только глазом успели моргнуть. Июнь и июль Таня проболталась в новом районе. Ходила с Женечкой в рощу, в кино. В старый двор ехать не было никакого смысла – ни Верки, ни Ляльки в Москве не было. Один раз приехал Вовка Гурьянов. Как нашел Таню – непонятно. Погуляли, потрепались, хотя, общих тем для разговоров было, конечно, немного. Сели на лавочку. Вовка попытался Таню приобнять, но она скинула его руку и попросила больше не приезжать. Мама, конечно, Таню пожалела – последнее лето перед экзаменами – выпускными и вступительными. Что девочке в городе все лето болтаться? Договорилась с подругой тетей Любой, у которой была прекрасная дача в Валентиновке, и отвезла туда Таню в начале августа. В Валентиновке было замечательно. У тети-Любиного сына Борьки, Таниного ровесника, имелась компания – человек пятнадцать. Всей этой «хиврой» ездили на велосипедах на речку, ходили в лес, а вечерами устраивали костер на поляне или, если шел дождь, собирались у кого-нибудь на веранде и играли в кинга. У Тани закрутился роман с Митей Колосовым – он в компашке был старше всех, учился на втором курсе медицинского. Рассказывал смешные докторские байки и ужасы про анатомичку. Таня с Митей старались уединиться – потихоньку сбегали с общественных мероприятий. Целовались до одури и все никак не могли расстаться – часами стояли у тети-Любиной калитки. Тетя Люба нервничала и звала Таню домой. А домой совсем не хотелось. Ночью Таня плакала – от разлуки с Митей, оттого, что придется идти в новую школу. И телефон в новой квартире поставят не скоро – даже не поболтаешь с Лялькой и Веркой. Одним словом, грустно.

Верка приехала в Москву – загорелая до неприличия. «Просто мулатка», – смеялся Гарри. «Печорин» ни разу не позвонил. Ну и черт с ним – не больно-то и надо. Верка совсем не горевала. Ждала с нетерпением Ляльку – соскучилась. Надо же все обсудить! Столько событий! И еще – съездить к Тане. Как грустно, что любимая подружка переехала. Какая была троица! Ведь никогда не ссорились, понимали друг друга с полуслова, и никакой ревности, сплетен и интриг. Разве такое часто бывает в девчачьей дружбе?

Лялька приехала на неделю позже. Молчаливая и загадочная. Верка удивилась – на Ляльку это было совсем не похоже. Вскоре стало понятно, в чем дело. Лялька рассказала Верке, что влюбилась в отцовского друга Гришу. Да нет, конечно же, ничего не было. Даже не целовались. Гриша взрослый и умный мужик. Но Ляльке показалось, что он смотрит на нее с интересом. Даже однажды вздохнул и грустно сказал:

– Эх, где мои семнадцать лет! – И, шутя, попросил: – Подрастай, девочка, поскорее.

Лялька стала красная, как помидор, а отец пригрозил Грише, не стесняясь ее:

– Ну ты и старый мудак! Только попробуй!

Все переглянулись и рассмеялись. Только Поля тревожно посмотрела на Ляльку и вздохнула. Знала, что Гриша за фрукт.

На вокзале, уже совсем не стесняясь Ляльки, рыжая Алла повисла на отце, целовала и гладила его по лицу. Лялька взяла свой рюкзак и пошла вперед. Рыжая Алла ей по-прежнему совершенно не нравилась. Она рассказала об этом Верке, а та тяжело вздохнула и опустила глаза.

– А у меня совсем труба, – сказала она. И поведала подруге о беременной Зине. Лялька охнула и по-бабьи закрыла рот рукой.

Зина ходила по двору с метлой, тяжело переваливаясь, как утка. Живот у нее был уже довольно внушительный. При встрече с ней Верка опускала глаза и пыталась обойти ее стороной. Однажды столкнулись в булочной – нос к носу. Глаза у Зины были как у больной коровы. Верка выскочила из булочной и почему-то побежала.

Светик приехала из Болгарии. В коридоре на вешалке висела новая дубленка – светло-бежевая, с нежной цигейкой по воротнику и рукавам. Убирать ее в шкаф Светик не велела – проходила мимо и щупала замшу и нежный мех. Она тосковала по Янеку, смотрела на его фотографию и плакала. Бегала на почту и ждала его писем. Писем не было. А через три недели Светик поняла, что беременна. Девочкой она была образованной и понятливой. Такие вот дела.

Зоя была счастлива – пытка кончилась, они с бабулей вернулись в Москву. Отдохнувшая и посвежевшая, бабуля села за очередные воспоминания. Однажды Зоя услышала, как папа тихо пошутил, назвав бабулины мемуары «Я в жизни Крупской» и «Мой вклад в развитие мировой революции». Мама приглушенно засмеялась. Зоя сильно удивилась – бабулин авторитет был слегка подорван. И еще это означало, что к бабулиной деятельности родители, оказывается, относятся весьма снисходительно и с юмором. Это было открытием.

Шура ездила в больницу к матери каждый день, возила бульон и кисель. Мать почти ничего не ела – так, пару ложек. Была она в каком-то забытьи, полусне. Рук не поднимала – Шура кормила ее из поильника. Угол материного рта был открыт и перекошен. Врач сказал, что это инсульт. Мать не разговаривала – только тихо мычала. Лежала с закрытыми глазами, и по лицу текли слезы. Шура держала ее за руку и плакала. Врачиха объяснила Шуре, что мать вряд ли поднимется. А если такое чудо случится, то точно не скоро. Нужен уход.

– Тебе же в школу надо, – вздохнула врачиха. – Кто-нибудь есть из подруг, родни?

– Какие подруги? – усмехнулась Шура, вспомнив Тоньку. – А из родни… – Она задумалась. – Есть у матери двоюродная сестра в деревне, но у нее дом, хозяйство. Вряд ли она согласится приехать.

– А ты узнай, – предложила врачиха. – Напиши ей. – И, погладив Шуру по голове, проговорила: – Тяжелая у тебя судьба, девочка. Впрочем, у каждого она своя. Все испивают свою чашу. – Она махнула рукой и быстро пошла вниз по лестнице.

А Шура растерянно смотрела ей вслед и совсем не понимала, что делать, как жить дальше.

Таня

Первого сентября Таня пошла в новую школу. В классе ее разглядывали с интересом: что за штучка? Ей же не нравились ни одноклассники, ни учителя, ни сама школа: длинные коридоры, блестящий линолеум, огромные окна и пустырь под окном казались холодными и бездушными. Весь день она проплакала, а назавтра, сбежав с двух уроков, наврав что-то про врача и поликлинику, поехала в старую школу. Влетела в класс к концу последнего урока. Шла литература. Все повскакали со своих мест и бросились к ней. Русичка Елена Осиповна всплеснула руками:

– Танюша!

Таня подошла к ней и обняла за круглые, толстые плечи. Урок, конечно, прервался. Все галдели и перекрикивали друг друга. Верка разревелась, Лялька хлюпала носом.

– Возвращайся! – сказал Ванька Киселев. – Нам тоже без тебя не фонтан.

Таня покачала головой – родители не разрешат, ведь ехать через весь город.

Прозвенел звонок. Все высыпали в коридор. Таня пошла в учительскую – повидаться с учителями. Потом сидели в буфете и пили чай с пончиками, смеялись, перебивали друг друга.

Она подумала, что это и есть ее родной дом и родные люди. И еще подумала, что к новой школе она ни за что не привыкнет. Ни за что. Да просто потому, что у нее нет на это ни малейшего желания.

К концу первой четверти Таня попала в разряд самых заядлых троечников. Даже по любимым предметам. Учиться ей было совсем неинтересно. Женечка пошла в новый сад. Утром выходили вместе, Таня крепко держала сестру за руку.

Теперь в доме часто, почти каждые выходные, собирались гости. Мама гордилась новой квартирой и красивым ремонтом. Бабушка пекла свой знаменитый «Наполеон» с клюквой и рулет с маком, запекала мясо в горшочках, с картошкой и белыми грибами, делала сациви, холодец – дом считался хлебосольным, и все с нескрываемым удовольствием ели и нахваливали щедрые угощения. Компания у родителей была веселой – все наперебой остроумничали, играли на гитаре, пели песни. Таня любила эти шумные сборища – они отвлекали ее от грустных мыслей.

В новой школе у нее не появилось подруг – так, общалась по надобности – и каждое воскресенье ездила в старый двор, к Ляльке и Верке. Это и было счастьем. Конечно, обсуждали все проблемы – и о Зине говорили, и о любовнице Лялькиного отца рыжей Алле, и о бедной Шурыге – вот уж кому достается. Делились своими любовными историями. Привирали, конечно, слегка – чтобы было интереснее. Сидели в любимом дворе на лавочке, гуляли по району, обедали у Верки – Гарри, как всегда, отсутствовал. Впрочем, какое там обедали! Покупали кальмары в банке, шпроты, маринованные огурцы, пирожки у метро, пили кофе с пирожными и важно покуривали. Потом девчонки провожали Таню до метро и никак не могли расстаться. Таня ехала домой и плакала. Грустно.

Верка

О «Печорине» Верка совсем не вспоминала – много чести. Теперь ей нравился Вовка Гурьянов, и от этого было как-то странно и неловко. Вовка же по-прежнему был преданно влюблен в Таню. Тане Верка о своем странном увлечении не рассказала, а с Лялькой поделилась. Та ее нисколько не осудила – подумаешь! Да и Тане на него глубоко наплевать. Этим Лялька успокоила Веркину душу, сняла сомнения, хотя и скривилась – Вовка шпана, учится в каком-то ПТУ, в общем, не их поля ягода. Верка, несомненно, достойна лучшего. Вовка приходил к ним во двор и вызывал Верку свистом. Они стояли в подъезде, и Вовка жалился ей на свои страдания и безответную любовь. Скрепя сердце Верка его жалела. Однажды пригласила к себе – попить чаю. Чай пили недолго – дольше целовались на диване. Дошли почти до самого края, но вовремя остановились. А ночью Верка вспоминала смуглое и мускулистое Вовкино тело, умелые и неожиданно нежные руки, запах табака и горьковатого, мужского пота. Она понимала, что пропадает и скоро пропадет совсем, но это ее ничуть не пугало. Даже странно. Больше пугало то, что надо было объясниться с Таней. Ерунда, конечно. Но неприятно.

Зина родила мальчика. Гордо толкала пузом коляску и с испугом оглядывалась по сторонам. Для нее, деревенской девахи, главным было общественное мнение. Но про отца ребенка она не распространялась – и на том спасибо. Верка относила ей деньги, которые Гарри каждый месяц молча оставлял на комоде в коридоре. Верка передавала деньги в дверях, Зина брала и тяжело вздыхала. Однажды спросила:

– Не хочешь посмотреть на брата?

От слова «брат» Верка дернулась. Зина пошла в комнату и вынесла ребенка. Мальчик был светловолосый, голубоглазый, с носом-картошиной. В общем, вылитая Зина. И Верке почему-то стало легче. «А может, – подумала она, – и не отцовский отпрыск вовсе? У нас в семье все черноволосые и смуглые». Вслух сказала:

– Хороший ребенок.

Зина чмокнула малыша и улыбнулась: